«Скажите Осборну, что я готов отдать за этого коня 100 гиней. Ф. Харбисон». Страффорд покачал головой. Он даже не видел коня отца Тома, но знал, что никогда его не забудет.
Пегги не было видно. Когда он спросил о ней, миссис Рек ответила, что та ушла домой – «Сегодня Рождество, если вы забыли», – и смерила его взглядом, который он, к собственному ужасу, счёл понимающим. Неужели она слышала, как Пегги рано утром крадётся к себе в комнату?
Он надел шляпу, пальто и новые шерстяные перчатки ручной вязки.
Дверные замки «моррис-майнора» промёрзли, и ему пришлось вернуться и взять на баре кувшин горячей воды, чтобы облить их, оставив половину для льда на лобовом стекле. Он устал от этой, кажется, нескончаемой зимы.
И снова, к его повторному удивлению, двигатель запустился с первой попытки.
Только теперь он вспомнил о другой записке, той, которую вчера вечером оставили в кармане его пальто. Для этого не пришлось её перечитывать. Он и так помнил, что там говорилось.
В Баллигласс-хаусе стояла тишина. Дома была только миссис Даффи. Она сказала ему, что полковник Осборн отбыл в церковь, миссис Осборн «отдыхает», а Лэтти спит.
– А Доминик?
– Думаю, ушёл гулять с собакой.
– Не знаете, в каком направлении он пошёл?
– Я бы сказала, что к Длинному лугу. Именно туда он обычно ходит. – Страффорд видел, что ей не терпится выведать, почему у него так внезапно проявился интерес к хозяйскому сыну. – Идите направо, через калитку, и следуйте по тропинке.
– Спасибо, – сказал он. Он уловил слабый запах жареной индейки. – Да, и передайте мистеру Даффи, что я желаю ему счастливого Рождества, хорошо?
Он позаимствовал резиновые сапоги и просторное чёрное пальто, которое носил вчера, и вышел навстречу сверкающему безветренному утру. Воздух был прозрачен, пронзительно холоден и ворвался в лёгкие, как лезвие ножа. В тишине Страффорд услышал треск ветки, надломившейся где-то далеко в лесу под тяжестью снега.
За калиткой тропа изгибалась вниз по заснеженному склону. Тот обледенел, и приходилось идти осторожно, делая мелкие шажки и раскинув руки в стороны для равновесия, как канатоходец. Ближе к подножью склона путь стал легче. Здесь снег вдоль и поперёк испещряли звериные следы. Полковник Осборн сокрушался, что лисы в этом году стали настоящим бедствием. Имелись и отпечатки птичьих лап, чёткие, как иероглифы, высеченные на камне.
Это место, должно быть, и было Длинным лугом, укутанным снегом. На заборе инспектору снова попалась на глаза малиновка. Его талисман. Его фамильяр.
Прежде чем увидеть собаку, он услышал её низкий горловой лай. Затем пёс появился в поле зрения: он быстро бежал, опустив голову, и обнюхивал живую изгородь. Страффорд остановился под древним безлистным вязом и стал ждать. Увидев его, Доминик тоже остановился. На нём было клетчатое пальто и тирольская шляпа с пером. В руке у него был пастушеский посох. Двое мужчин стояли на расстоянии двадцати ярдов и глядели друг на друга в ясном, напряжённом воздухе. Теперь пёс тоже заметил Страффорда, остановился и уставился на него, подёргивая ноздрями. В течение нескольких мгновений они втроём, двое мужчин и собака, разыгрывали немую сцену. Затем Доминик выступил вперёд.
– Здравствуйте, – осторожно сказал он. – Что вы здесь делаете?
– Ищу вас, – ответил Страффорд.
Пёс принялся ненавязчиво обнюхивать сапоги Страффорда, озадаченный знакомым запахом.
– Вы искали меня? – удивился молодой человек. – Зачем?
– Пришло время поговорить.
Доминик задумался об этом, затем покосился на небо.
– Какой чудесный день, – сказал он.
– Да.
– Я иду к дому.
– Я прогуляюсь с вами.
Доминик кивнул. Он по-прежнему смотрел в сторону. Собака переводила взгляд с одного на другого и нетерпеливо скулила. Двое мужчин всё так же стояли вместе – разнородная, негармоничная пара.
– О чём же именно вы хотели со мной поговорить? – спросил Доминик, постукивая кончиком пастушьего посоха по заледенелой земле у своих ног.
– Пойдём, что ли? – предложил Страффорд.
– Сначала скажите мне, о чём вы хотите поговорить.
Собака снова заскулила и сердито села на корточки. Инспектор дёрнул плечами под тяжестью чужого пальто. Оно ещё не просохло после вчерашнего снега.
– У меня ноги мёрзнут, – сказал он. – Я правда думаю, что нам следует стронуться с места.
Доминик пожал плечами, и собака нетерпеливо вскочила, ухмыляясь во всю пасть и вывалив вялый розовый язык.
Они тронулись в путь и пошли вдоль луга.
– Есть новости о вашем коллеге, как там его зовут? – спросил молодой человек.
– О Дженкинсе? Нет, о нём нет никаких известий.
– Очень странно, что он вот так вот взял и исчез. Как думаете, с ним что-то случилось?
Страффорд не обращал на расспросы никакого внимания. Некоторое время он шагал молча, а затем заговорил.
– Я знаю об отеле «Шелбурн», – сказал он, не сводя глаз с лежащей впереди заснеженной тропы. Шаг Доминика не замедлился, но кровь отхлынула от его лица, и на мгновение показалось, словно он вот-вот разрыдается. – Не хотите рассказать мне об этом? – тихо спросил Страффорд.
– Вы же, кажется, сказали, что знаете?
– Знаю, – солгал Страффорд, – но я хотел бы услышать вашу версию.
Из зарослей ежевики на обочине тропы выскочил кролик, увидел приближающуюся троицу грозных чудовищ, развернулся и юркнул обратно в кусты, сверкнув белым пятном на хвосте. Собака бросилась в погоню.
Пройдя несколько шагов, Доминик резко остановился и обернулся к детективу.
– Откуда вы знаете? – подозрительно спросил он.
– Кто-то написал мне записку, – сказал Страффорд, тоже остановившись и обернувшись к молодому человеку.
– Что за записка?
– Так, просто почеркушка. Никакой подписи. В подробности не вдавались.
– Лэтти, – процедил Доминик, с гневной силой вонзая пастушеский посох в землю.
– Почему вы думаете, что это была Лэтти?
– Потому что я рассказывал ей о встрече с ним в отеле. – Он горько рассмеялся. – Вот и доверяйся ей после такого, сучке.
Пёс вернулся после бесплодной погони. Встал между двумя людьми, снова переводя с одного на другого озадаченный и встревоженный взгляд.
– Расскажите мне, что произошло, – сказал Страффорд.
Они пошли дальше; собака трусила впереди. Отсюда был уже виден дом. Солнечный свет отражался на радиоантенне, торчащей возле одного из дымоходов.
– Мы ездили в Дублин, потому что Лэтти начинала обучение в «Алексе», – начал Доминик. – В колледже Александры, ну, вы знаете, в школе-интернате. Папа, конечно, не мог не навести суеты, чтобы отметить, – он изобразил голос отца, – столь значительное событие в жизни его юной дочери, понимаете ли. – Он горько рассмеялся. – Поэтому он поселил нас, всех четверых, включая маму, в «Шелбурн». Это было ужасно. Все внимание доставалось Лэтти, и я ревновал.
– Сколько вам было лет? – спросил Страффорд.
– О, десять, полагаю. Десять или одиннадцать. Лэтти зачислили в колледж, и в тот вечер родители пошли ужинать в «Жаммэ», а меня оставили в отеле. Мне не спалось, и я спустился на первый этаж. Здесь было людно – что-то происходило, какая-то выставка лошадей или что-то в этом роде – и никто не обращал на меня никакого внимания, несмотря на поздний час. – Доминик смолк и довольно громко сглотнул. На каждом шагу он вонзал пастушеский посох в снег и упорно избегал взгляда Страффорда. – Сначала я его не заметил. Он сидел один в вестибюле, за одним из угловых столиков, вдали от света ламп. В те дни он часто бывал у нас дома по случаю Килморской охоты. Но даже заметив, я его не узнал, наверно, потому, что раньше не видел его в повседневном костюме и без воротничка. Он поймал мой взгляд, улыбнулся и приложил палец к губам, как будто мы уже о чём-то сговорились. Затем поманил меня к себе. Помню, он сказал мне: «Никому не говори, – сказал он, – но я здесь инкогнито». В том смысле, что был в мирском. Он остановился в отеле, уж не знаю почему. Думаю, он часто там останавливался. Пригласил меня подсесть и спросил, не хочу ли я чем-нибудь угоститься. Я, конечно, не смог и двух слов связать от смущения, но он подозвал официанта и заказал мне пломбира с шоколадным топпингом. Забавно, какие детали порой запечатлеваются в памяти. Я оробел, но в то же время мне было приятно. Находясь там, я почувствовал… не знаю – полагаю, я почувствовал себя взрослым. Взрослым и… утончённым: не всякому выпадет честь сидеть поздно ночью в оживлённом отеле.
Они подошли к склону ниже калитки. Остановились: Доминик взглянул на дом, нахмурился и закусил губу, а Страффорд посмотрел на него.
– И что же случилось? – спросил инспектор.
– Ну что ж, мы сидели там, он пил виски, а я ел мороженое. У меня сложилось впечатление, что он выжидал там чего-то уже долгое время. Возможно, знал, что мы остановимся там же, но не предполагал, что я спущусь. Спросил меня, где мои родители, и когда я рассказал ему, кажется, удивился – то есть удивился тому, что меня оставили одного. Я и не думал, что это было чем-то странным с их стороны, но внезапно вся эта ситуация показалась мне очень-очень романтичной, понимаете? Ну, в смысле, это же как в романе или каком-нибудь фильме. Я почувствовал себя Дэвидом Копперфильдом или Пипом из «Больших надежд». У меня закружилась голова. Я был всего лишь ребёнком. Я ничего не понимал.
Они подошли к калитке. Доминик уже был готов её открыть, но Страффорд положил ему руку на плечо и сказал:
– Давайте пройдёмся немного назад той же дорогой. Солнце пригревает, так что мы не замёрзнем.
Юноша был бледен как полотно, выглядел одновременно и несчастным, и взволнованным, беспрестанно помахивал пастушеским посохом и закусывал губу. Казалось, он почти забыл о присутствии Страффорда. В своём воображении он снова был там, в вестибюле отеля «Шелбурн», в компании отца Тома в элегантном костюме и при галстуке, как настоящий светский джентльмен.
– Затем он пригласил меня к себе в номер. Сказал, что хочет мне кое-что показать, какую-то книгу или что-то в этом роде, сейчас и не вспомню.