– Это вторая машина скорой помощи, – сообщил он.
Дженкинс отложил столовые приборы. В отличие от своего начальника, он был неравнодушен к пирогу с говядиной и почками – в детстве его часто готовила ему мать – и неважно, прилагались ли к нему яйца курочек-молодок. Он поднялся из-за стола с уязвлённым видом сильно обиженного человека.
Страффорд положил руку ему на плечо:
– Скажите этим двум новичкам, что они могут идти, хорошо, сержант? Незачем им здесь дальше околачиваться.
Когда Дженкинс ушёл, Страффорд наклонился вперёд и положил локти на стол.
– А теперь, полковник, – сказал он, – давайте ещё раз пройдёмся по событиям прошедшей ночи, ладно?
7
– А вы, должно быть, и есть свояк, – сказал человек, остановившись в коридоре, и жизнерадостно добавил: – Я-то думал, двери этого дома для вас закрыты.
Это был крупный мужчина лет тридцати с нездоровым румянцем на щеках, волнистыми светлыми волосами и поразительно большими тёмными глазами. На нём был твидовый костюм-тройка цвета и текстуры овсяной каши, коричневые замшевые ботинки, а в нагрудном кармане он носил красный шёлковый платок. На руке он нёс пальто из верблюжьей шерсти и коричневую фетровую шляпу. Вошёл с улицы, но его обувь осталась сухой, заметил Страффорд, так что, должно быть, он был в галошах.
Детектив, выходя из кухни и по-прежнему держа в руках салфетку, сразу узнал ещё один типаж, знакомый ему издавна. Перед ним стоял тот самый вылитый образчик сельского интеллигента – адвокат? врач? успешный ветеринар? – непринуждённый, бесцеремонный, застенчиво-обаятельный, гордый своей репутацией, но немного повеса – при всём при том настороженный, как ласка.
От него сильно пахло дорогим маслом для волос.
– Кстати, меня зовут Хафнер, – сказал крупный мужчина, – доктор Хафнер. Также известный как Фриц, особенно если послушать Лэтти.
– Я инспектор Страффорд.
– Ах вот оно что, – удивился Хафнер, приподняв бровь. – Извините. Принял вас за другого персонажа.
На данный момент Страффорд отложил вопрос об уточнении личности этого самого «другого персонажа». Свояк, сказал мужчина, – стало быть, по всей вероятности, брат полковника или миссис Осборн.
Свет в тёмных глазах Хафнера стал ярче. Рук они друг другу так и не пожали.
– А инспектором чего вы являетесь, позвольте спросить?
– Я детектив.
– Ого! Что же стряслось? Кто-то умыкнул семейное серебро?
– Произошёл кое-какой инцидент, – ответил Страффорд. Он посмотрел на чёрный портфель у ног доктора. – Вы по вызову на дом или просто в гости?
– И то и другое. Что за инцидент?
– Со смертельным исходом.
– Кто-то умер? Господи Иисусе Христе, уж не старик ли?
– Полковник Осборн? Нет. Священник по фамилии Лоулесс.
На этот раз обе брови Хафнера взлетели так высоко, что едва не коснулись линии роста волос.
– Отец Том? Быть не может!
– Что ж, боюсь, что может.
– Что случилось?
– Возможно, вам стоит увидеться с полковником Осборном. Пойдёте за мной?
– Господи, – пробормотал Хафнер себе под нос. – Добрались наконец и до нашего падре.
– Вы занимаетесь здоровьем всей семьи? – спросил Страффорд у доктора.
– Можно и так сказать, – ответил Хафнер, – хотя я никогда не думал об этом с такой точки зрения. – Он достал пачку сигарет «Голд флейк» и зажигалку «Зиппо». – Сигаретку?
– Нет, спасибо, – отказался Страффорд. – Не курю.
– Мудрый человек!
Страффорд открыл дверь гостиной.
– Ага, уже ушла, – сказал он.
– Кто?
– Латука.
– Латука? Вы имеете в виду Лэтти? Так её зовут Латука? Не знал! – рассмеялся он. – Подумать только: назвать родную дочь именем Латука!
– Да, ровно так она мне и сказала.
Огонь погас, и в комнате стало заметно холоднее, чем раньше. Страффорд поднёс кочергу к углям и положил на них два полена. Ноздри тут же наполнились дымом, и он закашлялся.
– Так что же стряслось с нашим мальчиком Томми? – спросил Хафнер. – То есть с отцом Лоулессом – полагаю, стоит наконец-то проявить к нему хоть немного уважения.
Страффорд не ответил прямо. Он смотрел на дымящиеся поленья, и его глаза всё ещё слегка слезились.
– Меня поразило то, что вы сказали в холле.
– Что же я такого сказал? – не понял Хафнер.
– Наконец, мол, и до него добрались. Что вы имели в виду?
– Ничего. Это была шутка – да, признаю, достаточно бестактная в данных обстоятельствах.
– Должно быть, вы что-то имели в виду. Разве отца Лоулесса здесь не любили? Он был частым гостем, я это знаю. Лошадь свою держал здесь в конюшне, даже иногда ночевал – собственно, вчера он и остался на ночь из-за снегопада.
Хафнер подошёл к камину и тоже встал рядом, глядя на поленья в очаге, которые уже занялись – нехотя, как казалось, всё ещё не давая сколько-нибудь заметного тепла.
– О, ему здесь всегда были рады, это правда. Вы же знаете, как эти протестоиды любят держать у себя дома прикормленного священника… – Он осёкся и коротко покосился на Страффорда. – Ах, боже мой, полагаю, вы один из них, не так ли?
– Да, я протестант, если вы об этом. В смысле, принадлежу к Церкви Ирландии.
– Ну вот, опять ляпнул не подумавши! Будет ли какая-нибудь польза от того, что я извинюсь?
– Никаких извинений не требуется, – сказал Страффорд. – Я не против, – он толкнул одно из брёвен носком туфли. – Вы сказали, «можно сказать», что вы являетесь здесь семейным врачом. Не хотите ли уточнить?
Хафнер хрипло хохотнул:
– Вижу, при вас надо следить за тем, что болтаешь. Я имел в виду, что в основном присматриваю за миссис О.
– Что такое? Она больна?
Хафнер глубоко затянулся сигаретой.
– Нет-нет. Просто чувствительна, знаете ли, легковозбудима. Её нервы… – Он осёкся.
– Она существенно моложе полковника Осборна.
– Да, это так.
Они замолчали. Вопрос о браке Осборнов и его вероятных тонкостях повис в разделяющем их холодном воздухе, хотя на данный момент был закрыт для дальнейших разъяснений.
– Расскажите мне об отце Лоулессе, – попросил Страффорд.
– Расскажу, если вы сначала расскажете мне, что с ним случилось. Его сбросила эта его проклятая лошадь? И бешеная же скотина, доложу я вам!
Одно из горящих поленьев затрещало и зашипело.
– Ваша пациентка, миссис Осборн, нашла его сегодня утром в библиотеке.
– Сердчишко забарахлило? Он был большим любителем выпить, – доктор поднял сигарету, – впрочем, как и заядлым курильщиком.
– Скорее… можно сказать, кровоизлияние. Тело доставили в Дублин, утром незамедлительно проведут вскрытие.
Сержант Дженкинс уехал в машине скорой помощи, втиснувшись на переднее сиденье вместе с водителем и его помощником, поскольку отказался трястись сзади в компании трупа. Страффорд посовещался с ним о том, что следует доложить старшему суперинтенданту Хэкетту по прибытии в Дублин, и велел с утра пораньше возвращаться с инструкциями от шефа.
По идее, Хэкетт должен был бы сам приехать в Баллигласс, но дал понять, что не собирается этого делать, не мудрствуя лукаво, сославшись на погоду. Страффорд прекрасно знал, что настоящей причиной отсутствия его коварного босса является благоразумное решение не оказываться непосредственно на месте скандального и потенциально взрывоопасного дела. Инспектор не возражал против того, чтобы ему предоставили возможность действовать самостоятельно. Напротив, он испытывал тихое удовлетворение от того, что единолично взял на себя ответственность, по крайней мере, на данный момент.
– Рано или поздно это должно было произойти, – заявил Хафнер с присущим его профессии жизнелюбием. – Несмотря на «собачий ошейник», отец Том вёл трудную жизнь. Его постоянно приводили под ясные очи священноначалия и приказывали исправиться. Думаю, с ним не раз приходилось беседовать самому архиепископу – у него здесь, знаете ли, дом на побережье.
– У кого?
– У архиепископа.
– То есть у доктора Мак-Куэйда?
Хафнер усмехнулся:
– Архиепископ у нас только один – во всяком случае, такой, чья воля имеет реальный вес. Выпачкайте свою манишку, и его гнев обрушится вам на голову подобно тонне кирпичей, будь вы католик, протестант, иудей или язычник. Его светлость руководит железной рукой, невзирая на вероисповедание, расу или цвет кожи – кто бы вы ни были, вы всё равно рискуете получить по шее.
– Так мне и сказали.
– Вашему-то брату легче, уж поверьте мне. К протестоидам он относится настороженно, но если вы католик и занимаете какое-либо важное положение, преподобному доктору стоит только пошевелить мизинцем, и ваша карьера развеется как дым – или сперва будет ввергнута в адское пламя, а уж затем развеется как дым. И это касается не только священников. Не поздоровится любому, кто носит епископский пояс и посох, если дело будет касаться священной земли Ирландии. Вас не должно это удивлять, даже если вы пелёночник.
Давненько, ещё со школьных лет, не слышал Страффорд, чтобы его самого или его единоверцев именовали этим уничижительным прозвищем, выяснить происхождение которого ему так и не удалось.[9]
– Звучит так, будто вы знаете это на собственном опыте, – сказал он.
Хафнер покачал головой и хмуро улыбнулся:
– Я всегда следил за своим поведением. Церковь зорко приглядывает за медицинской профессией – мать, дитя и всё такое прочее, знаете ли, основа христианской семьи. За этим нужно приглядывать пуще всего. – На некоторое время он смолк, погрузившись в мысли. – Я ведь видел его однажды, архиепископа-то, – обернулся он к Страффорду. – Вот уж седой обмудок, скажу я вам. Вы когда-нибудь видели его во плоти? У него длинное худое лицо, бескровное и белое, как будто он много лет прожил в кромешной темноте. А уж глаза!.. «Доктор, я слышал, вы постоянный гость в Баллигласс-хаусе, – неспешно так говорит он мне своим вкрадчивым голосом. – А что же, неужели в приходе недостаточно католических семей, чтобы вы заботились об их здравии?» Поверьте, я тут же задумался, стоит ли мне паковать медицинскую сумку и искать практику за проливом. А ведь и не скажешь, чтобы я делал что-то, чтобы заслужить его гнев, помимо своей работы.