На развилке дорог я повернул не к кладбищу, а к Новому мосту. Через километр дорога взяла в подъем, крутить одной ногой я не смог, спешился и кое-как взобрался наверх. Отдышался. Место подходящее, грива, лес смешанный, ель, осина, глушь, деревья переплелись.
Кое-как спустился по песчаной дорожной насыпи, велик спрятал в зелени, сам поковылял дальше. Метров через двести от дороги остановился.
Вокруг елки и темно, пора.
Срезал верхний слой мха, откинул пласт в сторону. Подрубил корни, в земле оказалось полно корней как мелких, так и с карандаш толщиной, я расчистил среди них место, стал копать. Глубокая яма не требовалась, раскопал на полметра. Надрал хвои, накидал на дно.
Кепка. Кепка с коричневым пятном. С вышитой надписью «Куба».
Дневник Кости Лапшина. Оторвал обложки, кинул в яму. Вырвал листы, скомкал каждый, ссыпал их в кепку. Туда же вытряхнул волосы, жвачку, еще одну жвачку, окурки сигарет, ватную палочку, еще одни волосы. Карту памяти с фотографиями.
Слегка полил бензином. Зажигалка. Поджег хвоинку, кинул в яму. Пыхнуло, загорелось. Хвоя трещала, листки блокнота съеживались, кепка почернела, сигарета распалась, ватная палочка и карта памяти оплавились. Минут пять, потом бензин выгорел. Я плеснул еще.
Потом я сидел возле ямы, подливал бензин, понемногу, чтобы сильно не полыхало. Горело с дымом, но я не опасался, что заметят, чад растворялся в еловых лапах, и через двадцать минут все закончилось. Истолок то, что осталось лопатой, вместе с землей собрал в баул. Яму зарыл, прилепил сверху мох. Заметно, но пройдет пара дождей — и все рассосется, сегодня Снаткина обещала дождь… Сегодня дождь.
Все.
Не все.
Я побрел к дороге. Шагал, останавливался у елок, отдыхал, земля за плечами тянула, лямки резали плечи. На дорожную насыпь взбирался долго, на одной ноге получалось плохо, а еще велосипед.
До Нового моста ехал с перерывами полчаса, мост гудел. С севера гнало ветер, он путался в перилах и издавал низкий звук, какой получается только от северного ветра. Когда мы были здесь с Аглаей, мост молчал, ей бы наверняка понравилось, она бы посвистела вместе с ним, рассказала бы стихи, она знает множество прекрасных стихов, которые можно читать с моста; я люблю мосты, раньше на мостах строили дома и жили, а теперь пустота, наверное, это лучше, мосты — самые пустые строения.
Отсюда отлично виден Чагинск, столица русской чаги. Он поднимается над рекой, дома букашками разбросаны по старинному холму, красно-белыми соломинками торчат в небо мачты связи, тополя, старая водокачка, белые особняки на Береговой. Неореалист Свирский, проезжавший на пейзажи в Островское и восхищенный видом с Нового моста, остановился здесь и прожил в палатке у моста четыре дня. За эти четыре дня он создал линию пейзажей «Город Ч.», девятнадцать полотен. Чагинск утром, когда холм торчит из тумана, как верхушка волшебной горы, солнце низко над горизонтом и отражается во всех стеклах, отчего кажется, что над пеленой сияет золотом другой город, плывущий в облаках.
Чагинск утром, когда ветер разогнал туман и солнце светит с востока. Дома неожиданно угловатые и острые, словно нарисованные углем. Нет зелени, деревья-колючки, холм выгорел и похож на сумасшедшего ежа.
Днем. Деревья набрали света, домов за ними не видно, лишь темные полосы между зеленью, над городом самолет как язычок молнии, а из расстегнутого неба льется синева еще синее.
Дождь. Вечер. Серый. Но через этот серый проступают размытые желтые огни. Дождь, воды так много, что кажется — Ингирь течет не по земле, а через воздух, Ингирь везде.
Чагинск ночью. Горят лишь огни на сотовых вышках и звезды, с холма до них так близко, и видно, что созвездия прилегли отдохнуть на городских крышах, а с другой стороны холма, там, где железнодорожная станция, подпирают небо косые лучи прожектора, но в небе темно и пусто.
После резонансного вернисажа в Москве и успешных выставок за рубежом Свирский прислал одну картину в подарок возрожденному Музею края и быта. Картина полюбилась горожанам и стала катализатором возрождения туристического кластера.
День, конец июня, солнце, но зелени почему-то мало, и Чагинск опять походил на безумного ежа. Ветер с Ингиря поднялся в холм, и над городом висела желтая пыль, забыл закрыть окно…
Я дошел до центра моста, вытянул за перила мешок и вытряс. Пережженная земля, сор, стекло и пепел.
Нам хорошо было бы здесь, на мосту. Мы говорили бы утром про солнце, а ночью про созвездия, это не было бы пошло.
Я достал из кармана зажигалку, размахнулся и зашвырнул в реку. Здесь песок, Ингирь затянут песком, его несет течением с верховьев, каждый день тонны песка, зажигалка легла в песок.
Все.
Думал, что почувствую что-то. Ведь конец. Мы могли бы путешествовать. Поехать… в Черногорию… еще куда.
Зажигалка пропала в песке.
Мы бы поехали по дороге, только не сам за рулем, ненавижу за рулем, Аглая отлично водит, не буду за рулем, к чертям Черногорию, куплю синего тупого дельфина. Я давно хотел купить тебе синего дельфина. А себе морскую звезду.
Я тоже хочу быть с тобой.
Километра за два от города я сдулся окончательно, слез с велосипеда, перешел на шаг и до дома шагал. Я заметил ее издали. Аглая стояла под березой возле колонки, воду добыть не пыталась. Увидела меня, помахала рукой, и я ей помахал.
Попытался не хромать, но все равно хромалось.
— Привет, — сказала Аглая.
— Привет, — сказал я.
Аглая в солнцезащитных очках. Надо мне тоже было надеть очки, с разбитой рожей лучше в очках, зайти в рыболовный магазин, купить очки, я уже купил там противогаз…
— Пыли сегодня много, — сказал я.
Коробка конфет в руках.
— Это от ветра. Кто тебя так?
— Упал с моста, — ответил я.
— С моста?
Очки не случайно надела, не хотела смотреть. Ждала. Письмо. Я должен что-то ответить.
— Ну да, — сказал я. — Это странная история…
Я улыбнулся.
— Это странная история. Понимаешь… разгородчики убили хорька у Федора… То есть у Федора был хорек, этот хорек повадился душить кур и гусей, местные про это узнали и хорька прибили. Федор вчера его хотел хоронить…
— Федор попросил тебя похоронить хорька?
Аглая улыбнулась.
— Да… Нет, в том смысле, что не похоронить, а отметить. Помянуть то есть хорька… Он был к нему привязан.
Показалось, что Аглая подняла руку, чтобы погладить меня по щеке, но не погладила. Или показалось, что хотела.
— Я к нему зашел… Думал, может, получится что узнать про Зинку…
Наверное, я покраснел. Хорошо, что у меня фонарь. И испугался — вдруг узнала? Вряд ли. Если бы узнала, то не разговаривала бы со мной. Аглая бы вообще не пришла.
— Зинка вчера приезжала, — сказал я. — Телевизор Снаткиной подарить. Но на самом деле вынюхивала… Поэтому я отправился к Федору, ему полковника, кстати, присвоили, он отмечал… Вместе с хорьком, чтобы два раза не вставать. Ну и я… отметил…
Аглая посмотрела на ногу. И на карман куртки. Быстро, а я сделал вид, что не заметил.
— Он теперь полковник?
— Ага.
— Почему он полковник? — спросила Аглая.
Аглая сняла очки. В левом глазу жирной точкой краснел блик лопнувших сосудов.
— Не знаю почему, за выслугу лет, наверное. Я не спрашивал. Он уходит на пенсию.
— Понятно… Всем спасибо, все свободны…
Аглая быстро взглянула на дом. Я понял зачем. Роман. Сейчас Роман увидит нас и выбежит из дома, и про письмо уже не поговорить.
— Нам надо поговорить, — сказал я.
— Да, надо… Я вишню купила…
— Вишня — это хорошо.
— Да, — согласился я. — Нам надо…
Показался Роман, торопливо выскочил из дома, счастливый человек.
— Привет!
— Привет…
— Привет. Слушайте, нам надо все обсудить.
— Давайте не здесь, — предложил я. — Серьезный разговор, думаю, что у колонки не лучшее место.
— Дома Снаткина, — сказал Роман.
— Снаткина везде.
Мы вошли в дом, в мою комнату.
Аглая задержала взгляд на кармане куртки, я заметил.
— Снаткина все равно все узнает.
Я сел на табуретку. Роман стоял в углу. Аглая у подоконника. Аглая волновалась.
— Я встречался с Федором, — сказал я. — Он… сообщил обстоятельства, которые меняют картину нашего происшествия… определенным образом.
Роман насторожился, уперся плечами в стены.
— И что это за обстоятельства? — осторожно спросил он.
— Милиция взяла с кепки Кости Лашина образцы ДНК. Еще тогда, в прошлый раз. Тогда совпадений не нашли, но результаты анализа сохранились. А недавно Федор взял образцы у Хазина. И эти образцы совпали.
— Что значит совпали? — спросила Аглая. — Откуда на кепке кровь Хазина?
— И действительно — откуда? — спросил Роман.
— Что тут непонятного? Это сделал Хазин. Другого ответа нет.
Бедный, бедный котик.
— Ты серьезно? — спросила Аглая. — Хазин?! Вот прямо так и Хазин?!
— Теперь это официальная версия. Кровь Хазина на кепке, его отпечатки на бутылке с поджога грязелечебницы, это Хазин.
Роман поперхнулся.
Мне захотелось вишен в коньяке. Сожрать горсть.
— А вам не кажется, что все банально хотят повесить на покойника? — спросила Аглая. — Весьма похоже! Хазин труп, ничего не может ответить, на него можно валить… все, что угодно.
Или коньяка. Хороший стакан хорошего коньяка.
— Думаю, наше расследование подошло к концу, — сказал я. — Костю Лапшина и Максима Куприянова убил Хазин.
— Нет! — Роман вывалился из угла. — Это не так!
— Улики…
— Это не так! — крикнул Роман. — Это слишком глупо, чтобы быть правдой! Хазин?! Он же придурок полный… Витя! Ты же его много лет знал! Он что, мог реально убить двух пацанов?! Ты же вчера в это не верил!
Здоровая нога начала неметь. Если у меня откажет еще и вторая…
— Роман, мы же знаем, что Хазин… вел себя тогда очень странно. Вспомните! Он сутками не появлялся, когда его назначили праздником руководить…
— Это было после, — перебил Роман. — Его назначили готовить праздник после исчезновения.