— Макария Ингирьского никогда не существовало в действительности, — заметил Светлов. — Впрочем, может, что и видел, в этих исторических анекдотах черт ногу сломит, какую только ересь они там не видели…
Светлов оглянулся на запад.
— Я думаю, Виктор, Налимов нас еще удивит. Презабавнейший городишко. Жаль, что Аглая и Роман уехали, здесь занятно…
— А я остаюсь, — перебил я. — Решил остаться. Поживу здесь немного, отдохну.
Светлов смотрел на меня пристально. Долго, прищурясь, отчего глаза сошлись в узкие красные щелки.
— У них там любовь, — сказал я. — Хотят в Черногорию поехать. В детский лагерь.
Светлов задумался.
— Ну, пусть едут, коли любовь, — кивнул Светлов через минуту. — Нам нужны хорошие педагоги, без них неинтересно…
— А я слышал, вы лазер запустили, — перебил я. — Сбили спутник. Это здорово!
— Да, действительно, здорово… Как там было? Блистают очи раздраженны, как угль, в горниле раскаленный, всех сильных он страшит, гоня…
Леска дернулась, Светлов вытянул налима. Взаглот. Светлов подергал, крючок сидел глубоко, налим пучил глаза. Светлов дернул сильнее, вывернул из рыбьей пасти язык и жабры, они повисли на крючке.
— Кто может стать против меня?
Светлов бросил рыбу в ведро, не стал наживлять червей, закинул удочку с языком и жабрами. Спрячься в тумане, бедный человек, и глаз Ча не заметит тебя, бедный человек.
Светлов улыбнулся.
— Ньютон лгал, — сказал вдруг он. — Трудно сказать, злонамеренно или шутки ради. Впрочем, не важно… Так вы решили остаться и дописать книгу?
— Остаться да, но дописывать… — я отряхнул голову от дождя, поежился. — Подозреваю, что материал остыл. Так что, увы, дописывать особо нечего…
— Жаль.
— Да мне было сразу понятно, что не взлетит, но Роман уперся… Кому интересны старые портянки? Есть некоторые ценители, но, в сущности, никому. Вот и не получилось.
— И все-таки жаль, — вздохнул Светлов. — Мне всегда не хватает ненаписанных книг. Ненаписанная книга — это умерший мир.
— Ненаписанная книга — это очередное поражение, — сказал я. — Про это неприятно вспоминать, но поделать с этим нельзя ничего… Надо жить дальше.
— Надо жить дальше… Слушайте, Виктор, я думаю, нам стоит сходить на рыбалку, — предложил Светлов. — Погода наладится, и сходим на хариуса. В Нельшу впадает четыре ручья, в них появились хариусы.
— Можно попробовать…
Поклевка. Светлов подсек. Налим. Неужели в реке нет больше ничего, кроме налимов…
Я подумал про налимов, стало плохо.
— Замерз что-то, — сказал я. — Промок. Пожалуй, пойду.
— Да, идите… Виктор!
Светлов сидел на берегу. Дождь взбивал крупные пузыри на воде залива.
— Обязательно подумайте насчет названия для города, — сказал Светлов. — Вы же писатель, вы должны созидать смыслы.
— Мне кажется, население пока не готово. Все-таки Чагинск… они привыкли к этому названию.
— Да бросьте. Местное население против не будет, я вас уверяю. Мне, кстати, нравится Налимов. Налимов — хорошее русское название. Поищите, наверняка был какой-нибудь Налимов, соратник Пржевальского или известный покоритель… В нашей стране полно покорителей.
— Но Чагинск… — попытался возразить я. — Это историческое название.
— Странное историческое название, — поморщился Светлов. — Чага образуется, когда в здоровое дерево впивается паразит. С таким названием нельзя в будущее. Кто называет город именем гриба-паразита?
— Макарий Ингирьский, — ответил я.
Светлов потер лоб.
— Макарий? Ладно, уговорили… Мне кажется, есаул Налимов был у него проводником. Примерно так…
Светлов подсек очередного налима, снял с крючка, запустил в ведро. Налимов в ведре скопилось много, вода стала густой от слизи. Хотел окуней, а ловит налимов. Это же скучно, пора бы бросить, но он ловит их и ловит.
— Я все же пойду, — сказал я. — Промок. И устал.
— Таисии Павловне привет!
Обязательно.
Я вернулся на мост. Он дрожал еще сильнее, почти раскачивался. Я посмотрел вниз, и голова закружилась, вода стала коричневой, жирной, пожалуй, в некоторых случаях река действительно похожа на змею, интересно, как переводится «Ингирь»?
Нога не болела. Я несколько раз поднялся на носки — не болела. Я дошел до середины реки, оглянулся, но Светлова уже не различил; северный берег был затянут оживившимся дождем, дождь перебирался за мной через мост, я поторопился, но дождь догнал. Промокнуть сильнее я не мог, разве что замерзнуть.
Я свернул на Береговую. Улица была отсыпана модным петербургским щебнем, который впитывал воду и препятствовал образованию луж, надо купить такой и засыпать Снаткиной двор.
Федор.
Его машина стояла у забора, калитка открыта, я вошел. Не открывали долго, грохотали мебелью, лязгали замком, вроде бы свистели, как железом по стеклу…
Федор оказался в форменном, правда, босиком и без фуражки.
— Витя! — обрадовался полковник. — А ты чего гуляешь под дождем…
Я ткнул ему в шею шокером.
Федор оказался крепок, полковник и должен быть крепок, несгибаем, Федор отскочил, попытался, как мне показалось, достать пистолет, но кобуры на поясе не оказалось. А я добавил еще.
Федор упал.
Он ошалело ворочался на полу, пытаясь сесть. Я взял стульчик для завязывания обуви и хорошенько ударил им Федора, в лицо попал, с удовольствием. Давно хотел это сделать.
Кажется, сломал ему нос. Очень на это надеялся, приятно было бы сломать этому скоту нос…
Федор очнулся, но остался лежать.
— Ну и что? — спросил он. — Это ничего не изменит, Витя. Ничего…
Он сплюнул в сторону кровь.
— Ты всегда туповат был, Витя… И на сучек падок, так нельзя, я тебе тогда еще говорил, а ты не слушаешь… Не на ту кобылку поставил, Витя…
Федор вытер кровь рукавом.
— Ты всегда не на тех ставишь, а они потом дохнут… Все у нас ровно с Кристинкой тогда было, а тут ты нарисовался. На хрена ты приперся?
Я не стал ему отвечать.
— Дерьмо ты, Витя, — продолжал Федор. — Угробил Кристинку, а теперь за малую взялся. Смотри, и эта от тебя вздернется…
Я ударил его еще раз. Не ударил, ткнул сиденьем в лицо, Федор потерял сознание.
Лежал на полу. Дышал. Живой и проживет еще долго, ты становишься полковником и живешь дольше прочих, звание полковника добавляет семь лет к средней продолжительности.
Я обыскал Федора.
Серебряная ручка, сигареты, ключи.
В правом внутреннем кармане нащупалось что-то круглое, дробина. Зачем ему дробь? Я подцепил предмет ногтями и вытянул его на свет.
На ладони у меня лежал тяжелый серебряный клоп. Клоп удачи и счастья Чуга. Модель клопа, искусавшего Чехова по пути из Таганрога в Санкт-Петербург, в натуральную величину. Серебряный клоп удачи. Несколько поистерся, стал круглее, стал похож на мелкокалиберную пулю. Отличный клоп. Я положил Чугу в нагрудный карман.
Прикинул, не сломать ли полковнику руки, но передумал. Пора возвращаться.
Я покинул дом Федора и поехал к себе, легко нажимая на педали.
В комнате было прохладно и сыро, я лег в койку, включил ноутбук, файл «Чагинск 2018.1». Открыл документ и надписал сверху «Налимов, город труда и надежды».
Налимов, одна из жемчужин Центрального федерального округа.
Население восемь тысяч двести четырнадцать жителей, центр деревообрабатывающей и торфяной промышленности, основан в 1772 году именным указом Екатерины Второй.
На гербе города расположена рука, из облака дарующая жителям Налимова золотую ложку как символ причастности и изобилия. В нижней части герба различаются речные волны, на их фоне расположены три серебристые налимьи головы, свидетельствующие об изобилии рыбы этой разновидности в Ингире.
В девятнадцатом веке Налимов увеличился вдвое, здесь была построена станция, организован железнодорожный разъезд, водокачка и угольный склад. Поступательно развивались дегтеварение, открылась стекольная мануфактура и смолокурка.
В начале двадцатого века отмечают экономический подъем, связанный прежде всего с развитием лесопереработки: Россия готовилась к войне, стране требовалось все больше шпал, бруса и скипидара.
Революцию город Налимов принял с пролетарским энтузиазмом, отделение Галичского острога было торжественно распущено, а на платформе паровой пилорамы создана коммуна «Маховик». Начался передел земли, создание органов новой власти, культурное и общественное строительство.
Впрочем, скоро эхо эсеровского мятежа докатилось и до тихих уголков мерьского края, и по горькой иронии судьбы одним из контрреволюционных отрядов командовал некий есаул Кондрат Налимов. Есаул приобрел в волости дурную славу, довольно жестоко подавив выступление Брантовских углежогов, поэтому после окончания гражданского противостояния требовалось переназвать город во что-нибудь классово подходящее. На заседании Губкома было принято решение переименовать город в Виковск, в честь Волостного исполнительного комитета. И целых три недели город носил это имя, однако вскорости выяснилось, что и среди членов ВИКа тоже присутствовало несколько эсеров. Возвращать Виковск обратно в Налимов было невозможно, и городу решили дать временное имя — Чагинск. С этим именем город встретил коллективизацию и войну…
Стемнело рано, в дождливых сумерках я услышал неприятную дребезжащую музыку и голоса, какие обычно бывают у теток из телемагазина, Снаткина приобщилась к телемагазину. Холодно, я закутался в половик и отправился в комнату Снаткиной.
Она сидела у телевизоров, и я сел рядом. В комнате появилась самодельная скамейка, не знаю откуда — скорее всего, Снаткина лично ее сколотила из запасов теса. Снаткина смотрела не магазин, а дачный канал, в левом верхнем углу экрана изображалась веселая лопата, а женщина, похожая на стремянку, рассказывала про мышей. Проблема мышей в нашей стране гораздо острее и шире, чем может показаться на первый взгляд. И давно пора признать, что необходимость откровенного обсуждения этой темы назрела, женщина называла себя Ольга, Мать Мышеловок.