Сегодня было прохладней и кружевные облака над морем.
Сел на ближайшую скамейку. Надо действительно разобраться с зожниками. В принципе, схема стандартная — наезд-откат, сначала пугаем контрагента, затем начинаем переговоры, возможно, вся схема с ЗОЖ-конвенцией — развод. Дико, и Луценко прав, так давным-давно не работают… Но вот приключилось.
Так или иначе, стадия запугивания миновала, пора начинать переговоры.
Я достал телефон и набрал номер ЗОЖ-предводителя Треуглова.
Телефон отключен. Ничего, мосье Треуглов, старайся дальше, посмотрим, что получится, хотя сволочь. Сволочь и как вовремя… Ладно, в крайнем случае разберу резервный счет, не первый раз. А можно и вовсе рвануть…
Рано. Пока рано рвать, если рвать, то лучше не оставлять хвосты.
Во двор вошла зебра. Видимо, с Набережной. Зебра уверенной вихлястой походкой прошагала мимо, наверное, одна из зебр-вымогательниц. От нее воняло жженым кукурузным маслом.
Неожиданно зебра направилась к подъезду Луценко, и я вдруг подумал, что она к нему и направляется. Что это зебра Треуглова, и она идет дальше пытать Луценко. Или для устрашения его шлепнут, а это зебра-киллер.
Глупейшая идея, но я вдруг поверил и решил пойти на всякий случай проверить. Поспешил за зеброй, успел заскочить, прежде чем дверь захлопнулась. Зебра с независимым видом стояла у лифта, и я тоже встал.
Интересно, почему детские поэты предпочитают сочинять стихи про некрупных животных? Тушканчики, нутрии, кузнечики, утконос. Про зебр, жирафов, китов тоже есть, но гораздо меньше. Наверное, дети лучше ассоциируются с мелкой живностью, какие проблемы у жирафа?
Я в детстве не любил детские стихи про животных, никогда не мог принять, что у них может иметься отдельная жизнь, что мыши могут ходить в школу, а бобры к стоматологу, и Андерсена не любил с его фальшивыми муками иголок, расчесок и табуреток.
Лифт прибыл. Зебра пригнула копытами уши и забилась в кабину, я поместился за ней. Поэст Уланов сочинил бы про это экзистенциальное стихотворение. «С зеброй в лифте». Куда ты едешь, зебра, в лифте, в какой предел тебя влечет…
Зебра ткнула копытом в пятый этаж.
Лифт дрогнул, но далеко не уехал, в районе третьего этажа кабина затряслась и застряла.
— Вы зачем нажали на кнопку?! — заволновалась зебра капризным женским голосом.
— Я не нажимал, — сказал я.
— Вы спиной нажали!
Тут поэста Уланова не хватило бы, тут нужен по крайней мере Пастернак.
— Вы спиной нажали, — повторила зебра.
Я не стал спорить, нажал на «единицу». Лифт не ожил. Я понажимал на другие кнопки, безрезультатно.
Тогда я попрыгал. Лифт затрясся.
— Прекратите! — крикнула зебра. — Шнур оборвется!
Я попрыгал сильнее.
— Вы что, псих?! — завизжала зебра.
Странный, странный день.
Лифт очнулся и поехал, остановился на пятом этаже. Я вышел, зебра осталась. Она поднялась на шестой, вышла и замерла, задержала дыхание и прислушалась, что делаю я.
Я спустился на площадку и спрятался за мусоропроводом.
Зебра тоже спустилась и, судя по шагам, приблизилась к двери Луценко.
Я выглянул из-за трубы. Она действительно звонила в дверь. Через минуту Луценко открыл и обрадовался. Кажется, зебру звали Алексия. Это явно была знакомая Луценко зебра. Алексия, зебра его судьбы.
Я спускался по лестнице и думал, может, мне самому завести канал? Назову… «Белемнит и гвоздь». Хорошее название. Буду рассказывать… Про что? Про конференции, съезды и ивент. Ха-ха. Зебра Алексия. Луценко никогда про нее не рассказывал. Интересно, где они познакомились? Я представил, что Луценко переодевается, не в зебру, а в какого-нибудь Тянитолкая, и они вместе с Алексией пристают к прохожим на Набережной… зачем я про это думаю? Голова засрана, пустые мысли свиваются в пучки пустых мыслей, лучше смотреть, чем думать, я давно не думаю, в моей голове воет свою волчью песнь тушканчик Хо.
Дикий день. Не первый дикий день. Я пошагал вниз по лестнице.
На втором этаже стоял мешок со строительным мусором, почему-то я остановился и сел на него.
В подъезде было тихо и прохладно, я устроился в нише между стеной и мусоропроводом, достал телефон. Здесь почему-то не ловился ни 4G, ни 3G, связь представлялась паршивая, сука эта Катя. Зачем она так? Куда она делась вчера? Если бы я встретил ее вчера, сейчас я был бы уже в горах. Горная форель хороша. Я давно мечтал о форели, ее можно запечь в глине, в тесте, на крайний случай в фольге. О зелени, о хлебе, ненайденной двери… там много по списку, но почему-то хотелось хлеба, кинзы, может, соленого сыра, обязательно печеных помидор. Может, Луценко прав, может, в хашную? Я еще не был в здешней хашной, хотя слышал, там неплохо. Пока неплохо, но скоро все испортится. Сама «Вердана» потихоньку сдает, надо признаться — в конце мая, безусловно, у нее лучшая кухня, но к октябрю я сильно сомневаюсь. Это закономерно, к исходу сезона скисают все, подают откровенные синенькие, а не аджапсандал, но сейчас сезона начало. В горы, мог быть там. Испортить форель не сможет ни одна криворукая сволочь, ее не испортить ни пшеном, ни картошкой, ни макаронами.
Отчасти позавидовал Луценко, вчера у него застрявшая в дольмене, пусть Альбина, сегодня зебра Алексия, а я наметил Катю, но она удрала в неизвестном направлении…
Звонок. Незнакомый номер. Я ответил.
— Послушай, Треуглов, а тебе не кажется, что это слишком? Мы же договорились, что ты как сука-то?!
В трубке молчали.
— Я думаю, надо обсудить сложившуюся ситуацию? Может, пора встретиться?
— Здравствуй, Виктор, это я.
Сказал Хазин.
События склонны объединяться в группы. Единичные события редки, каждое событие вечера вторника притягивает событие утра среды. Есть подозрение, что гравитация влияет не только на вещество. Если случается А, наверняка случится и В. При реализации А и В, С практически неизбежен. Вселенная имеет форму круассана, плотные скопления по краям и огромные пустоты внутри. Бездна Эридана.
— Хазин, ты?
— Я, Виктор, я.
Тесей взял в карьер. Понеслось.
— Рад тебя слышать, — сказал я.
Забавно, но это было отчасти правдой.
— Я тоже рад, — сказал Хазин.
А Хазин не рад.
— Ты можешь разговаривать? — спросил Хазин. — Свободен?
— Да вроде…
— Есть вопрос, который нужно обсудить, Виктор.
— Ну давай обсудим.
Хазин замолчал. Я ждал.
— Это серьезный вопрос, — сказал Хазин.
— Слушаю, — сказал я.
Хазин высморкался. И продолжал молчать.
— Хазин? — позвал я.
— Не надо в это лезть, — сказал Хазин.
— Что?
— Не лезь в это дело, — повторил Хазин.
— В какое дело, Хазин?
В трубку запыхтели. Интересно, Хазин сейчас кто?
— Слушай, Витенька, хочу тебе дать серьезный совет, — сказал Хазин. — По старой дружбе, Витенька, понимаешь меня?
Где-то я уже слышал этот голос. Сегодня я слышал этот голос. Этим же голосом говорил старый утренний урка.
— Совет на пятьсот тысяч, — сказал Хазин. — Рекомендую его выслушать.
— Хазин, а ты где?
— Виктор…
— Ты в Геленджике? — продолжал я. — Ты прилетел?
— Я не в Геленджике! — рявкнул Хазин. — Я с тобой поговорить хочу!
— Говори, — ответил я спокойно.
Я откинулся к стене.
— Это серьезно, Виктор, — Хазин говорил в нос. — Это весьма серьезно…
— Ты вырезал «Калевалу» на рисовом зерне? — спросил я.
Хазин замолчал. Мне показалось, он подавился. Я был бы рад, если бы он подавился.
— Виктор, я должен тебя предупредить — это не лучший выбор.
— Чего выбор?
Я начинал несколько злиться.
— Я твой старый друг…
— Мой друг — Гандрочер Кох, — сказал я. — Мой друг — Гандрочер Хекклер.
— Вижу, ты мало изменился, — с сожалением вздохнул Хазин. — Такой же тотальный мудозвон. Пожалуй, пора повзрослеть.
— Пошел на хрен, — сказал я.
— Чуть позже. Послушай все-таки мой совет — это не лучший выбор!
— Какой выбор-то?!
Хазин молчал. Нет, действительно интересно, кем он работает?
— Ты все еще фотографируешь? — спросил я.
— Что значит фотографируешь?
— Ты же фотограф. Раньше был во всяком случае. Чем занимаешься сейчас?
— Я не фотографирую. А почему ты спросил?
Хазин явно заволновался сильнее.
— Ну, ты же раньше фотографировал. Каждый шаг, каждый пук. Запечатлевал, так сказать.
— Виктор, послушай внимательно, — голос Хазина стал вкрадчивым. — Я ничего нигде не фотографировал, ты понял?
— Нет, не понял…
— Не суйся в это дело, Витя. Держись подальше от Чагинска!
— С чего ты взял, что я куда-то собираюсь? — спросил я.
— Витя, ты со мной в эти игры не играй, — сказал Хазин. — Ты не представляешь…
— Так объясни, — перебил я.
— Не лезь в это дело! — зашептал Хазин. — Не вмешивайся, Витя! Добром не кончится!
— Хазин, ты мне до сих пор не объяснил, во что именно я не должен вмешиваться?
Хазин закашлялся.
— Ты сам знаешь, Витя, во что не надо вмешиваться, — сказал он. — Ты же не дурак, понимаешь…
— Не понимаю. И я не собираюсь…
— Короче, Витя, — Хазин сделал вид, что утратил терпение. — Я тебя предупредил.
— И о чем ты меня предупредил?
— О том, что, если ты предпримешь определенные шаги, я не смогу гарантировать твою безопасность.
Хазин замолчал. Он не отключался, слушал, как я отреагирую на эту нелепую угрозу.
— Хазин?
— Я не смогу гарантировать твою безопасность, — повторил Хазин.
Он смог добавить в голос еще угрозы. Я представил, как Хазин стоит перед зеркалом и упражняется с голосом: вот умеренно, вот страшно, вот ледяное спокойствие, вот нервы, официоз. Поэст Уланов так же читает стихи про Дросю.
— Послушай, Хазин, — сказал я. — Я вот что хочу тебе сказать, Хазин. Пошел ты, Хазин, на хрен!
Я отключился.
Во рту до сих пор мерзкая кислятина от сырников, зуболомная кизиловая приторность, насколько же я был опрометчив, что заказал их на завтрак. Скверный завтрак предупреждает скверный день…