Снаткина съела еще несколько ложек супа.
— Она хотела его спросить, откуда ты вернулся, но побоялась — а вдруг он дезертир? А что ему по ночам-то ходить, если не дезертир?
— Да, — сказал Роман.
— А он ее сам спрашивает — а дочь наша где? Почему ее нет, ей ведь десять лет скоро. Анна отвечает, что дочь у тетки, а он велит — приведи ее, пойдем вместе в новый дом, я его построил в своей деревне. Только в нем белья никакого нет, ты найди, пожалуйста, полотенца и простыни…
Роман показал мне большой палец. Я не понял, для чего — то ли история нравилась, то ли степень восхищения Снаткиной.
— Анна так и сделала. Дочь от тетки забрала, а на работе стала спрашивать — нет ли у кого лишних полотенец, нет ли у кого лишних полотенец. А бригадирша на фабрике не простая баба была, а из Кологрива, послушала, что Анна ей рассказывает, принесла ей пять полотенец и научила, что делать. Вот ночью Анна взяла эти полотенца, взяла дочь, и пошли они с мужем в новую деревню. Ночь светлая, они идут…
Снаткина прищурилась на Романа.
— А ты жилец, — сказала она. — Жилец.
— Жилец, — согласился Роман. — Я у вас комнату снимаю.
— И ты комнату снимал. Тоже был жилец. Твоя бабка говорила — не приезжай, а зачем приехал?
— Я…
— Бабка твоя слышит — шаги за спиной — топ-топ, идут и идут. А дед твой все оглядывается, словно боится чего, и дочку за руку не отпускает. Идут через лес и выходят к дому, хороший дом, красивый, большой. Дед и приглашает — заходите, дорогие мои. Тут Аня, как бригадирша научила, полотенца-то на наличники набросила. И вот точно обнесло ее, смотрит — а никакого дома и нет! Стоят они с дочкой одни среди леса, а полотенца на ветках висят. Так страшно ей стало, что вот хоть на этих полотенцах бы удавиться, но что делать, домой побежали…
Снаткина отвлеклась на суп, выловила из кастрюли хвост сайры и увлеклась им.
— Деда убили в сорок третьем, — сказал я негромко.
— Это понятно, — прошептал Роман. — Ты посиди с ней на всякий случай, а я валидол поищу…
— Давай я поищу лучше.
— Ты не найдешь.
Роман выскочил, я остался наедине со Снаткиной.
— Похоронка Ане в сорок третьем пришла, — сказала она. — Потом при переезде она потерялась, поэтому Аня рассказывала, что пропал без вести, а он не пропал, его убили под Сталинградом. А в сорок восьмом вот пришел.
Снаткина съела рыбу и запила супом, отставила кастрюлю на подоконник.
— А он всегда здесь был, — сказала Снаткина.
— Кто?
— И сейчас он здесь. Здесь.
— Кто? — опять спросил я.
— Был жилец — стал нежилец.
Сказала Снаткина и удалилась. Явился Роман, конечно, без валерьянки.
— Я тебе говорил — чердак потек у бабуськи. Что делать-то?
— Поедем в музей, — предложил я.
— В музей… Не, я про Снаткину.
— Ничего. Поедем в музей.
— Но…
— Она с ножом за тобой не бегала? Не бегала. Значит, нормальная. Ты же сам хотел расследовать…
— Да, хотел.
— Поехали в музей.
«Восьмерка» опять не заводилась. Роман посоветовал включить на минуту ближний, чтобы аккумулятор прогрелся. Или почистить стартер, наверняка там свинарник. Или свечи прокалить. Ближний помог. Грелись долго, обороты плавали, Роман утверждал, что это бензин, паршивый бензин, а другого нет, это Чагинск.
Отъехали.
— Хорошо бы пообедать, — рассуждал Роман, пока мы пробирались через переулки. — Я со вчера ничего не ел. Как Снаткина загуляла, так и сижу…
Я разглядывал город. Стало больше заборов. Зачем Роману эта книга? Книги не нужны, за семнадцать лет я прочитал четыре штуки и чувствую себя прекрасно. И не написал ни одной, и от этого чувствую себя еще лучше. Да и не получилось бы, музы питаются исключительно свежей кровью, дурак пишет книги, умный пишет рецензии. Если бы я забыл про книги, я стал бы счастлив. Стало еще больше поленниц.
— Мне кажется, за нами наблюдают, — прошептал Роман.
— Что?
— За нами следят, — повторил Роман.
Я глянул в зеркало. Никого. За нами никто не ехал.
— Да ладно, Вить, неужели ты думаешь, что они будут пасти внаглую? Нет, это осторожное наблюдение… Возможно, он наблюдает за нами с квадрокоптера.
Я посмотрел в небо. Мутно, и дождь вот-вот, небо низкое, по макушки тополей.
— Сейчас есть всепогодные дроны, — ответил на мой вопрос Роман. — Он вполне может сидеть дома и следить за нами дистанционно.
Он следит за нами дистанционно.
— У меня есть запасная шапочка из фольги — сказал я. — Тебе пойдет.
— Я серьезно, Виктор. Не сомневаюсь, что нас пасут…
— Рома, тебе нужна двойная шапочка.
Я повернул на Советскую и невольно поглядел в небо.
Вот зачем Роман про квадрокоптер брякнул? Теперь я начну думать, что за мной действительно наблюдают. В небе стальной квадрокоптер, на земле Дрося Ку, в душе угар муниципий. Ужасно, что это действительно может быть правдой: ты идешь куда-нибудь, допустим, перекусить в условную «Растебяку», а за тобой крадется квадрокоптер, и ты знаешь, что он там, в вышине и справа, стоит резко обернуться — и он не успеет шарахнуться в сторону, и ты не уверен — это малолетний сосед-имбецил решил позабавиться, или тебя донимают активисты зоозащитных организаций, или банки испытывают новое средство доставки кредитных карт, или обычный психопат, нет, это Вайатт Эрп и Док Холлидэй вступили на новый виток технологической спирали.
Я припарковался напротив краеведческого музея.
Начался дождь, и сразу стемнело.
Перед зданием не сохранилось никаких этнографических аттракционов, ни богатырских колодцев, ни винтажной сортирной будки; на том месте, где стояли могучие бревенчатые качели, пророс куст шиповника, лужайка перед музеем затянулась дикой травой, дорожка к крыльцу оказалась засыпана прошлогодними листьями, однако узкая расчищенная тропинка несколько обнадеживала.
— Как-то… безлюдно… — поморщился Роман. — Не нравится мне это…
— Местные все по сорок раз посмотрели, а приезжих негусто. Безлюдье — удел всех краеведческих музеев.
— Что станем спрашивать?
— По обстоятельствам, — ответил я. — Скажем про книгу, скажем, что собираем материал, как обычно. Не важно, что спрашивать, важно смотреть на реакцию.
Мы поднялись на крыльцо.
Музей выглядел покинуто, все провинциальные музеи выглядят так, это мне в них и нравится.
— Хорошая дверь, — сказал Роман. — Взломостойкая. У нас в бухгалтерии такая. А музей явно не работает.
Роман толкнул дверь, не поддалась.
— Закрыто, говорю же…
Я оттеснил его, толкнул дверь посильнее, она открылась, и нас окатило мышиным запахом. Роман чихнул.
— Что дальше? — спросил он, вытирая выступившие слезы. — Видно, что не работает.
Работающие музеи пахли иначе.
— Никакого объявления о закрытии нет, — сказал я. — Так что давай заглянем…
Роман сомневался, а я вошел.
Фойе было заставлено использованной мебелью: столами, шкафами и стеллажами, стульями, по большей части поломанными. Руины эти собирались слева, на месте гардероба, по центру и справа имелось свободное пространство с встопорщенным паркетом. На стене белела похожая на бинт растяжка «Шапки, шарфы, перчатки», под ней афиша «Путь Пересвета». На ней изображался суровый и крепкий бородатый мужчина с топором в руке, сразу было видно, что с ним не забалуешь.
— Кто-нибудь дома? — позвал я.
И пыльно. Ясно, что музея больше нет.
Роман присмотрелся к растяжке.
— Шапки здесь, кстати, продавали в две тысячи одиннадцатом году, — сказал он. — Похоже, зря приперлись, никакого Бородулина тут… семь лет как нет.
— Бородулина нет, но… в подвале хранился архив… Вроде бы.
— В подвал полезем? — скривился Роман.
— Насколько я помню, это ты собирался сочинять книгу, — напомнил я. — Тот, кто решился на книгу, не должен гнушаться подвалом.
Роман достал блокнот и быстро присвоил мою мысль.
— А в подвал-то зачем? — спросил он. — Что может храниться в музейном архиве?
— Да незачем, в общем. Но тот, кто следит за нами с дрона, будет думать, что мы что-то нашли.
Мне и самому в подвал не очень хотелось.
— Для этого не нужно лезть в подвал, походим по залам, чтобы видно было — и все.
Разумное предложение.
— Согласен, — сказал я. — Тогда нам туда.
И указал на афишу.
Не думаю, что в большом зале был представлен путь Пересвета, похоже, его экспозиция перехлестнулась с другим представлением — выставочный зал оказался заполнен орудиями ручного производства разных направлений: топорами, кувалдами, пилами, косами, цепами.
— И где Пересвет? — спросил Роман.
— Ты правда хотел встретить здесь Пересвета?
— Ну…
Роман потрогал цеп.
Инструмент кое-где сохранил осмысленность расположения, размещался на стендах и ящиках в соответствии с замыслом, но по большей части был попросту свален.
— В Чагинске не может быть Пересвета, — сказал я.
Я снял со стенда пилу.
— Почему же?
Здесь темно и воняет мышами. Я не ответил.
— Смотри-ка ты… Неплохой экземпляр.
Не место Пересвету.
Роман взял косу, щелкнул ногтем, коса запела.
— Косы — удивительные предметы, многие их недооценивают…
— Возьми на память.
— Это же музей… — Роман вернул косу на стенд. — Ну что, осмотримся?
Мы вышли из выставочного зала в коридор.
Три двери без обозначения, одна закрыта, за второй газеты в пачках, завалено полкомнаты. Я выкрутил из пачки газету, оказался «Чагинский Вестник», за апрель две тысячи третьего. Раритет. Можно покопаться… Да хрен с ним. Я скомкал газету, бросил на пол. За последней дверью обнаружилась лестница на второй этаж и в подвал, но ни наверх, ни вниз попасть было нельзя — лестница оказалась завалена офисной мебелью, дешевыми столами и стульями, скамейками из грубых досок, тазами и мятыми жестяными ванными; подняться по ней вряд ли получилось бы, как и спуститься.
Четвертая дверь с табличкой «АХЧ».
— Чувствуешь? — спросил Роман. — Воняет чем-то.