— Хазин, — сказал я. — Это был Хазин.
— Хоть что-то…
— Я пойду.
Я открыл дверь, но Федор схватил за плечо.
— Погоди…
— Что еще?
Новостей на сегодня довольно, подумал я. Не хочу ничего слышать. Хочу посмотреть Вислу, он радует меня, этот незатейливый идиот.
— Еще кое-что, Витя… Есть мнение, что тебе нельзя жить в кочегарке.
— Почему?
— Ну как почему? — Федор снова закурил. — Ты разве не понимаешь? Ты — частное лицо, живешь фактически на территории муниципального учреждения культуры, а на каких, собственно, основаниях? Оснований абсолютно никаких.
Федор вдруг оглянулся и долго смотрел в переулок.
— У вас здесь квартиру снять невозможно, — пожаловался я. — Где мне жить?
— Так сам видишь, какая у нас ситуация. Кризис. Отток населения, наши едут на вахту, в город перебираются деревенские… Короче, завтра съезжаешь, хорошо? От греха подальше.
— Куда?
— Так к Снаткиной иди. Там уже один писатель живет, будете вместе. Вам, писателям, веселее, а мне одной заботой меньше.
Я промолчал.
— У меня от вас и так язва обострилась, — Федор подержался за живот. — Я ее еле залечил, а тут опять… И этот Хазин… Оно мне надо?
Федор достал третью сигарету, стал ее нюхать, аккуратно сдавливая пальцами.
— Так ты не знаешь, кем он был?
— Нет. Мы с ним не особенно мирно поговорили.
— А что так?
— Он в истерике трясся, руками размахивал…
— Угрожал все-таки? — перебил Федор.
— Угрожал? Нет, скорее, сам чего-то боялся. Оглядывался. На паранойю похоже.
Федор добавил:
— У него удостоверение нашли, кстати.
Белый джип, пистолет, удостоверение. Подполковник? Хазин стал подполковником. А может, он и был подполковником?
Эта мысль меня неприятно озадачила прежде всего тем, что не показалось такой уж невероятной. Эта сволочь Хазин мог уже и тогда быть внештатным лейтенантом, может, его еще тогда приставили ко всей нашей компании с известными целями…
Стучать и защищать.
— И кто же? — спросил я.
— Директор отдела внешних связей общественного движения «Прогресс и справедливость», — ответил Федор. — По старой специальности работал, похоже.
Не подполковник.
— Смотри, что у него в багажнике нашел, — Федор достал с заднего сиденья пачку агитационных буклетов. — Пиарил по-малому…
Движение «Прогресс и справедливость» во главе со своим лидером — новый игрок на политической сцене.
«Прогресс и справедливость» не намерен оставаться безучастным к разрушению того, что создано трудом поколений.
«Прогресс и справедливость» — это опытные управленцы, производственники, сотрудники силовых ведомств, рабочие заводов и труженики села, медики, учителя и работники культуры, но прежде всего это патриоты России.
«Прогресс и справедливость» — это здоровые консервативные силы общества.
«Прогресс и справедливость» — это мы с вами.
На листовках был изображен мужчина в значительном костюме и с внушающим доверие лицом. Врио.
— Так, может, он по этому поводу к Зине и приезжал, — я потряс листовкой. — Склонял ее к прогрессу?
Федор улыбнулся.
— Может, ты и прав, — сказал он. — Политика — дело нервное, доведет кого хочешь… Как там Сарычев поживает?
— Бодрый дедушка, — не растерялся я. — Стал веганом.
— Этот веган скоро к сплошной вырубке перейдет, а я его предупреждал… Ладно, посмотрим. Ты куда направлялся, Витя? В кочегарку? Или к библиотекарше своей?
Федор ухмыльнулся. И хуже всего было, что ухмыльнулся с пониманием. Или с одобрением.
— В кочегарку. Но я хотел прогуляться…
— Я подвезу, — настойчиво сказал Федор. — А завтра освобождай помещение, хорошо?
Я промолчал.
— Это может ей навредить, — сказал подполковник. — Ты же должен понимать, она тебя пустила не очень законно. Стуканут, дело времени…
— Хорошо, завтра съеду.
Федор запустил двигатель, вырулил на улицу Кирова; в правое заднее зеркало я увидел, как из кустов вышла костлявая рыжая собака, схватила гамбургер и скрылась обратно. Или не собака. Лиса. Точно, лиса.
Ехал Федор медленно, привычно поглядывая по сторонам. Хотя поглядывать было абсолютно бессмысленно — на улицах никого, хотя до темноты далеко. Лето, погода, а никого. Все по домам, даже в огородах никто не копошится.
Федор ругался.
— Этот Хазин, собака, удружил… Не мог сдохнуть на пять километров дальше, так нет, сволочь, в моем районе. А если окажется, что он не сам? Вдруг это не сердечный приступ, вдруг его отравили… или шокером, не знаю…
— А если его Зина шлепнула? — предположил я.
— А Зинке-то зачем?
— Не знаю. Ты сам говорил, у нее глаз задергался. У нее там задергалось что-то, она пригласила субботнего опричника и чик-чик… А у него часы нашли?
— Нет. Ни часов, ни денег, ни телефона. Понятно, что его ограбили, но… не думаю, что…
— Были золотые часы, — сказал я. — Дорогие, тысяч за десять долларов.
Федор спросил, есть ли у Хазина родственники, я ответил, что не знаю, а Федор продолжил рассуждать о том, что Хазин подложил ему монументальную свинью, свинью размером с небоскреб, гиперсвинью, и что если кто-нибудь попробует подложить ему еще… то этот некто неимоверно и многократно пожалеет, об этом он позаботится…
Высадил меня возле библиотеки и убрался, джентльмен к северу от железной дороги Федор Сватов.
Я вернулся в котельную.
Хазин умер. Вчера. Чудно.
Я устроился на раскладушке, достал телефон. Пожалуй, виджиляции. Слоеные бредни Мишлена Квакина, злосчастное посещение ресторана «Пани Яблоньска» и дальнейший его разгром. Впрочем, ознакомиться с достоинствами пани не получилось по причине отсутствия связи. То есть в целом она имелась, но только в виде неустойчивого 3G, отчего ролик тормозил и заикался, не позволяя ближе узнать достоинства и недостатки польской кухни. Сам Мишлен был обряжен в грубую шинель крапивного цвета, настроение у него было негативным, и перед самым началом обзора он заранее объявил, что у пани Яблоньской подают всякое дерьмо. На этом связь оборвалась, оставив меня в угнетенном душевном состоянии.
Я стал ворочаться, пытаясь отодвинуть мысли, но не получалось, мысли сопротивлялись, и в протяжении этих мук мне в голову пришла восхитительная идея — сделать компьютерную инди-игру. Tschuginsk Rising. Протагонист, обычный нормальный человек травится вчерашними пирогами в ресторане «Пани Яблоньска» и приходит в сознание в теле котика Жо. Он обнаруживает себя в центре районного города, и в этом городе далеко не все ладно. Благородный прометеус адмирал Чичагин укрыл в карстовых провалах под городом актуатор райского сада, сияющий гармоникум, призванный исполнить людей и природу справедливостью и естественным добром. Однако планам Чичагина, увы, не суждено осуществиться — безоговорочно принявший закатную печать поэст Эссбукетов отравляет адмирала, а над актуатором озвучивает свои нечестивые пролегомены. Вибрации, дарящие мир и свет, оскверняются, обращаясь в волны кафкианского эфира, и отныне неутомимые моторы райской машины вырабатывают лишь хаос, тлен и скрежет зубовный.
Законы разума в Чагинске неумолимо сдаются под натиском хтонического беспредела, и лишь котик Жо, отмеченный руной син, способен прервать длящийся апокалипсис. И он начинает путь через множество опасностей, искушений и страстей. Его преследуют непреложные древоточцы, духмяный носочный змей Ыбб подкарауливает за каждым встречным деревом. Бородуля, демон с отвисшей ятью, скликает сподвижников, бессовестно обнажая свою нестерпимую суть. Голем Струмент готов удушить героя плюшевыми объятиями. Скиталец страстей Васька спешит переехать котика лязгающей кибиткой. Но главный герой непреклонен — он должен сокрушить актуатор Эдема, не считаясь с лишениями.
Да, это непросто. Для этого ему надо собрать несколько артефактов небывалой энергетической мощи. Решительный Молот Берии, стальной Клоп Апокалипсиса и огненные стрелы прометеуса Варга, давно покинувшего нашу Вселенную из отвращения.
Безбожный еж поджидает героя на каждом перекрестке. Кипит мерцающий радон. Вцепляются в ноги склизкие яги. И близок вечер, и на нижнем уровне, скрытый в бешеном хаосе полигонов, ждет Котика кровавый и ужасный Держатель Ключей.
Глава 11. Шкипер великой скорби
Спал плохо, с перерывами. За стенами котельной затих, слушал мое сердце, готовился к прыжку Чагинск; из-за котла же искусительно выглядывала угольная железная лопата. Идиотская идея. Копать могилы. Могла прийти в голову только Роману, нет, Роман действительно чем-то похож на Хазина. Хазин был таким в двадцать лет, фотограф, пьяница и трепло, утверждал, что видит мир по-настоящему, видит его боль и красоту, они здесь, за каждым поворотом. Мы катались по улицам Чагинска, и Хазин искал. Черемуху, ломающуюся под тяжелым цветом, необычный столб, который, казалось, висит в воздухе, туман над Ингирем, похожий на облака и вопреки всем физическим законам поднимавшийся до вершины городского холма — в тот год в Чагинске было много красоты. Хазин фотографировал и говорил, что красота есть блуждающая, крайне непостоянная субстанция, она как бегущий солнечный зайчик, плывет от города к городу, от человека к человеку, вчера цвела на главной площади, сегодня опять дождь.
Я снова боялся Чагинска. Я не хотел выходить из котельной, во всяком случае один. Меня пугало безлюдье, отсутствие собак, настороженность жителей, кривизна улиц; я помнил их прямыми, но сейчас было не так, они извивались, как нагретые рельсы, под слоем почвы словно смещалась огромная тектоническая плита, тянувшая за собой тротуары, корни деревьев и фундаменты домов, и улицы утрачивали направление, и из треснувшей земли сочился проклятый радон.
От радона в этом году нет спасения. И красоты в Чагинске нет. Думаю, ее не было и тогда, просто мы были молодыми и пьяными. Возможно, раньше, в детстве, когда я приезжал сюда каждое лето, немного, редкими каплями. Но я этого не помнил, время красоты затянуло песком и радоном.