Пузыри слились в одну большую коричневую корку.
— И что это означает? — спросил он.
— Не представляю. Может не означать ничего. Честно говоря, Хазин выглядел паршиво, было жарко, давление…
— Это, безусловно, иронично.
— То, что Хазин умер здесь?
Действительно иронично. Где-то далеко от города Чагинска в красивом месте, в коттеджном поселке, или в новой деревне на берегу озера, или в хорошем районе Москвы жил Хазин. Все у него шло неплохо, причем весьма. Хазин привык питаться качественными продуктами, много мяса, зелени и рыбы, так привык, что уже перестал обращать на это внимание. И машины менял каждые три года и тоже не обращал на это внимания, и машины отнюдь не кредитвагены, хорошие машины, и к планам он привык, и потихоньку присматривал домик в Черногории… нет, Черногория — это мое, Хазин присматривал домик в Испании… в Португалии, и вдруг случилось.
Звонок. Один нежданный звонок. И Хазин сел в свою новую машину и послушно потек в Чагинск.
— Да, то, что он умер здесь, — Роман подул на руки. — Вряд ли это входило в его планы.
— Это еще не все, — сказал я.
— Еще кто-то умер? — скривился Роман.
— Нет. Но…
Я показал листовку.
— Тогда понятно, — сказал Роман. — Хазин работает… то есть работал на «Прогресс» — это все объясняет. Мы же еще в тот раз подозревали, что врио замешан, теперь я уверен в этом. Когда я решил писать книгу…
— Откуда врио узнал? — перебил я. — Откуда он узнал, что ты собираешься писать книгу?
— Возможно, он за нами наблюдал, — предположил Роман.
— Семнадцать лет? — усмехнулся я. — Наблюдал за тобой, наблюдал за мной — не сделаем ли мы чего лишнего?! Ты это серьезно?!
— Технически…
Семнадцать лет. Съезды аптекарей, лекарей и библиотекарей, слеты отельеров, модельеров, крокодильеров, грузная Эмма, мосластая Вика, Александра Петровна в самом соку, о, сладкоголосые чайки молодости… Черногория, «Центр коммуникативных компетенций», полумарафон в Лимасоле, здоровый образ жизни, воркаут, хлорофилл, безглютеновые диеты, годы простой радости. И все эти годы служба безопасности врио наблюдала за моими космическими успехами, и вот пробил час «Ж» — мне послали кепку смерти.
Не смешно, Рома.
— Полная чушь, — сказал я. — Никто не станет наблюдать столько лет, гораздо проще было бы нас прикончить. Дешевле и надежней, с его-то возможностями. Тут что-то другое…
Роман задумался. Надел перчатки, скрылся в огороде, появился с рубероидом, свернутым в рулон.
— Дело похоронили тогда, — сказал я. — Да и дела никакого не было толком, ерунда и пустота… Все давно забыто.
Роман перекинул рубероид через забор.
— Кто-то не забыл, — сказал Роман. — Кто-то же нам послал… посылки.
Не поспоришь, кто-то не забыл. Некто. Пилот квадрокоптера.
— Кому-то это не давало покоя семнадцать лет, кто-то собирал улики, наблюдал за нами…
Роман перекинул через забор корягу, поросшую длинными белесыми грибами.
— Надо придумать название для этого монтекристы, как думаешь?
— Пилот, — сказал я. — Пилот дрона.
Роман скинул перчатки, стал гладить пузыри.
— Чешется зверски, — пояснил Роман. — Хочется разодрать… Хорошее название… А что, если это Костя?
— Какой Костя? — не понял я.
— Ну этот, — Роман осторожно почесал пузыри зубами. — Аглаин друг. Исчезнувший.
Пить охота. Я отправился к колонке, надавил на рычаг, трубы задрожали, из глубины начал подниматься подземный водяной гул, потек холодный воздух, за ним вода. Я напился, помыл лицо и шею. Кажется, Роман пропустил сегодня пилюльки. Или опять двойную дозу закинул. Счастливчик.
Роман оставил мусор, тоже подошел к колонке, сунул руки под воду, зашипел — то ли от удовольствия, то ли от боли. Стоял, скрипя зубами, не удержался, сунул под струю еще и голову. Долго держал, с полминуты. Потом трубы загудели громче, колонка задрожала, рычаг завибрировал и вывернулся из руки.
— Это Костя, — повторил Роман.
— Костя не может быть пилотом, — сказал я.
— Почему нет? Мы не рассматривали эту вероятность, а между тем ее исключать нельзя.
Роман, как собака, потряс головой. Я отметил, что раньше волосы у него были погуще.
— Тел, если ты помнишь, не нашли, — сказал он. — То есть стопроцентно утверждать, что Костя мертв, мы не можем. Все свидетельства его смерти исключительно косвенные. Он мог вполне остаться жив, блуждать по лесу… Представь, они отправились в лес, там что-то случилось. Допустим, Макс, его друг, погиб, а Костя был этому свидетель. У него мог помрачиться рассудок… Он мог потерять память…
Роман поковырялся пальцем в ухе, затем попрыгал на одной ноге, выбивая воду.
— Потом через много лет, повзрослев, он возвращается инкогнито в Чагинск и узнает, что его мать повесилась. Он решает узнать, кто виновен в ее смерти, — и отомстить. И начинает игру…
— Рома, это херня, — сказал я.
— А ты опровергни! Опровергни, попробуй!
— Ты прекрасно понимаешь, что это опровергнуть нельзя. Бред нельзя опровергнуть, но это не делает его правдой. Снаткина, кстати, дома?
— Не можешь, значит, опровергнуть?
— Могу, — сказал я. — Судя по всему… Слушай, Рома, если эта версия верна, то Костя считает виновными и нас с тобой! И тогда зажигалка и кепка — это черные метки, приглашения на казнь. Как тебе такой вариант?
Роман достал алюминиевую расческу и стал причесываться.
— А мы, как законченные идиоты, собрались в одном месте, чтобы ему было удобнее, — сказал я. — Я, ты и Аглая.
— Аглая тут ни при чем!
Аглая ни при чем. Я в этом ни секунды не сомневался. Но сказал по-другому.
— В принципе, она подходит под твою схему, — сказал я. — Аглая вполне может оказаться мстителем. Ее друзья погибли, виновные не наказаны. И вот спустя годы она решает поставить точку в этой истории…
— Ну, хватит, — Роман стряхнул расческу, как градусник. — Это все так… выдумки…
— Мы пишем книгу, — сказал я. — Выдумывать — наша святая обязанность. Пилотом дрона может быть Аглая, признай это.
Роман вытер расческу о рукав. Как нож.
— Ты хоть чего-нибудь написал, кстати? — спросил я.
— Да, немного, я как раз хотел тебе показать…
— Вечером посмотрю, — пообещал я. — Снаткина-то дома?
— Телик смотрит. Она тебе на фига?
— К вам переезжаю.
Роман снова принялся расчесываться, растерянно и бестолково, словно не поправить прическу старался, а избавиться от нее.
Я достал из багажника сумку и отправился в дом.
Снаткина сидела в большой комнате, смотрела телевизор, в этот раз без наушников. Рассказывали про туалетную бумагу и нюансы ее выбора и употребления. Бумага бывала однослойная, двуслойная и четырехслойная. Бумагу производили из первичной целлюлозы, из вторичной целлюлозы, из вторичной целлюлозы поверхностной обработки. Бумага делилась на перфорированную и цельную и различалась по цветам — серый цвет, белый, все остальные. По соотношению цена-качество выигрывала бумага двуслойная. Она же лидировала с точки зрения экономии, поскольку до девяноста процентов пользователей предпочитали отрывать два куска и складывать их пополам. Вопреки распространенным заблуждениям бумагу не отбеливали хлором, это делали с помощью перекиси водорода.
— Я бы хотел снять комнату, — сказал я. — Ту, в которой жил раньше.
Снаткина промолчала, и я отправился в свою комнату.
Снаткина поменяла занавески, теперь висели с обитателями океана — рыбка Кири, угорь Жан. Разобранная железная койка стояла у стены, я собрал и сел.
Жизнь есть падение. Главное, не думать. Иначе падение может ускориться в любое мгновение. Все хорошо, ты питаешься правильно, контролируешь давление и пульс, собираешься на днях обаять неплохую блондинку, но стук в дверь, посылка. И ведь можешь не открывать, можешь выкинуть эту посылку в мусорку, или в море, или сжечь, но открываешь, и все — поворот. Ты едешь в Чагинск.
Заглянул Роман.
— Устал, — пояснил он. — Знаешь, позвонил сегодня Аглае…
Замолчал.
Он позвонил Аглае.
— Как Аглая?
— Работает. Сказала, что сегодня занята, что-то там у нее с мамой… Мне показалось…
Снова замолчал.
Хм, Шмуля, ты рассчитывал, что будет легко?! Аглая — это тебе не усталая бухгалтерша из Первомайска, это Аглая, определенно, лучшая девушка за минувшие десять лет, я приглашу ее в Черногорию… В задницу Черногорию, я возьму ее в Мексику, к рекам и пирамидам Теночтитлана, я возьму ее на Кейп-Код, в белый дом на песчаном берегу, мы пойдем через океан на серебристом лайнере, а куда ты, Шмуля, сможешь ее пригласить? В жалкую пиццерию Сосногорска, в безнадежную котлетарню Электроуглей, во тьму и отчаяние саратовских бургерных? Что-то я устал…
— Купил пряников, — сказал Роман. — Хотел печенья, почему-то нет, все сожрали.
Вскипятили воду, залили кипрей с малиной, стали пить с пряниками. Кипрей по вкусу напоминал заваренное сено, налицо была горячая ферментация, иван-чай явно нарубили как силос и сквасили в термостате, а его правильно ферментировать на чердаке, в прохладном и сумрачном месте.
Пряники на пальмовом масле, причем, судя по маслянистости, не самом качественном, впрочем, придираться глупо.
— А что, если ему тоже послали? — спросил Роман. — Врио. Или этому идиоту Хазину…
— Что послали?
— Я не знаю, что ему послали! Послали что-нибудь! Тебе кепку, мне зажигалку, Хазину… И он, получив это, понял…
— И что же он понял?
Что-то он понял, взял пистолет, сел в машину и рванул сюда. И сдох, остановившись на обочине, как пес.
— Не знаю, — ответил Роман. — Понял — и от страха двинул кони… С другой стороны, не самая паршивая смерть, многим везло меньше.
Это точно.
— А почему из бойлерной съехал? Федор давил?
— В общем да… Здесь лучше.
— Ну да, ну да… Настаивал, чтобы мы свалили?
— Рекомендовал. И… думаю, ты прав, Федор за нами наблюдает.
Роман допил чай, выплеснул заварку в окно.
— Он наблюдал за моей реакцией — смотрел, удивлюсь ли я. А я не удивился.