Колибри. В мае Костя отправился за строчками и набрал полкорзины отборных и мясистых, потому что знал места. А еще он видел колибри. В зарослях шиповника порхали две штуки, самые настоящие, радужные зеленые птички. На всякий случай Костя проверил в библиотеке — колибри на самом деле встречались в их краях, легких птиц заносило сюда циклонами, особенно по весне. Максим в колибри не поверил совершенно, сказав, что Костя спутал колибри с бронзовкой. В шиповнике всегда полно жуков-бронзовок, они там любят жить. Костя стоял на своем, ну и подрались. Костя решил доказать, что колибри в Чагинске случаются, и целую неделю после уроков караулил в шиповнике с сачком. Он еще несколько раз видел птичек, но поймать их не удалось — были слишком шустрые. Но он нашел перо. Макс в перо тоже не поверил, сказал, что это крашеный воробей. А Аглая поверила. И сказала, что она тоже иногда видит колибри.
Колибри заинтересовали Костю, он изучал их внимательнее и пришел к выводу, что сделать робота-колибри несложно, в ближайшие десять лет такие наверняка появятся, и им найдется широкое применение, например собирать мед вместо пчел, опылять поля, охотиться на вредителей сельского хозяйства, на тех же колорадских жуков. А заряжаться такие птицы будут от солнечных батарей в крыльях.
За двадцать страниц до конца блокнота записи исчезли. Наверное, Косте надоело заниматься дневником. Иногда он, впрочем, записывал время или делал пометки из нескольких букв. «ГБД», «ОРТ», «СДО», «ТД», «ГАВ» и другие. Я пытался разобраться с этими сокращениями, однако быстро понял, что это бесполезно. Возможно, в этих буквах смысл отсутствовал вовсе. Не исключено, что Костя писал их нарочно.
Между страницами с «СДО» и «ТД» я нашел фотографию Аглаи. Ту самую, Аглая сидела у окна и увлеченно ела арбуз. На лице у нее было выражение совершенного счастья, Аглая не замечала ничего, кроме арбуза, фотографа не замечала. Снимок был сделан исподтишка.
Фотографию Аглаи с арбузом я из дневника забрал. Отдам ей, у нее наверняка такой нет. Забавно. Жил-был мальчик Костя, жил, придумывал синхропривод и роботов-колибри и не предполагал, что жизни у него почти не осталось. Вел дневник. Я уже хотел закрыть этот дневник, но между пустых страниц увидел еще одно сокращение.
SN.
Английская аббревиатура, я подумал, что она, в отличие от русских, вряд ли случайна. Интернет работал с перерывами, пульсировал, то пробиваясь к дому Снаткиной уверенной четверкой, то сползая до вялых двух палок. Но кое-что выяснить удалось.
Олово. Stannum. Металл, необходимый для восхождения звездной меди. Костя мог найти его самородные крупицы в одном из ручьев, собрать их в щепоть, смешать с пиритом, сплавить в блистающий орихалк, а он, растянутый в острую тончайшую проволоку, мог ловить на себе трепет звенящих звездных нитей.
Say Nothing. Нечего сказать. Вряд ли Костя семнадцать лет назад был знаком с этим выражением. Мог по ошибке взять книгу на английском языке, выписать понравившееся выражение.
Sanitary. Санитарный. Гигиенический.
Я час потратил на попытки определить, что такое SN, глаза заболели, я их закрыл, и позвонила Аглая.
Скоро десять, и выяснилось, что Аглая звонила в пятый раз, я отчего-то не слышал. Я ответил. Аглая просила приехать и обещала кашу, Надежда Денисовна наварила овсянки, и съесть ее в одиночку не было никакой возможности. Обещал помочь.
Я осторожно выглянул в коридор. Комната Романа была закрыта, сам Роман храпел. Снаткиной не слышно — или спала, или, вернее, отправилась по магазинам.
Поехал к Аглае. На Сорок лет Октября прорезалось радио, передали грядущую погоду — к Центральной России сползал циклон, обещали дожди и похолодание, переменный ветер. На улице никакого ветра, пыльные кусты и пыльные окна домов, народа нет, собак нет, тополиный пух. Может, у всех чагинцев аллергия на пух, сидят по домам; в постигшей город неподвижности путь «восьмерки» выглядел необычно — игрушечная машинка катилась по городу-раскраске, раскрашивали, правда, его давно и неумело — краски выгорели, дома и крыши перекосились, заборы плясали. В ограде Черпаковых стояло корыто с серой глиной, крыльцо было полуразобрано, торчали гнилые доски и ржавые гвозди. Я постучал в окно.
— Открыто, — отозвалась Аглая.
Я толкнул дверь, поднялся по ступеням на веранду. На столе возле окна стояло несколько банок со свежесрезанными золотыми шарами, Аглая лежала на диване, закутавшись в плед.
— Как самочувствие? — спросил я.
— Нормально. Голову крутит, а так ничего. Кашу будешь?
Я не стал отказываться, иногда и поесть надо.
— На столе, — махнула рукой Аглая.
Между цветов виднелась кастрюля, закутанная полотенцем, рядом расписная деревянная ложка и явно самодельные глиняные миски. Я зачерпнул каши, наполнил миску с пучеглазым ершом, сунул в микроволновку, нажал «старт». Ничего.
— Электричества нет, — пояснила Аглая.
— Опять?
— В электросетях что-то сгорело… К вечеру обещали дать. Есть спиртовка, сбоку там.
На полке рядом с микроволновкой действительно обнаружилась спиртовка.
— Это от фондюшницы, — пояснила Аглая. — Мой бывший подарил маменьке фондюшницу. Теперь вот спиртовка осталась… Там и спички рядом, тащи сюда.
Я принес спиртовку, спички и миску с кашей.
— Мой бывший был горнолыжник, — сказала Аглая. — Очень любил сыр…
Она поставила спиртовку на табуретку, на спиртовку установила миску с кашей, принялась разжигать огонь. Делала это совершенно бестолково — чиркала спичку и тут же совала ее в фитиль. Фитиль не разгорался.
— Любил сыр, разбирался в сыре, в шоколаде и в часах…
Спиртовка не поддавалась.
— Все время этот сыр покупал, и просто так его нельзя было есть, только правильно, только по пятницам. Я тоже начала в сыре разбираться… Не горит.
Аглая пощелкала пальцем по спиртовке и снова попробовала поджечь.
— Овсянку можно и холодной, кстати, есть, — сказал я. — Моя бабушка нарочно варила овсянку очень густой и резала потом как хлеб, намазывала вареньем — и вперед.
— Огонь не горит, — сказала Аглая. — Спички паршивые…
— Это циклон. Или антициклон. Когда антициклон, все горит плохо. И кровь из носа.
Я зачерпнул кашу и попробовал.
Классическая овсяная каша. Без лишних ингредиентов: ни приторных цукатов, ни неуместной ореховой композиции, отсутствуют модные семена льна или киноа, соль и сахар сбалансированы. Легкая нотка топленого масла. Отруби в умеренном количестве, причем, похоже, добавлены не специально, а присутствовали в помоле. Овсяный вкус уверенный, текстура плотная.
— Пожалуй, поем, — Аглая взяла ложку. — Чур, я с северной части…
Аглая ела с северной, я, получается, с южной, каша была кстати, не ел уже давно, овес помогает от печени. И от глаз.
— С электричеством проблемы, — пожаловалась Аглая. — Аккумулятор на машине за ночь разрядился, хотела маму подвезти, не завелась.
— У меня тоже с утра еле ворочалась. Значит, долетели.
— Кто?
— V-коптеры, — ответил я. — Занесло из Финляндии. Антициклоном.
Аглая замерла с ложкой.
— V-коптер — это пауэрбанк наоборот, не заполняет энергией, а выкачивает. В Европе это проблема — они целыми стаями летают. Садятся на капот — и весь заряд за ночь выбирают.
— А потом что с электричеством делают?
— Продают. В Европе можно продавать электричество на специальные станции. Народ арендует себе такие дроны и отправляет их на промысел, вот и к нам залетели.
Аглая стала недоверчиво жевать кашу.
— Там даже мотовампиры есть, — продолжал я. — Ночью по улицам едет такая тележка, приближается к электромобилям и потихонечку качает.
— И как этому противостоять? — спросила Аглая.
— Надо устанавливать датчик движения и форсунку с маслом — чтобы отпугивать.
— Ну не знаю…
Аглая выела в каше кратер и теперь аккуратно его углубляла. Я предпочитал есть квадратами.
— Я думаю, у нас такие квадрокоптеры бы обязательно заметили, — сказала Аглая. — Вряд ли.
— А кому замечать? Людей-то нет. Куда ни еду, везде пустынь.
— Да, нету… — Аглая отложила ложку. — Наелась что-то…
Аглая вернулась на диван и забралась под плед.
— Народу убавилось, — сказала она. — Рассосались. Разбежались то есть, восемь тысяч осталось… Или семь.
— Раньше двенадцать было, — напомнил я.
— Раньше да… Слушай, а у тебя сохранилась та книга? Не книга то есть, а материалы, что ты собирал. Про Чагинск?
— Где-то… в архиве, — ответил я. — «Чагинск: путь труда и созидания». Помню, здесь был «Музлесдревк», шикарное название, выжжено в моей памяти кипящей кислотой своей гениальности.
Аглая отложила ложку и сказала:
— Хорошее. А еще «Стеклозар» — там изоляторы собирали. Названия, это да…
— Хорошее название придумать сложно, — сказал я. — Название — это полдела… Хотя Пушкин с этим не заморачивался.
Я доел кашу и тоже положил ложку на стол. Поближе к ложке Аглаи. Приличный человек не может любить сыр. Сыр любят всякие полупокеры.
— Давно, кстати, спросить хотела — Чичагин вообще был? Или вы с Хазиным и его придумали?
— Был. Но не здесь, там, в Заингире… А где Надежда Денисовна?
— Работает. Сегодня районный день.
— А ты как? Может, проедемся? Покатаемся по району — районный ведь день.
— Чичагинск — нормальное название, — сказала Аглая. — Рому, может, возьмем?
— Лучше его сейчас не трогать, он вчера… слишком самоотверженно лечился. Пусть отдыхает.
Любовь к сыру — верный признак низшего сословия.
— Ясно. Куда поедем?
— Поедем на Новый мост, постоим, подышим. Или там рыбаки?
— Не знаю… Рыбы не осталось, откуда рыбаки?
Рыбаки упертые люди, подумал я. Они рыбачат, даже если нет никакой рыбы. В рыбалке важен процесс.
— Тогда на Новый мост.
Аглая завернулась в плед поплотнее, закрыла дом, и мы направились к моей «восьмерке».
— Рыбы нет… Чем тогда занимаются чагинские дети? — спросил я. — Мы все время на рыбалке загорали, рыбалка — детский народный обычай. А сейчас?