Вдоль пляжа лежала старая почерневшая осина, на нее сели.
— Хорошо тут, — сказал Роман.
Ингирь неторопливо тек мимо, на противоположном берегу от обреза воды в гору поднимался бор, сосны напоминали иглы дикобраза.
— Ты как? — спросил Роман.
— Не исключаю, — ответил я.
Телефон пискнул.
Луценко. Луценко, откуда-то, из глубин… Прислал видео, я запустил.
Посторонние люди в количестве пяти человек секли поэта Эссбукетова. Туловище поэта было закреплено головой в незнакомом мне дольмене, не таком большом, как в Геленджике, но тоже, в принципе, внушительном. Экзекутор в промежутках между сериями розг зачитывал стихи Уланова, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что порют именно его. На заднем фоне легкомысленно играла музыка.
Модератор порки был наряжен во фрак, на лице венецианская маска, на голове цилиндр.
Порка осуществлялась без излишней жестокости, со стороны могло показаться, что это не экзекуция, а оздоровительная процедура, пресловутый и модный «камчатский массаж».
— Интересно, — отметил Роман. — Хотя… Несколько экстравагантно, пожалуй. И кто это?
— Один региональный поэт.
— За что секут?
— Как повелось — за баб и за творчество. В данном случае, думаю, всыпали за творчество — в последнее время он был чересчур вольнодумен…
Уланов кричал довольно жалким образом.
— Высек — и тем самым запечатлел, — произнес Роман. — А вообще, фантасмагория, конечно… Это точно не постановка? Не розыгрыш?
— Не похоже. Он сочинил «Раскопки в Муми-доле», ему давно угрожали. И вот высекли.
— Кто?
— Могли и те, и эти, тут не угадаешь.
— Почему же не угадаешь?
Я спрятал телефон.
— Ты знаешь, что половина дуэлей Пушкина состоялась из-за слухов о том, что его высекли в Тайной канцелярии. Слухи эти распространялись для того, чтобы провести прямую параллель с другим поэтом — Тредьяковским, в те годы считавшимся образцом графомании. А самого Тредьяковского на самом деле высекли — и он после этого уже не оправился. Поэтому, когда Гоголь пишет про унтер-офицерскую вдову, он не смеется, как нам кажется, он вопит от ужаса. Его всю жизнь преследовал страх быть тайно высеченным… Ничего не поделаешь, русская готика.
— Русская готика?
Я сел на теплый песок, приложился спиной к осине.
— Ну да. Уланов, безусловно, готический персонаж. Есть классическая готика — это когда Женщина в белом преследует лорда Рочестера на болотах туманного Девоншира. Нечистая совесть, древняя вражда, заплесневелые скелеты в семейном шкафу, все понятно. Призраки будут терзать главного героя, пока он не прыгнет с моста и сам не станет Серым Сквайром. Классическая готика всегда небывальщина.
— Я что-то читал про Серого Сквайра, — сказал Роман. — Он вроде бы кого-то душил и бросал в провалы.
— Примерно так.
Вода прозрачная. Ингирь сбросил дождевую воду, успокоился и стал прозрачнее. Захотелось искупаться. Наверное, потому, что я не мылся уже давно. Надо истопить баню. Или сходить в баню. Теоретически городская баня безопаснее. Баню Снаткиной может подпереть условный Пилот, недавно он подпер морг… В общественной бане можно заразиться грибком, чесоткой или туберкулезом, к тому же я никогда не посещал подобную баню и представить себе такую ситуацию не мог.
Роман сел на песок рядом. Река тянула за собой холодный воздух, я снял кроссовки.
— Есть еще южная готика, — продолжил рассказывать я. — Это когда пресвитер Грейнджефорс выслеживает свою полоумную дочь Улу среди миазмов болот Йокнопатофы. Семейство Грейнджефорсов — одно из знатнейших семейств Юга, однако после Гражданской войны пришло в упадок. Ула забеременела от собственного брата Абсалема, опозорила семью, и пресвитер хочет поставить свинцовую точку в этой истории, примерно так. В отличие от классической, в южной готике все исключительно бывальщина. А есть русский готический вальс…
Можно попроситься в баню к Аглае, хотя, по мне, это не очень прилично. Она может подумать, что я форсирую события, а Надежда Денисовна наверняка примет это как явное обещание. Держись подальше от бани, испуганный сын Тумы.
— Русская готика отличается от прочих тем, что события могут иметь как реальные, так и мистические движущие силы, — сказал я. — Иногда одновременно.
— Как это?
Роман стал тоже снимать кеды, снял и кинул левый в воду, кед булькнул вполне выразительно.
— Поэта Уланова могли высечь масоны за невольное раскрытие тайн закатных свитков. Его могла высечь «Лига земли и крови» за разглашение их грядущих сокрушительных проскрипций. Его мог высечь поэт Шариков из творческой или финансовой зависти. Его могла высечь ревнивая баба. Это в конце концов могла быть кафкианская порка, то есть его могли высечь по ошибке. Да, по ошибке — ни для кого не секрет, что манифест русской готики есть «Подпоручик Киже». Эта никакая не фантастика, это самый что ни на есть реализм! «Бесприданница», «Гроза», «Господа Головлевы»…
Всплыл кед Романа.
— «Леди Макбет Мценского уезда», — добавил Роман.
— «Леди Макбет», да, точно, «Идиот» еще, разумеется. Ты помнишь главную сцену?
— С деньгами в камин, — сказал Роман.
Я не стал поправлять, Роману не стать писателем. Тот, кто не понимает главной сцены «Идиота», не достоин быть писателем.
— Да, с деньгами в камин, — сказал я.
Кладбищенские приключения значительно истощили мои мыслительные ресурсы, правильнее было бы замолчать, но я упрямо договорил:
— В пространстве русской готики отличить жизнь от литературы порою весьма сложно. Иногда… практически невозможно. Сегодняшний день это во многом доказывает.
— Сегодняшний день да… — Роман кинул в кед камушком. — Я начал слегка опасаться за крышу… Наверное, мы зря поехали за порошковым пюре.
Мвен Мас жрал порошковое пюре ведрами. Кед медленно закручивался по спирали, захотелось искупаться сильнее, оттолкнуться от берега, ухнуть с головой.
— Думаю, сегодняшний день был неизбежен, — сказал я. — Надо было его пережить. И мы пережили.
— Не без труда, — заметил Роман.
— В последнее время я живу не без труда. И не без потерь.
— Это точно… Что дальше?
— Дальше мы встретимся с Зизи. То есть с Зинаидой Захаровной, завтра. И постараемся взять у нее образец.
— Как мы с ней встретимся?
— Вся прелесть русской готики в том, что правил в ней нет, есть только последствия. Сегодня хоронишь Хазина, завтра встречаешься с Зизи. Кстати, если уж говорить про готику…
Я открыл похоронный пакет сострадальщицы. Внутри были четыре яйца, бутерброды с копченой колбасой и сыром, шоколадные конфеты и бутылка водки.
— Помянем, — предложил я.
Роман не возражал. Бутылку я во избежание отравления выкинул в траву, а бутерброды и прочее стали есть. Вопреки опасениям, яйца оказались не протухшие, хотя и переваренные, желток посинел, затвердел и прилипал к зубам, но в целом вкус был насыщен. Колбаса сырокопченая, средней категории, сало натуральное, а вот мясо вперемежку с хрящами; пересоленная и переперченная. Сыр костромской, пластиковой консистенции. Хлеб обычный, ржаной, кислый.
— Покойся с миром, Семен, — сказал я.
— Земля тебе пухом, — сказал Роман.
Пожевали бутерброды. Роман управился первым, посмотрел на оставшийся бутерброд.
— Может… Ведь Хазин тоже вроде как человек. В общем разрезе…
— Угощайся, — предложил я.
Роман съел бутерброд и спросил:
— И как же он их открыл?
— Что открыл?
— Проскрипции.
— Кто? — не понял я.
— Поэт Уланов. Которого высекли?
— Да ничего он не открыл… Его могли высечь в качестве эстетического жеста. В просветительских целях, в целях развития культуры.
Я достал коробок охотничьих спичек, зажег одну.
Охотничьи спички горят бешено, в руках их держать неприятно, я бросил спичку в воду. Она ушла на дно и продолжила светить.
— Ого…
Я зажег и бросил в воду еще несколько спичек. Здесь неглубоко и слабое течение, спички легли на дно и составили созвездие, похожее на стрекозу. Они горели круглым светом и действительно напоминали звезды.
— Интересно, его будут искать? — спросил Роман. — Хазина?
— Нет.
Через минуту стрекоза стала исчезать. Я стал зажигать и забрасывать в реку новые спички.
— Никто никого не будет искать, — сказал я. — И это правильно.
В этот раз огни сложились в кольцо.
— Красиво, — согласился Роман. — Можно я кину?
— Смотри внимательней!
Со стороны песчаного свала поднялся огонек. Он завис над непроглядной ямой, затем стал медленно перемещаться к другим огонькам.
— Что это?
— Сомы-светляки, — ответил я. — У них на морде такой ус, а на конце этого уса огонек.
— Разве такие рыбы есть? — растерянно спросил Роман. — По-моему, они в море водятся.
— Здесь есть. Но о них никто не знает. Раньше рыболовам не приходила идея приманивать сомов светом — поэтому их никто не ловил.
Роман ничего не ответил, мы стали смотреть на подводные огоньки. Скоро спички начали медленно гаснуть, а тот, что двигался, погас последним — сом-светлячок убрался на глубину.
— Как ты думаешь, Вить… — Роман пощупал шею. — Как думаешь насчет радона… Мы не нахватались?
— Вряд ли. Радон ночью обычно идет, а мы днем работали.
— Ну да… Слушай, говорят, что спиртное, в принципе, ослабляет все это… воздействие.
— Хочешь водки?
— Да нет, не то чтобы хочу… В профилактических целях… Выводит нуклиды, подводники советуют.
— Выкинул в ту сторону, — я указал пальцем.
Роман ушел в травы искать бутылку.
Я кинул в Ингирь еще несколько спичек, но светящийся сом не поднялся.
Ожил телефон — я думал, Луценко, хочет поделиться очередной радостью насчет Уланова, однако это оказался Федор. Я ответил.
Полковник, пьяный и счастливый.
— Витя! Спасибо, братан! Слушай, выручил! Я уж не знал, что делать…
Послышалось хихиканье, явно не Федора. И вряд ли его жены.
— Ты, Витя, не думай, за мной не замажется, я такие вещи помню…