— Здравствуйте-здравствуйте! — Федор по-хозяйски вошел во двор.
Аглая и Надежда Денисовна были явно готовы вцепиться друг другу в глотки, Федор показался вовремя, он всегда вовремя.
— Все в сборе, как я погляжу!
Подполковник пребывал в отличном настроении.
— К вам заехал, хотел узнать, как сегодня сходили — а вас нет. Смотрю, «Лада» на бодах, колеса порезаны, позвонил в участок. А Кирдяпка говорит — у Черпаковых тоже покрышки испортили, ну, решил заехать, а вы все тут, оказывается. Надежда Денисовна, вы заявление хотели подать? Давайте я заберу…
Надежда Денисовна демонстративно удалилась в дом.
— Строгая тетенька! — прошептал Федор. — Я когда со своей регистрировался — так на меня посмотрела, до сих пор помню! Типа только подумайте развестись, сволочи — все, теперь до гробовой доски, пока смерть не разлучит!
Федор посмеялся.
— Вообще-то, я хотел обсудить кое-что… По телефону неудобно, сами понимаете…
Федор посмотрел на Аглаю и Романа.
— Да ладно, Федь, брось, — улыбнулся я.
— Ну да, конечно, все же свои. Да и тайна невелика, чего уж… Аглая — отлично выглядишь!
Аглая чихнула.
— Сыро… — сказала она. — Пойду чай поставлю, от семечек горло болит.
И Аглая удалилась.
— Понимаю, — Федор подмигнул Роману. — Ничего так девка… И умная, и красивая, и замуж сходила… Все, кто был замужем, обладают реалистическим мировоззрением…
Рома покраснел. Федор заметил это покраснение и рассмеялся.
— Ну, старперы, вы даете! Хотя с другой стороны… Могу вас понять.
Федор веселился несколько чрезмерно.
— Это все ладно, а у меня к вам новости…
Слишком много новостей и беготни. Капало, капало, и вот прорвало.
— Короче, все мы знаем, что наш старый приятель Хазин недавно помер, мир его праху. Я на всякий случай откатал у него отпечатки, загрузил пальчики в базу и сегодня получил результат, и этот результат многих удивит.
Подполковник не удержался от драматической паузы, я сам не бегу драматических пауз.
— Найдено совпадение, — сказал Федор. — Отпечатки идентичны с отпечатками на бутылках с поджога грязелечебницы две тысячи первого года.
— Что ты хочешь сказать? — не понял я.
— Теперь совершенно ясно, что лечебницу сжег Хазин. И этот ваш Хазин… вызывает слишком много вопросов.
Федор подозрительно взглянул на меня.
— Думаю, решение о погребении было слегка преждевременным, — сказал он.
— Ну так раскопай, — посоветовал Роман. — Я там поссал и воткнул лопату.
— Ага, молодец… Витя, мне с тобой надо серьезно поговорить.
— О чем?
— Да есть одна тема, тебе лучше знать… Может, завтра перетрем?
На веранду вошла Надежда Денисовна со съехавшим книзу лицом.
— Глаше плохо… Там лежит, в комнате…
Мы кинулись в дом.
Аглая лежала на диване в большой комнате. На боку, но сразу было видно, что здоровые так не лежат.
— Надо «Скорую»… — растерянно сказал Роман.
— Какую «Скорую»?! — взвизгнула Надежда Денисовна.
— У нас нет «Скорой», — пояснил Федор. — Вернее, есть, но не сейчас…
Он на секунду задумался и быстро направился к выходу, остановился на пороге и сказал:
— Тащите ее в мою машину.
И Федор вышел.
— Тащим!
Роман поднял Аглаю на руки, поднял и тут же опустил на диван. Попробовал еще, безуспешно, Надежда Денисовна всхлипнула. Я оттолкнул Романа, подхватил Аглаю. Легкая, килограмм сорок пять, странно, что Рома ее не удержал, у него кисть как у молотобойца…
Роман попытался подержать Аглаю за ноги, я отстранил его и вынес Аглаю на воздух.
Надежда Денисовна с рыданием вывалилась сбоку, сжимая в руках полис, и паспорт и еще нужные бумаги, пискнула и тоже попыталась схватить Аглаю за ноги, что же они ее за ноги-то хватают…
Федор уже ждал за рулем, Роман придержал калитку, я осторожно поместил Аглаю на заднее сиденье. Надежда Денисовна запрыгнула в салон, положила голову дочери на колени и стала причитать неразборчивое. Роман устроился на пассажирском месте рядом с Федором. Я не успел им ничего сказать, как они уехали, я остался один.
Тыквенные семечки были рассыпаны по двору, их клевали налетевшие воробьи, комната Аглаи была отделена от остального дома полноценной стенкой, а не фанерной перегородкой.
В комнате Аглаи было много вещей. Книги, диски, кассеты, коллекция кружек из разных городов, я взял первую попавшуюся и убедился, что Аглая бывала в Кельне. Маленький, но чрезвычайно детальный глобус Луны, мягкие игрушки — несколько бегемотов, состаренная синяя ваза. На полу трехлитровая банка с использованными батарейками — наверное, ответственная Аглая копила их, чтобы в итоге сдать на переработку, банка заполнена до краев. Зачем Аглае столько батареек?
Я наклонился и достал несколько штук. Хорошие батарейки, дорогие, такие не используют в пультах, такие вставляют в микроскопы, в зубные щетки и триммеры, в приборы для измерения давления и уровня сахара, в экшен-камеры, в робособак — у Аглаи наверняка имелась робособака. Дружелюбный пес производства компании «Н-Роботикс», низкий уровень энергопотребления, искусственный интеллект, эмулирующий разум взрослой овчарки, пять поведенческих паттернов, от собаки-компаньона до собаки-охранника. Такой друг потребляет множество батареек, он их словно жрет, закономерно, электрическая собака питается батарейками, и она вполне влезла бы в эту тумбочку — винтажная тумбочка, годов пятидесятых, в такую тумбочку может уместиться пара баскетбольных мячей, гермошлем или квадрокоптер. Квадрокоптеры жрут батарейки ничуть не хуже собак, дюжина за пять минут…
Плохая идея, подумал я. Не надо смотреть. Это глупо. И стыдно. Я достал телефон, набрал Романа. Он сбросил. Я открыл тумбочку.
В тумбочке был не коптер. В ней лежала книга.
«Пчелиный хлеб».
В пластиковой зеленой обложке для учебника математики. Но я ее узнал.
Я сел на табуретку и взял книгу, она оказалась гораздо легче, чем я помнил.
Книги худеют. Это естественный процесс — бумага теряет остаточную влагу, печатная краска выветривается, обложки сохнут и дряхлеют, через десять лет любая книга весит меньше, чем в день выхода из типографии, мысли, в них содержащиеся, утрачивают значимость, а со значимостью уходит плотность. Книги делаются легче.
Открыл на семнадцатой странице, здесь синел овальный штамп Чагинской библиотеки.
«…Штыков подмигнул, вытащил из сумки полосатую упаковку, начал открывать.
— Замедлитель дыхания, — пояснил Штыков. — Купил у старушки.
— Ты купил у старушки замедлитель дыхания? Зачем? Дыхание замедлять?
— Да.
Писарь попробовал понять, зачем это следует делать. Чтобы ограничить доступ в организм кислорода. Кислород — окисляет… Естественный антиоксидант. Выводит из организма свободные радикалы, которые, как разрывные пули, разрушают все.
— Видишь ли, как выяснилось, японцы очень редко дышат…
— У них морепродукты, — возразил Писарь. — Поэтому они так долго и живут.
— Профанское представление, — Штыков извлек на свет замедлитель. — Японцы живут долго, потому что редко дышат, сконструировано по лицензии…
Больше всего чудо лицензионной технологии напоминало приспособление для постановки клизм — пластиковый резервуар, прозрачные трубки, клапаны. Писарю подумалось, что этот аппарат не очень подходит для дыхания, но у Штыкова имелись другие представления. Он послюнявил трубку, засунул ее в правую ноздрю, другую трубку в левую.
— Надо на ночь надевать, — пояснил Штыков. — И постепенно приучишься к медленному дыханию… Сейчас испытаю.
Штыков лег на диван, пристроил замедлитель на груди и принялся дышать.
В целом идея неплохая, думал Писарь. Дышать меньше. Меньше дышишь — дольше стареешь. Интересно, можно ли придумать замедлитель мыслей?
Проблема замедления мыслей волновала Писаря давно, наверное, еще с училища. В конце первого курса Писарь заметил, что если он начинал думать слишком много и интенсивно, то в жизни сразу все шло наперекос. Внутренняя мозговая активность крайне негативно сказывалась на внешней человеческой деятельности. Экзамены, к которым Писарь готовился особенно ожесточенно, проваливались, девушки, о которых он грезил весенними бессонницами, оказывались редкими сучками, а скрупулезно продуманные жизненные планы рушились совершенно бесславно в самом начале.
Ни специальная литература, ни консультации с психологами проблему не решили. Более того, специалисты в области трансерфинга бытия в один голос утверждали, что реальность сдается только тем, кто с необычной яркостью и силой изменяет ее у себя в воображении. У Писаря же все получалось несколько наоборот — реальность отступала, но всегда в негативную фазу, — чем исступленнее он редактировал ее в воображении, тем плоше все получалось в действительности.
Пиковый случай пришелся на зимнюю сессию третьего курса, когда сошлось все — любовь, коллоквиум по трассологии и намерение летом отправиться в путешествие по Карельскому перешейку. Сессия была сдана с третьего захода, любовь закончилась красненькими таблетками, а Карельский перешеек… От него пришлось отказаться в пользу одной малоприятной южной халтуры, позволившей Писарю заручиться нужными связями, но надолго лишившей аппетита и спокойного сна.
Выпутавшись из халтуры, Писарь решил, что думать надо меньше. Мысли мешают и вредят, особенно в сфере, где даже полторы мысли могут стоить дорого.
Потренировавшись около месяца, Писарь достиг некоторых успехов и смог не думать около десяти минут. Через десять минут мозгового вакуума вокруг начинала звучать гармоничная бархатная нота, нужные двери открывались, долги возвращались, будущее, обычно похожее на железную дорогу, приобретало милые черты сезанновской живописи.
К сожалению, долго удерживать состояние пустоты в голове не получалось. Писарь понял, что бороться с собой бесполезно, и разработал новую технику. Суть метода была проста — когда Писарь чувствовал, что начинает на чем-то сосредотачиваться, он включал музыку. Обязательно поп. Пробовал вслушаться в смысл, и через пару минут интенсивность мысли падала.