За грудой валунов показался еще один склон. Перед ним стоял игрушечный домик – «Австрийская хижина», названный так потому, что в 1973 году его построили австрийцы в благодарность за спасение сорвавшегося с пика соотечественника. В домике было жарко, тесно и шумно. Воздух прогорк от керосинок. На полках под потолком шевелились проведшие здесь ночь люди и скреблись вездесущие даманы.
Выпив по кружке горячего чая, мы выбежали наружу. Небо окрашивалось в багровые тона. Надо было спешить. На оставшиеся до вершины 200 метров, обычно занимающие час, ушло не больше получаса. Сердца выпрыгивали, ноги дрожали, воздуха отчаянно не хватало, но мы успели вовремя. Едва выбрались на маленькую плоскую, продуваемую всеми ветрами площадку пика Ленана, как навстречу из-за горизонта выкатился солнечный диск.
Отсюда, сверху, можно было рассмотреть все: «Австрийскую хижину», лагерь-барак, солнечную долину, а еще дальше явственно виднелся крошечный холмик со спиленным верхом.
– Килиманджаро, – сказал, затянувшись сигаретой, Пол. – Две самые высокие вершины Африки разделяет почти 400 километров, но при хорошей погоде они могут друг с другом поздороваться.
Настало время спросить, что же значит название горы, давшее имя стране.
– Белая гора, – ответил проводник. – Только не на моем родном гикую, а на масайском. А Ленана – имя вождя масаев. Предателя, дружившего с англичанами.
Обратный путь занял значительно меньше времени. Всю дорогу мы почти бежали, лишь изредка делая остановки. С наслаждением скинув на метеостанции опостылевшие тяжелые ботинки, довольные и гордые собой от сверхскоростного спуска, мы приготовились ждать носильщиков, вышедших из лагеря-барака вслед за нами. Но нас посрамили. Нагруженные рюкзаками ребята не только вернулись раньше, но и успели приготовить обед.
Назад нас везли на джипе. Грузовик-автобус понадобился где-то еще. Носильщикам мест не хватило, и их просто бросили у ветхого мостика, в четырех с лишним часах ходьбы от базового лагеря. Когда машина тронулась, я оглянулся: парни, как ни в чем не бывало, готовились в путь и на прощание приветливо махали нам руками.
Они ходили по маршруту почти каждую неделю, получая крохи от немалых денег, которые платили за восхождение туристы. Но многие не имели и этого, поэтому ребята не роптали, а, напротив, считали себя счастливчиками. Им было все равно, чьи вещи нести, они не спрашивали национальность. Была бы работа, а остальное неважно. Они ходили бы в горы и чаще, но существовал график и очередность. Мы же, потирая ставшие непослушными ноги, по дороге в Найроби единодушно постановили: гора Кения, конечно, – несравненное чудо природы, увидеть которое – большая удача, но одного восхождения, честное благородное слово, вполне достаточно.
Хватило его и для того, чтобы осознать, что действительное положение дел на горе несколько отличается от паникерских докладов на международных экологических форумах. Восхождение, совершенное в первые месяцы пребывания в Кении, положило начало скептическому переосмыслению роли природоохранных и, шире, неправительственных организаций в современном мире. Не оспаривая их роли в привлечении внимания к насущным проблемам, я, тем не менее, позволю себе усомниться в независимости и непредвзятости некоторых общественников и представляемых ими структур.
Давно минули времена, когда работа таких организаций строилась на энтузиазме и внутренней убежденности в важности своего дела. В наши дни движущей силой зачастую становятся деньги, выделяемые в лучшем случае нейтральными спонсорами и государством, а в худшем – лоббистами, заинтересованными не в сохранении природы, а в продвижении личных корыстных интересов. В результате экологов используют для борьбы с конкурентами, деловыми и политическими. С помощью природоохранных организаций давят на инвесторов, чтобы получить щедрое вознаграждение за снятие препятствий на пути реализации дорогих крупных проектов. Привлекают экологов и для достижения других столь же малосимпатичных целей.
Значит ли это, что защитники природы не нужны? Конечно, нет! Просто эпоха, когда ими можно было только восхищаться, канула в лету. Теперь деятельность экологов все чаще превращается в отлаженную бизнес-машину, порой неотличимую от той, что создали столь ненавидимые ими международные корпорации, хищнически уничтожающие природу.
Но и забывать об энтузиастах, готовых рисковать жизнью ради сохранения нашей чудесной планеты, не стоит. Надеюсь, мои читатели сохранят в памяти образы этих людей, беззаветно преданных своему благородному делу. Хочется верить, что кого-то книга побудит съездить в Африку, чтобы собственными глазами взглянуть на ее богатейший животный и растительный мир. Благодаря современным видам транспорта сделать это можно быстро и довольно просто, хотя, конечно, обойдется такая поездка в копеечку. Если хотя бы несколько читателей совершат сафари, откроют для себя неведомый прежде Черный континент, проникнутся его непричесанной красотой и естественным величием, я сочту свою задачу выполненной на 100 %.
ЗаключениеСтрасть, объединяющая всех
Sport has the power to change the world. It has the power to inspire, it has the power to unite people in a way that little else does. It speaks to youth in a language they understand. Sport can create hope, where once was only despair. It is more powerful than governments in breaking racial barriers. It laughs in a face of all types of discrimination.
Под словом «Африка» обычно понимают нечто единое и однородное. Трудно вообразить себе ошибку серьезнее, потому что на самом деле Черный континент подобен лоскутному одеялу.
Его населяют народы, которые отличаются друг от друга не меньше, чем шведы и китайцы, баски и нивхи. Частенько даже в одной стране сталкиваешься с таким разнообразием, что впору говорить о разных материках. В Демократической Республике Конго, например, насчитывается не меньше 800 племен. Часть из них состоит в родственных отношениях, но многие имеют друг с другом мало общего.
Стоит миновать государственную границу между двумя африканскими странами, как возникает другой мир. Попробуйте пеZреехать из замбийской провинции Медный пояс в конголезскую провинцию Катанга или наоборот. Несколько километров, и уже ничто не напоминает о соседней стране. Иными словами, рассуждать об Африке вообще, конечно, можно, но это будет разговор ни о чем. Энергичная Кения, расслабленный Занзибар, криминальная Сомали, православная Эфиопия, скромная Замбия, патриархальная Уганда… Можно множить и множить определения, и все они будут верными, и все – бессмысленными. Каждая африканская страна, за исключением, пожалуй, уникально однородной Ботсваны, представляет собой пеструю мозаику, изучая которую можно отыскать все, что пожелает душа. Надеюсь, читатели, добравшиеся до заключительной главы, уже поняли эту одновременно простую и сложную истину.
Завершая книгу, я задумался о том, что объединяет столь несхожих людей. Черный цвет, наверняка пришедший многим на ум, не годится. По-настоящему черных африканских народностей не так много. Большинство правильнее будет отнести к разным оттенкам коричневого, а суахили и сомалийцы совсем не похожи на людей, которых у нас, наперекор общемировой моде на политкорректность, по-прежнему называют неграми.
В самом слове, кстати, ничего зазорного нет. В португальском и некоторых других романских языках оно как раз и означает «черный». Но поди объясни это современным законодателям глобального общественного мнения. Не поймут. Так что лучше уж будем продолжать называть негров африканцами и чернокожими.
Итак, черный цвет и внешность отпадают. Не годятся для обобщений и традиции, обычаи, привычки, языки, религии, природа, погода, культура. Они тоже разные, что, собственно, и делает континент таким самобытным.
И все же одну, зато невероятно сильную, всепоглощающую общую страсть у африканцев выявить можно, причем сделать это не составит труда. Стоит раз оказаться на континенте во время футбольных ристалищ, окунуться в водоворот мощнейшей чувственной стихии, и сомнений не останется. Кожаный мяч – вот африканский идол, которому поклоняются, невзирая на племенные, имущественные, половые и другие различия. В него верят истово, его власти не угрожают ни революции, ни перевороты.
Сначала в полной мере я прочувствовал это в 1990 году в Мозамбике, когда наблюдал, как местные жители переживают за сборную Камеруна, впервые в истории континента пробившуюся в четвертьфинал чемпионата мира, проходивший в Италии. Групповой этап турнира я провел в крошечном приморском селении Виланкулуш, где не было телевидения и куда из Мапуту маленьким одномоторным самолетом доставляли видеокассеты с записями футбольных матчей. А потом пережил накал страстей в самой столице, куда поспел как раз на ключевую встречу камерунцев со сборной Англии.
Жизнь в городе остановилась, словно на видеомагнитофоне кто-то нажал кнопку «стоп». Гостиница «Полана», где я смотрел игру вместе с проживавшим там экипажем советского вертолета, поминутно сотрясалась от оглушительных криков. Когда в дополнительное время Камерун повел в счете, счастье, казалось, начали излучать стены, пол и потолок. А когда африканская сборная, несмотря на блестящую игру, уступила дорогу в полуфинал англичанам, всеобщее уныние засквозило даже в кофейном аромате, густо пропитавшем отель, но в тот миг потерявшим свою обычную притягательность.
Отправляясь в Замбию, я уже хорошо представлял себе, что значит футбол для африканцев, но отношение к игре в кожаный мяч, которое встретил в этой стране, ошеломило. Когда в 2012 году замбийская сборная завоевала Кубок африканских наций и впервые стала чемпионом континента, я был далеко от Лусаки, но, услышав новость, испытал такую радость и подъем, как будто все еще находился там. Честное слово, замбийцы заслужили триумф. Страна выстрадала свое право на футбольное счастье, с чем я ее искренне в душе и поздравил.