. Там были наконечники копий и мотыг, гонги, проволока и другие местные изделия из железа – металла трудного для обработки, а потому ценимого в те далекие времена не меньше золота. Рядом лежали стеклянные индийские бусы, осколки посуды из Персии и Китая, доказывавшие разнообразные торговые связи. Но на почетном месте, как самые ценные экспонаты, стояли восемь статуэток существа, украшающего герб современного государства и прозванного «птица Зимбабве».
Семь скульптурок, выполненных из податливого мыльного камня, сохранились полностью, одна – частично. Несмотря на немалое количество скульптур и изображений, точно определить происхождение и значение птицы тоже пока не удается. Вокруг этого легендарного создания продолжаются ожесточенные споры. Часть исследователей узнают в скульптурах, достигающих в высоту почти полметра, стилизованное изображение широко распространенного на юге Африки речного орла, в эпоху Великого Зимбабве бывшего символом монаршей власти. Другие склоняются к тому, что в действительности статуэтки вообще не имеют отношения к пернатым, а представляют собой фигуру какого-то популярного прежде, но ныне основательно забытого мифологического персонажа.
Сходятся ученые между собой только в одном – в трактовке происхождения самого названия Зимбабве. Все ссылаются на словосочетания дзимба дза мабве («дома из камня») и дзимба войе («почитаемые дома»), которые имеются в языке крупнейшей народности страны шона, и поныне населяющей территорию древнего государства. Но и такой консенсус достигнут недавно.
С тех пор как в конце XIX века европейский охотник случайно наткнулся на руины Великого Зимбабве, древний город постоянно пребывал в эпицентре яростных споров, причем не только академических. В период господства англичан преобладала точка зрения, в соответствии с которой величественные строения не считались плодом знаний и труда шона. Колонизаторы не хотели верить в то, что африканцы сумели самостоятельно возвести сооружения, не имеющие на Африканском континенте равных, за исключением египетских пирамид. В противном случае им пришлось бы признать пренеприятнейший факт. Получалось, что «несчастные дикари», ради приобщения которых к плодам просвещения, подданные Ее Величества Виктории якобы и захватили страну, имели собственную самобытную цивилизацию и богатую древнюю историю. А раз так, то жители Южной Родезии в колонизации не нуждаются и вполне способны обходиться своим умом.
Кого только не притягивали за уши, чтобы обойти неприятную правду. В претендентах на титул творцов Великого Зимбабве побывали мифические пеласги и реальные египтяне, а заодно финикийцы и греки, римляне и арабы. Самые либеральные колонизаторы стыдливо предлагали признать авторство африканцев, но с поправкой на «теорию стимуляторов». Ее суть состояла в том, что шона возвели крепости под влиянием других, более цивилизованных народов с кожей посветлее и более тонкими чертами лица. То есть, опять же, арабов. Тех самых, что с начала нашей эры плавали вдоль восточноафриканского побережья и, смешиваясь с чернокожим населением, положили начало культуре суахили.
Когда в 1965 году режим белого меньшинства Яна Смита в одностороннем порядке объявил о независимости от Великобритании, чтобы не допустить передачи власти Лондоном чернокожему большинству, вопрос о происхождении Великого Зимбабве стал еще острее. Белые историки-расисты на полном серьезе доказывали, что руины – останки одной из опорных крепостей ветхозаветной царицы Савской. Гарнизон, по их мнению, занимался сбором податей в виде слоновой кости и золота, которые переправлялись на север континента, приумножая и без того несметные богатства метрополии. Поверить в существование в XX веке такой, с позволения сказать, науки было бы невозможно, если бы не официальный путеводитель родезийских времен, который я увидел в одном из музеев Хараре после возвращения из Масвинго. На обложке на фоне стен Великого Зимбабве красовалась женщина, одетая в древнеегипетском стиле. Перед ней на коленях сидел чернокожий раб, почтительно протягивавший ей увесистый слиток золота.
Белиберда такого рода издавалась при активной поддержке правившего режима белого меньшинства. Вместе с тем серьезные, объективные публикации запрещались. К концу 1960-х годов любому непредвзятому ученому было ясно, что Великое Зимбабве целиком и полностью – создание африканцев. Это подтверждали раскопки, в этом убеждал даже внимательный внешний осмотр. Так, разница в толщине и качестве кладки стен нижней крепости легко объяснялась тем, что строители, по мере продвижения вперед, накапливали опыт, все больше совершенствовали свое искусство и оттачивали мастерство. Это особенно очевидно при сравнении начала эллипсовидной стены, сложенной из грубо обработанных, плохо пригнанных разнокалиберных камней с дальнейшей образцовой кладкой, где в щель между гладко отесанными кирпичами одинакового размера нельзя просунуть лезвие перочинного ножа.
В ходе строительства, продолжавшегося сотни лет, были открыты простые и элегантные способы того, как можно украсить стены орнаментом. Оригинальные ступеньки и вовсе ни на что не похожи. Таких действительно больше нет нигде. Глядя на них, невозможно не согласиться с теми, кто считает Великое Зимбабве порождением местного строительного опыта.
Расистские воззрения, безраздельно господствовавшие полтора десятилетия, пока правил режим Яна Смита, несостоятельны еще и потому, что Великое Зимбабве было не единственным подобным сооружением. И к востоку, и к югу, и к северу от него располагались десятки похожих «укрепрайонов». Данный выделялся лишь масштабами и хорошей сохранностью.
Что касается пресловутой царицы Савской, то эта бредовая идея не выдержала первого же серьезного испытания. Лабораторный анализ показал, что Великое Зимбабве возводилось через тысячу с лишним лет после царствования легендарной правительницы. Но, как заявил в 1969 году на заседании белого парламента некий полковник Хартли, депутат от провинции Виктория, «иной раз историков не грех и подправить». Строжайшая цензура привела к тому, что ведущие ученые стали покидать страну. В их числе был и Питер Гарлейк, старший инспектор исторических памятников Южной Родезии и крупнейший исследователь Великого Зимбабве.
После провозглашения в 1980 году независимости Гарлейк вернулся на родину. Теперь у него были все возможности опубликовать результаты многолетних изысканий. Но он подвергся критике с другой стороны.
– Изучение Великого Зимбабве – это способ обрести нашу идентичность, – заявил новый администратор района и большой энтузиаст в изучении древней истории шона Кен Муфука.
Как и его белый коллега, он бежал из страны, пострадав за убеждения, а вернувшись после обретения независимости, завоеванной с кровью, стал решительно утверждать новые идеалы.
Для Муфуки и для правительства черного большинства Великое Зимбабве – это великая история предков, на фундаменте которой следует возводить здание современной страны. Плохо только то, что у древних шона, как и у других африканских народностей, при всей их самобытности, не существовало письменности. Чернокожие исследователи попытались заменить ее изучением устной традиции, выбирая предания, наиболее подходящие для возвеличивания неклассового общества всеобщей справедливости, создание которого провозгласила целью бессменно правящая с 1980 года партия ЗАНУ-ПФ.
– Европейские ученые везде подчеркивают экономический фактор, – указывает шона Муфука. – Но гений правителей Великого Зимбабве состоял в том, что их власть основывалась не только на физической мощи или на экономической предприимчивости, но и на куда более прочной силе – религии.
Монографии Гарлейка порой действительно отдают чрезмерным рационализмом. Он объясняет возникновение в XII веке Великого Зимбабве исключительно необходимостью в сильном централизованном государстве, которое бы защитило огромные стада крупного рогатого скота и обеспечило его беспрепятственный выпас на лучших сезонных пастбищах. Распад могущественного царства, случившийся в середине XV века, историк склонен отнести на счет слишком большого роста населения, сопровождавшегося и увеличением численности скота, что привело к истощению пастбищ.
Но ученый обязан руководствоваться только фактами, которые можно проверить документально. Португальцы, первыми из европейцев достигшие этих земель, появились в районе Великого Зимбабве в начале XVI века, когда минуло не меньше полувека с тех пор, как город пришел в упадок. Ими двигал интерес к загадочному царству Мономотапа, где, по слухам, добывалось невиданное количество золота. Убедившись, что рассказы сильно преувеличены, португальцы потеряли к Мономотапе, а заодно и к соседнему Зимбабве, интерес, а современные историки лишились возможности прочесть хроники с подробным описанием нравов и обычаев, бытовавших в древнем африканском царстве.
Как мог, Гарлейк попытался восполнить пробел. Вместе с другом-художником он выпустил беллетризованный отчет об изысканиях и раскопках, сосредоточившись на повседневной жизни древнего города. В интерпретации Гарлейка великозимбабвийцы предстают людьми предприимчивыми и трудолюбивыми. Они не только строили и пасли скот, но и ковали железные копья и мотыги, делали украшения из медной проволоки и золота (которое все же добывалось, хотя и в скромных масштабах), ткали на ручных станках хлопковые накидки и подстилки, шили кожаные фартуки, выращивали злаки и варили из них пиво.
Историк убежден, что стены, производящие столь странное впечатление, если смотреть на них как на оборонительные сооружения, никогда для военных целей и не предназначались.
– Это символ, – подчеркивает он. – Так называемые крепости показывали и местным жителям, и чужестранцам, на что был способен народ Великого Зимбабве. Они говорили каждому: вы вступаете на территорию, где правит могущественный монарх. В наши дни страна, чтобы доказать свое величие, посылает человека в космос, а семь веков назад эта цель достигалась строительством величественных каменных дворцов и замков.