Каждый раз, приступая к блюду из крокодила, я вспоминал лукавый взгляд того южноафриканца и его вопрос:
– Ну, так все же – рыба или птица?
Ответа на него я не нашел. Скажем так: все зависит от искусства повара. Неплохие шефы работают в найробийском ресторане «Карнивур», то есть «Хищник». Там подают только дичь. Официанты ставят на стол флажок и обходят клиентов с шампурами, на которых нанизано мясо большинства диких африканских животных, страусов и крокодилов. Подносить угощения прекращают только тогда, когда пресытившийся посетитель опустит флажок, признав себя побежденным.
Но Масаи-Мара – не «Карнивур». Там крокодилы сами могут выбрать себе на обед кого угодно, хотя они – не единственные, кто в сезон миграции кормится на убой за счет несчастных гну. Антилопами утоляет голод почти все живое. Как рассказали мне в расположенной в заповеднике исследовательской станции, самые прожорливые и многочисленные хищники – стервятники. Трудно поверить, но, по статистике, они ежегодно съедают тысячи тонн мяса гну – больше, чем львы, крокодилы, гиены и шакалы вместе взятые.
Как всегда в природе, любой процесс, в том числе пожирание гну – глубоко гармоничен и взаимно полезен. Животных, ослабевших или заболевших в ходе сухопутного странствия, приканчивают львы. Особей, утонувших, переломавших ноги или позвоночник в ходе переправы через Мару, – крокодилы. За львами доедают гиены, способные за один присест проглотить треть собственного веса. Их неприхотливый желудок переваривает все без разбора: копыта, кости, шерсть.
Крокодилий желудок тоже растворяет любую субстанцию, но рептилии не умеют жевать. Они отрывают куски, впившись в тушу зубами и поворачиваясь в воде вокруг своей оси, затем поднимают вверх морду, широко раскрывают челюсти, и добыча целиком проскальзывает в пищевод.
Оставшееся – дело стервятников. В период миграции они подчас наедаются так плотно, что не в состоянии ни летать, ни двигаться, и долго сидят на земле, бессмысленно выпучив глаза и растопырив крылья. Эту картинку я в тот день наблюдал неоднократно. Объедки с орлиного стола подбирают другие пернатые – марабу.
Разные виды стервятников имеют различное строение клюва и вместе могут обглодать скелет дочиста. Но так только кажется. Когда в действие вступают мухи, личинки и прочие насекомые, на их долю тоже кое-что остается. И только после острых, как бритва, челюстей больших африканских муравьев размером с наших тараканов скелет становится девственно белым и кристально чистым. Ветер, солнце и дожди довершают работу, и к новому сезону золотая саванна Масаи-Мара вновь предстает в первозданном виде, готовая принять мириады неутомимых путешественников-гну.
Круг замыкается. Великая миграция идет непрерывно, каждый год унося десятки, а то и сотни тысяч жизней. Так надо. Но сколько я ни пробовал убедить себя в высшей разумности и пользе закона природы о выживании сильнейшего, нелепых, пугливых уродцев гну было безмерно жаль. Оставалось утешаться тем, что мой первый день Миграции стал исключением из правил. Свидетельствую: в ходе неудачно начавшейся переправы через Мару не погибло ни одной антилопки.
Глава 3Тайны розовых фламинго
У африканских птиц тоже есть своя Великая миграция. В отличие от ежегодных перемещений сотен тысяч антилоп, ее сроки и механизмы до сих пор не изучены и не поняты. Как это ни странно, в наш продвинутый век, когда все, вплоть до мельчайших деталей, зафиксировано в цифре, цвете и трехмерном формате, жизнь дикой природы зачастую остается загадкой. Стоит вглядеться в животный мир пристальнее, и окажется, что исследован он поверхностно, а на многие вопросы до сих пор не найдено однозначных ответов.
В случае с великой птичьей миграцией это не мешает путешественникам получать удовольствие от наблюдения за этим явлением. Даже не знаю, с чем можно сравнить созерцание движущейся, колышущейся массы розовых фламинго, которые прореживают мелководье озер своими толстыми, кривыми клювами. Как и антилоп, порой их собирается сотни тысяч. Феерическое зрелище! Когда грациозные птицы взмывают в воздух, их румяное облако, постоянно меняющее форму, способно повергнуть в сумасшедший восторг любого, кто сохранил в душе хоть малую толику романтики и веры в добрые чудеса.
Находятся волшебные озера в Кении. Чтобы добраться до них из Найроби, надо пересечь экватор. В первый раз я особенно внимательно следил за знаками на дороге, чтобы не пропустить знаменательное место, но поперечник Земли едва не просвистел мимо со скоростью 120 километров в час. Если бы не выстроившаяся вдоль обочины длинная вереница торговцев африканскими сувенирами – масками, бусами, браслетами, резными фигурками из дерева, непременно выдаваемого за эбеновое, – торжественный момент переезда из Южного полушария в Северное остался бы незамеченным.
Парад коробейников на пустынной дороге, вдали от больших городов и туристических центров, заставил притормозить. Лишь после того как, разочарованно осмотрев стандартный набор поделок, польститься на которые может разве что впервые вступивший на африканскую землю восторженный бледнолицый, я двинулся назад к машине, на глаза попался выцветший облупившийся плакат.
«Вы пересекаете экватор. Джамбо, Кения!» – гласила наполовину стершаяся надпись, выведенная на фоне силуэта, в котором не без труда угадывались контуры Черного континента.
По обеим сторонам более чем пристойного, по кенийским меркам, асфальтированного шоссе тянулись заросли акации. Поджарые черно-белые и рыжие козы поедали жесткие листочки, искусно избегая острейших, с палец длиной колючек, густо усеявших ветви. На редких деревцах зелень сохранилась ниже полутора метров над землей. Неизбалованные обилием корма животные легко переходили в вертикальное положение и, стоя на задних ногах, вытянувшись в струнку, объедали все, до чего способны были дотянуться.
После высокогорного Найроби воздух казался непривычно жарким и сухим. По мере того как дорога медленно, но неуклонно спускалась на равнину, температура повышалась. Позади остался Накуру, один из крупнейших городов Кении, ее фермерская столица. Пыльный, шумный, маловыразительный, меня он заинтересовал только потому, что рядом раскинулось озеро, звучно именуемое во всех путеводителях «местом, где происходит величайший в мире птичий спектакль». Два миллиона фламинго, треть всей мировой популяции, обитают на берегах именно этого водоема, утверждали специалисты.
Быть может, в прошлом так и было, но, когда до озера добрался я, действительность ничем не напоминала колоритные описания и красочные фото в глянцевых проспектах. Вдоль берега сиротливо бродила дюжина-другая длинноногих птиц.
– Позвольте, а где же миллионы? – удивился я. Уж больно отличалась картинка от привычных фото- и кинокадров.
Недоуменное восклицание не застало врасплох Уильяма Кипкемои, сопровождавшего нашу группу служителя Национального парка Накуру.
– На этот вопрос мне приходится отвечать ежедневно по многу раз, – привычно завел он печальную пластинку. – Можете мне поверить: здесь долгое время действительно обитала самая большая колония фламинго в мире. Но уже в конце 1970-х годов птицы постепенно начали покидать Накуру и переселяться на другие озера Рифтовой долины.
Поначалу экологи надеялись на то, что фламинго вернутся, но с каждым годом птиц оставалось все меньше и меньше.
– В последнее время положение стало катастрофическим, и теперь, чтобы увидеть фламинго, нужно ехать дальше на север, – продолжил Уильям. – Самая большая стая обосновалась на озере Богория.
– И что же нам делать? – спросил я с плохо скрытым возмущением.
– У нас остались пеликаны, аисты, – начал перечислять служитель. – На страусов, вот, не желаете ли взглянуть?
На страусов смотреть не хотелось. Ими можно вволю налюбоваться, не покидая Найроби. А если чуть-чуть отъехать от столицы, то к услугам будет большая страусовая ферма. Там можно не только хорошенько разглядеть гигантских пернатых, но и при желании на них покататься. Трюк совершенно безопасный, так как всю дорогу страуса крепко держат два служителя. Только уж больно птичку жалко. Под тяжестью седока она так натужно дышит и хрипит, что у всадника, если он не прирожденный садист, сердце разрывается. Чтобы удержаться на страусиной спине, наезднику приходится вцепляться в основания крыльев, от чего перья в этих местах выпадают, обнажая красноватую кожу. В общем, развлечение на любителя. Не всем по вкусу и страусятина, в изобилии присутствующая в лавке фермы наряду с поделками из яиц, перьев и кожи.
С негодованием отвергнув предложение служителя Национального парка Накуру, я вернулся к машине и начал расспрашивать про путь на север, к озеру Богория. Дорога оказалась на редкость хорошей. Более того, чем дальше удалялась она в глухую провинцию, тем становилась лучше и наконец стала идеальной. Исчезли выбоины, даже небольшие, появилась, о чудо, свежая разметка.
– Что-то здесь не так, уж очень подозрительно, – не давала покоя неуютная мысль.
Недоразумение разрешилось, когда слева по ходу движения возникли аккуратные корпуса школы имени президента Мои, воздвигнутые на территории президентской фермы. В то время глава государства доживал на высоком посту последние дни, но и незадолго до его ухода на пенсию учебное заведение продолжало щедро финансироваться. Как намекали оппозиционеры, явно не из личного кармана политика. Справедливости ради стоит добавить, что пришедшей на смену правительству Мои оппозиции вопиющих случаев казнокрадства и прочих злодейств у предшественников обнаружить не удалось. Минул год, прошел другой, и на фоне повальной коррупции новых властей бывший президент стал восприниматься чуть ли не как образец аскетичного правителя. Как вождь, привыкший довольствоваться самым необходимым.
По соседству, в районе, населенном календжин, находилась одна из резиденций Мои – самого известного выходца из этих мест. Вполне естественно, что дорога на родине лидера страны, в отличие от большинства районов Кении, содержалась в образцовом порядке. До поры до времени, разумеется. После отставки и прихода к власти оппозиции выбоины появились и на этом участке трассы, ведущей от Накуру к Богории. В тот день, однако, безупречное асфальтовое покрытие в глубинке – вещь невиданная ни в округе, ни в самой столице – запомнилось гораздо больше, чем линия экватора.