Ответ прост и неприятен. Он заключается и том, что истинная численность властелинов саванны неизвестна. Профессионалы из международных природоохранных организаций, кочующие по конгрессам и форумам, пересчитывать бедных слоников по головам не будут хотя бы по причине большой занятости, а люди на местах озабочены решением местных проблем. Им глобальные цифры тоже неведомы.
В Хараре две точки зрения схлестнулись не на шутку. В повестке дня двухнедельного форума СИТЕС значилось больше 100 пунктов, но ни кризис с осетровыми, который больше всего волновал российскую делегацию, ни проблемы кубинских черепах, ни уничтожение широколиственных деревьев махогани по накалу и вниманию средств массовой информации и близко не смогли подобраться к дискуссиям о слонах.
Вопрос пришлось решать дважды. Сначала Зимбабве и ее союзницам удалось заручиться поддержкой большинства, но не хватило всего трех голосов для получения требуемых двух третей. Международные природоохранные организации торжествовали, но, как оказалось, рановато. В ход пошло беспроигрышное средство. Хозяева форума обвинили сторонников сохранения полного запрета, большинство которых составляют промышленно развитые государства, в империализме и… расизме, представив дело так, что те будто бы сознательно мешают развивающимся странам распоряжаться собственными ресурсами.
Пришлось создать специальную рабочую группу, ведь проблема из экологической превратилась в политическую. После изматывающих споров стороны пришли к единому мнению. Было решено, что, во-первых, – снимать запрет на охоту в какой бы то ни было форме рано, во-вторых, – нужно подождать полтора года и полностью прояснить обстановку с положением и численностью животных, а в-третьих, – по прошествии этого срока следует разрешить Ботсване, Зимбабве и Намибии продать Японии 60 тонн бивней из имеющихся запасов.
В Стране восходящего солнца радостно потирали руки. Токио испокон века выступал крупнейшим потребителем «матового золота», лишь в 2008 году его начали опережать Китай и страны Юго-Восточной Азии. Так уж сложилось, что каждый японец обязан иметь именную печать. Она заменяет на официальных бумагах личную подпись, не признаваемую в Японии законом. Конечно, печатку можно вырезать из дерева, камня, отлить из пластмассы, но ничего лучше слоновой кости пока найти не удалось. Важен и престиж. Одно дело, когда скрепляешь документ бивнем крупнейшего обитателя планеты, и совсем другое, – когда шлепаешь штамп дешевой пластмассовой безделушкой.
Бивни требуются на изготовление старинной китайской игры маджонг, получившей распространение в Японии и состоящей из 144 костей. Из них делаются куколки для театра дзёрури, некоторые части струнных музыкальных инструментов и плектры к ним. Пробовали вместо слоновой кости использовать китовый ус, но, как единодушно признают мастера, полноценной такую замену назвать нельзя.
К началу конференции СИТЕС в Хараре в Японии оставалось около 100 тонн слоновой кости. Резчикам такого запаса хватает примерно на четыре года. В преддверии надвигавшегося кризиса цены на экзотическое сырье выросли до 500 долларов за килограмм. Самые расторопные уже начали суетиться. Перед конференцией в аэропорту Осаки арестовали двух пассажиров, пытавшихся ввезти тысячи мелких кусочков бивней общим весом в несколько сот килограммов. Груз предназначался для изготовления личных печатей. После форума в Хараре в таких авантюрах отпала необходимость. А еще через три года на конференции в Найроби южноафриканских слонов вернули в список животных, фигурирующих в «Приложении номер два». Таким образом, состоялся частичный возврат толстокожих на коммерческий рынок. В Национальном парке Хванге и других зимбабвийских заповедниках егеря наконец смогли начать работу над восстановлением нормальной численности животных.
Возврат произошел не без ожесточенного сражения. Международные природоохранные организации предприняли наступление на медийном фронте, продолжающееся поныне. Горячие головы, чтобы избежать профилактических отстрелов, начали предлагать самые причудливые способы поддержания популяции слонов. В ход пошли «научные методы планирования семьи», то есть применение слоновьих контрацептивов, в том числе… презервативов. Меньше всего приверженцев такой, с позволения сказать, науки заботило, кто и как станет осуществлять их смелые идеи на практике. На моей памяти в Кении один парень попробовал подоить слониху. Дураку, как водится, повезло. Он сумел не только незаметно подобраться к животному с подветренной стороны, но и разок-другой дернуть за вымя. Для тех, кто не знает, где у слоних находится вымя, сообщу, что, в отличие от коров, оно располагается не между задними, а между передними ногами. Остального бравый дояр не помнил, но чудесным образом остался жив, чему несказанно обрадовался после того, как очнулся и пришел в себя.
Шутки шутками, но, понаблюдав за сражениями экологов с браконьерами, достоверно можно утверждать одно: сохранить и приумножить стада удалось там, где юридические нормы сумели увязать с экономической целесообразностью. В странах юга Африки, где наблюдается переизбыток слонов, нарушать закон невыгодно. Местных охотников приглашают в проводники и помощники к иностранным туристам. За лицензию на отстрел одного слона надо заплатить тысячи долларов, которые идут на охрану природы. При численности в десятки тысяч планомерный отстрел нескольких сот особей в год не наносит ущерба, а местные охотники имеют возможность честно заработать больше, чем за нелегальные бивни, добытые с риском для жизни.
К похожей системе экономического стимулирования опытным путем пришли американские натуралисты Марк и Делия Оуэнсы, проработавшие 13 лет в замбийском парке Северная Луангва. Как ни парадоксально, но тот же доллар, поставивший слонов на грань исчезновения, и иноземные охотники, правда, на сей раз цивилизованные, в новых условиях помогают слоновьему роду плодиться. Великаны сами способны «заработать» деньги на свое спасение, если поставить дело таким образом, чтобы туризм и охрана природы не мешали друг другу, а помогали. Как это уже давно происходит в ЮАР, где с 1960 года число гигантов возросло в десять раз. Именно такую, трезвую и практичную политику начинают проводить все больше африканских государств. И именно она внушает оптимизм в отношении будущего многострадального «большеголового племени» Африки.
Глава 7Африка без снега
Со временем поездки в Зимбабве стали делом привычным и желанным. Хараре отделяет от столицы Замбии 500 километров, преодолеть которые по безупречным зимбабвийским дорогам можно часов за пять с учетом прохождения таможни, но обычно я не задерживался в столице, а отправлялся дальше, в национальные парки.
Вскоре после переезда через границу автомобиль останавливал человек с ранцевым огнетушителем, напоминавший добровольца-пожарного. Он опрыскивал машину какой-то жидкостью с невыразительным запахом, призванной отпугивать муху цеце, и дальше можно было ехать куда угодно. Насчет необходимости опрыскивания ничего определенного сказать не могу. С опасным насекомым, переносчиком возбудителя сонной болезни, сталкиваться не приходилось. По крайней мере мне так кажется. Судя по рисункам и фотографиям, цеце похожа на обыкновенных мух, поэтому ее можно было попросту не заметить.
Когда я впервые очутился в Зимбабве, с момента получения страной независимости прошло полтора десятка лет, но порядок, чистота и аккуратность по-прежнему соблюдались. Четко работали многие службы, в том числе природоохранные. В памяти всплывает картинка из посещения небольшого Национального парка Виктория-Фоллс, примыкающего к грандиозному водопаду. Едва въехав, я напоролся на носорогов. Их было трое. Носорог-папа занимался важным делом: методично почесывал увесистый рог о ствол раскидистого дерева мсаса, мелко дрожавшего от каждого прикосновения грозного боевого оружия. Рядом в густой тени возлежала мамаша. А у нее под боком уютно устроился носорожик-малыш. Счастливое семейство никак не отреагировало на медленно приближавшийся автомобиль. Видимо, давно притерпелось к назойливым и любопытным туристам.
Когда до животных осталось не больше трех десятков метров, из кустов вынырнул африканец в форме егерей национальных парков Зимбабве. Рассыпаясь в извинениях, он вежливо, но твердо потребовал открыть багажник.
– Без сомнения, сэр, у вас нет огнестрельного оружия, я понимаю, но таковы правила, – добавил страж.
Бросив беглый взгляд на содержимое багажника, он распрощался, пожелав счастливого пути и незабываемых впечатлений. В том, что они непременно будут, сомневаться не приходилось: на солнечную поляну, раскинувшуюся за семьей носорогов, вступало стадо зебр, а неподалеку по траве в поисках одной ей известных кореньев ползала дикая свинка-бородавочник.
Не у всех посетителей зимбабвийских национальных парков встречи с охраной проходили столь же беззаботно. Статистика свидетельствует, что в тот год от пуль егерей погибло больше сотни браконьеров из одной только Замбии. Охотники за наживой слетались в Зимбабве, как стервятники на Великую миграцию, потому что в их собственных странах слонов оставалось немного. Благодаря усилиям таких людей, как Марк и Делия Оуэнсы, которые упоминались в предыдущей главе, в замбийских парках гиганты сохранились, но чтобы их увидеть, приходилось прилагать недюжинные усилия.
Замбия была не одинока. Большинство африканских государств молило международное сообщество о помощи в защите редевшего поголовья диких животных и тщетно пыталась заманить туристов с тугими кошельками. А Зимбабве испытывала трудности иного рода. Связаны они были не с падением, а с ростом численности крупных млекопитающих. И не только их. Еще одной напастью было нашествие туристов. Их шумные орды не давали прохода в таких достопримечательных местах, как водопад Виктория и водохранилище Кариба на реке Замбези. Количество иностранных гостей, ежегодно прибывавших туда, подступало к миллиону. И это не считая сотен тысяч местных жителей, для которых Кариба была излюбленным местом отдыха.