– Я хотела бы добавить… – сказала Этта.
– Да, конечно, – отозвался судья.
– У них, японцев этих, не было никаких прав на землю, – заявила Этта. – Не понимаю, с чего эти Миямото вдруг стали претендовать на нашу землю. Они…
– Миссис Хайнэ, – вмешался судья, – прошу прощения, что снова вынужден прервать вас. Но должен напомнить вам, что мистер Миямото находится здесь в связи с обвинением в убийстве при отягчающих обстоятельствах, а всевозможные тяжбы в отношении правомерности владения землей разбираются в гражданском суде. Убедительно прошу вас отвечать только на задаваемые вам вопросы. Мистер Хукс, – обратился судья к обвинителю, – продолжайте.
– Благодарю вас, – ответил Элвин Хукс. – Я только хотел бы добавить для протокола, что свидетель пыталась лишь вспомнить подробности, связанные с владением землей, и тем самым непосредственно ответить на заданный ей вопрос. Кроме того, данные сведения носят исключительно важный характер, и подробная картина соглашения между подсудимым и свидетелем позволяет пролить свет на мотивы подсудимого к убийству. Это…
– Достаточно, – прервал его судья Филдинг. – Вы уже произнесли свою вступительную речь, Элвин. Перейдем к следующему.
Элвин Хукс кивнул и снова принялся расхаживать.
– Миссис Хайнэ, – обратился он к свидетелю, – давайте вернемся немного назад. Если, как вы говорите, семье Миямото по закону невозможно было владеть землей, зачем понадобилось заключать контракт?
– Чтобы они могли выплачивать, – ответила Этта. – По закону им позволялось владеть землей, если они были американскими гражданами. Дети этих Миямото родились в Америке и, как я думаю, считались американскими гражданами. В двадцать лет земля бы перешла к ним, на их имя – по закону такое разрешалось, – землю бы переписали, когда детям исполнилось бы двадцать.
– Понимаю, – ответил Элвин Хукс. – Как вы думаете, миссис Хайнэ, а в 1934 году у родителей подсудимого, у Миямото, были дети в возрасте двадцати лет?
– Самый старший сейчас сидит здесь, – ответила Этта, ткнув пальцем в Кабуо. – По-моему, тогда ему было двенадцать.
Элвин Хукс обернулся посмотреть на подсудимого, будто желая удостовериться, что именно его Этта имела в виду.
– Подсудимый? – переспросил он. – В 1934-м?
– Да, – подтвердила Этта. – Подсудимый. Вот к чему вел этот восьмилетний контракт. Через восемь лет ему исполнилось бы двадцать.
– То есть в 1942-м, – подсчитал Элвин Хукс.
– Да, так, – подтвердила Этта. – В ноябре 1942-го ему исполнилось бы двадцать, тридцать первого декабря они внесли бы последнюю плату, землю переписали бы на их имя… на этом все бы и кончилось.
– Все бы и кончилось? Почему «бы»? – спросил Элвин Хукс.
– Не внесли последнюю плату, – пояснила Этта. – Вообще-то, две последние платы. Да, две. Так и не выплатили. Последние две. А всего было шестнадцать.
И она замолчала, скрестив руки на груди и поджав губы.
Нельс Гудмундсон кашлянул.
– И что же, миссис Хайнэ? – спросил Хукс. – Что вы предприняли, когда в 1942 году не получили два последних взноса?
Этта ответила не сразу. Она потерла нос и снова скрестила руки. Этта вспомнила, как однажды Карл принес листок бумаги, подобранный в Эмити-Харбор. Он сел за стол, положил листок перед собой, разгладил и стал читать, вчитываясь в каждое слово. Этта стояла над ним и тоже читала.
Начало было следующим: «Предписание всем лицам японского происхождения, проживающим на следующих территориях…» Дальше перечислялись Анакортес, Беллингэм, Сан-Хуан, Сан-Пьедро и многие другие места в долине реки Скагит… Она уже позабыла какие. Во всяком случае, этим японцам предписывалось покинуть территории к полудню двадцать девятого марта. Депортировать их должны были войска 4-й армии.
Этта сосчитала на пальцах: времени на сборы ровно восемь дней. Разрешалось взять с собой постельные принадлежности, предметы личного пользования, кое-что из одежды, ножи, ложки, вилки, тарелки, миски, кружки… Все это требовалось аккуратно связать в тюки, которые будут пронумерованы, и на каждом надписать имя. Японцам разрешалось взять все, что они в состоянии были унести, кроме домашних животных. Депортируемым было обещано, что их мебель останется на хранении. Мебель останется, а самим японцам предписывалось явиться двадцать девятого марта к восьми часам утра на пункт сбора в доках Эмити-Харбор. Для переезда туда им обещали предоставить транспортные средства.
– Господи! – покачал головой Карл, разглаживая листок большим пальцем.
– Да, не видать нам сборщиков в этом году, – отозвалась Этта. – Может, нанять этих… китайцев из Анакортеса?
– Потом решим, времени достаточно, – ответил Карл. – О господи, Этта! – снова покачал он головой.
Карл убрал руки с листка, и он тут же свернулся в трубку.
– Нет, ну надо же! – не мог успокоиться Карл. – Подумать только, восемь дней!
– Распродадут весь скарб по дешевке, – сказала Этта. – Вот увидишь. Все свои безделушки, кастрюли и сковородки. Говорю тебе, в каждом дворе будет распродажа. Так они и сделают, японцы эти, вмиг все распродадут, сбудут любому, кто возьмет.
– Да, и поживятся же некоторые, – отозвался Карл, все еще качая своей большой головой. Он сидел, положив руки на стол. Этта знала, что сейчас он попросит что-нибудь поесть и насорит по всей кухне. У него вид такой, будто он чего-нибудь съел бы, будто предвкушает еду. – Плохо, очень плохо, – сказал Карл. – Несправедливо все это.
– Они же японцы, – возразила ему Этта. – Мы же с ними воюем. К чему нам шпионы под боком.
Карл покачал головой и тяжело, всем телом, повернулся к ней.
– Знаешь что, Этта… – прямо заявил он ей. – У нас с тобой вместе ну никак не получается.
Она конечно же поняла, что он имел в виду. Но промолчала. Карл и раньше говорил. Ее это не больно-то и задевало.
Этта постояла, демонстративно уперев руки в боки, но Карл не отвернулся.
– Господи, Этта, где твое христианское милосердие? – взмолился он. – Неужели ты такая черствая?
Она вышла – надо было выполоть сорняки и задать корм свиньям. Этта задержалась в прихожей, снимая фартук. Повесила его на крючок и села обуть сапоги. Натягивая сапог, она с тревогой думала о словах Карла, что они не подходят друг другу, – он не первый раз уже такое говорит. Вдруг в дверях показался Миямото Дзэнъити; он снял шляпу и кивнул.
– Уже слыхали про вас, – сказала Этта.
– Миссис Хайнэ, дома ли мистер Хайнэ?
Японец сначала держал шляпу перед собой, но потом спрятал за спину.
– Дома, да, – ответила Этта. Она крикнула в дом: – К тебе!
Когда Карл подошел, она сказала:
– Можете говорить прямо здесь, меня это тоже касается.
– Привет, Дзэнъити, – поздоровался Карл. – Да ты не стой, входи.
Этта стащила сапоги и пошла за мужчинами в кухню.
– Садись, – пригласил японца Карл. – Этта нальет нам кофе.
Он выразительно посмотрел на жену; та кивнула. Сняла с крючка чистый фартук, повязала и наполнила кофейник.
– Мы уже видели предписание, – сказал Карл. – Восемь дней! Мыслимо ли, собраться за восемь дней? Несправедливо все это, – прибавил он. – Попросту несправедливо.
– Ничего не поделать, – ответил Дзэнъити. – Заколотим окна досками. Оставить все. Если хотите, мистер Хайнэ, работайте и на наших полях тоже. Мы так признательны, что вы продать их нам. Там все больше двухлетние кустики. Будет много ягод. Пожалуйста, соберите их, а выручку оставьте себе. Иначе ведь все сгнить, мистер Хайнэ. Не достаться никому.
Карл принялся растирать лицо. Сидел напротив Дзэнъити и растирал. Карл выглядел большим и грубоватым, японец – маленьким, с проницательным взглядом. Оба были примерно одного возраста, но японец этот казался моложе лет на пятнадцать, не меньше. Этта поставила на стол чашки, блюдца, открыла сахарницу. Смотри-ка, в деле хоть и новичок, а какой шустрый, подумала она. Предложить ягоды, которые самим все равно ни к чему. Да, ловко, ничего не скажешь. А потом завести разговор о деньгах.
– Спасибо, Дзэнъити, – ответил Карл. – Мы соберем. Огромное тебе спасибо.
Японец кивнул. Вечно они кивают, подумала Этта. Так и обводят вокруг пальца – только с виду скромничают, а в мыслях никакой скромности нет. Кивнут, промолчат, опустят глаза – тем и берут; ушли ее семь акров.
– А с чего плату будете вносить? Если мы соберем ваши ягоды? – спросила она, стоя у плиты. – Это не…
– Погоди, Этта, – перебил ее Карл. – Не стоит пока об этом. – Он снова повернулся к этому японцу: – Как дела дома? Что семья?
– Дома все заняты, – ответил Миямото. – Паковать вещи, готовиться.
Японец улыбнулся, и Этта заметила, какие крупные у него зубы.
– Может, чем помочь? – предложил Карл.
– Соберите наши ягоды. Это большая помощь.
– Я не об этом. Может, вам нужно что?
Этта поставила кофейник на стол. Она заметила, что Миямото сидит со шляпой на коленях. Ну конечно, Карл весь из себя такой гостеприимный, а об этом-то и позабыл. Пришлось японцу сидеть со шляпой, как будто он обмочился.
– Карл разольет, – бросила она, села, расправила фартук и сложила руки на столе.
– Подождем, пока заварится, – сказал Карл.
Они сидели, когда в кухню ворвался Карл-младший. Из школы вернулся. Еще и четырех нет, а он уже тут. Можно подумать, бежал. В руках один учебник – по математике. Куртка в пятнах от травы, лицо потное, покраснело на ветру… Этта видела, что сын тоже голоден, как и отец, готов съесть все что угодно.
– В кладовке яблоки, – сказала она сыну. – Возьми одно. Выпей молока и погуляй. К нам тут пришли, мы разговариваем.
– Я уже знаю, – ответил Карл-младший. – Я…
– Карл, поди возьми яблоко, – повторила Этта. – К нам пришли.
Он вышел. Вернулся с двумя яблоками. Из холодильника достал кувшин с молоком и налил в стакан. Карл-старший взял кофейник и наполнил сначала чашку Миямото, потом жены, затем свою. Карл-младший посмотрел на них, с яблоками в одной руке и стаканом – в другой. И ушел в гостиную.