Через час, уже в дупле кедра, она говорила об этом с Исмаилом.
– Мы так давно вместе, – сказала она. – Я даже не помню, когда мы познакомились. Совсем не помню. Кажется, мы знали друг друга всегда.
– Мне тоже так кажется, – признался Исмаил. – А помнишь ту коробку со стеклянным дном? Которую мы затащили в воду?
– Конечно, помню, – ответила Хацуэ.
– Это было лет десять назад, – сказал Исмаил. – Мы держались за нее, качаясь на волнах. Вот что я помню.
– Об этом я и хочу поговорить, – сказала Хацуэ. – Что это – коробка на воде? Что вообще связало нас? Мы даже не знали друг друга.
– Знали. Всегда знали. Мы с самого начала не были чужими, как обычно бывает у тех, кто только-только познакомились и встречаются друг с другом.
– Это совсем другое, Исмаил, – возразила Хацуэ. – Мы не встречаемся, мы попросту не можем встречаться. Мы сидим в этом дупле, как в западне.
– Через три месяца мы окончим школу, – ответил Исмаил. – И уедем в Сиэтл. Вот увидишь, там все будет по-другому.
– В Сиэтле таких, как я, арестовывают, так же как и здесь. Даже в Сиэтле белый и японка не могут пройти по улице вместе. Только не после Пёрл-Харбора. Ты ведь сам знаешь. К тому же в июне тебя призывают. И ни в какой Сиэтл ты не уедешь. Давай уж друг с другом начистоту.
– Как же быть? Что ты предлагаешь?
– Ничего, Исмаил, – ответила она. – С этим мы ничего не можем поделать.
– Надо набраться терпения, – сказал Исмаил. – Война когда-нибудь да закончится.
Они сидели молча. Исмаил опирался о локоть; Хацуэ легла ему на грудь, упираясь ногами в блестящий ствол.
– Хорошо здесь, – произнесла она. – Всегда хорошо.
– Я люблю тебя, – сказал Исмаил. – И всегда буду любить. Плевать мне, что будет дальше. Я всегда буду любить тебя.
– Я тебе верю, – ответила Хацуэ. – Но давай смотреть на вещи реально. Все не так просто. Есть и кое-что еще – обстоятельства.
– Они ничего не значат, – возразил Исмаил. – Ты же знаешь, любовь сильнее всего на свете, ей ничто не может помешать, и ничто с нею не сравнится. Если мы любим друг друга, нам нечего бояться. Любовь – самое большое из всего, что есть на свете.
Он говорил с такой уверенностью, с таким жаром, что Хацуэ дала убедить себя в силе любви. Она хотела верить в это и потому пошла на поводу у своего желания, отдаваясь ему целиком. Лежа на мху, они с Исмаилом начали целоваться, но прикосновение к этому мху почему-то казалось Хацуэ ненастоящим, попыткой уничтожить истину, обмануть в поцелуе самих себя.
– Прости, – сказала она, отстраняясь. – Все так запутано. Те обстоятельства, они никак не идут у меня из головы.
Исмаил обнимал Хацуэ, гладил ее волосы. Они больше не говорили. В дупле Хацуэ чувствовала себя в безопасности, как будто впала в спячку в самой гуще леса, время остановилось, а мир замер, как будто она на тихом, сонном полустанке, откуда наутро должна ехать дальше. Они заснули, лежа на мху, и спали до тех пор, пока свет, проникавший через гущу листвы, не стал меркнуть, переходя из зеленоватого в серый. Пора было возвращаться домой.
– Все у нас получится, – утешал ее Исмаил. – Вот увидишь, все будет хорошо.
– Вот только как? – не верила ему Хацуэ.
Все разрешилось двадцать первого марта, когда официальные власти объявили, что островитянам японского происхождения дается восемь дней на сборы.
Семья Кобаяси из Центральной долины, вложившая тысячу долларов в посадки ревеня на пяти акрах, стала договариваться с Торвалом Расмуссеном об уходе за посадками и сборе урожая. Семья Масуи занялась прополкой своей клубники, а по ночам при свете луны подвязывала горох: им хотелось оставить хозяйство в полном порядке, прежде чем передать его Майклу Бернсу и его брату, бездельнику Патрику, которые согласились присматривать за фермой. Сумида решили распродать все имущество по сниженной цене, а питомник саженцев закрыть. В четверг и пятницу они весь день продавали, глядя, как инструмент для обрезки, распылитель удобрения, кедровые стулья, поилки для птиц, садовые скамейки, бумажные фонарики, поливные устройства, материал для укутывания деревьев, корзинки и деревца-бонсаи в плошках уносились любым пожелавшим купить их. В воскресенье Сумида повесили на двери теплицы висячие замки, попросив Пирса Петерсена приглядеть за ней. Ему же они отдали кур-несушек и пару диких уток.
Лэн Като и Джонни Кобасигава колесили по дорогам острова на трехтонном грузовике, свозя мебель и упакованные вещи в Центр японской общины и составляя их в холле. В воскресенье вечером, в шесть часов, двери в холл, до самых стропил загроможденный кроватями, диванами, печами, холодильниками, комодами, столами и стульями, заколотили досками. Трое вышедших на пенсию рыбаков, Гиллон Кричтон, Сэм Гудолл и Эрик Хоффман-старший, поступили помощниками к шерифу Сан-Пьедро для охраны свезенного имущества.
Представители официальных властей, отвечавшие за перемещение лиц в военное время, разместились в пахнущих плесенью доках старого консервного завода на окраине Эмити-Харбор. В доках расположились не только армейская транспортная часть, но и представители администрации безопасности фермеров, а также федеральная служба занятости. Однажды в четверг, под конец рабочего дня, когда все уже собирались уходить, в контору представителей ворвался Каспарс Хинкле, тренер бейсбольной команды старшеклассников. Он швырнул на секретарский стол список фамилий бейсболистов. Кэтчер, второй филдер и двое аутфилдеров, сказал он, не говоря уже о двух лучших питчерах, будут отсутствовать весь сезон. Нельзя ли пересмотреть их дела? Ведь эти ребята не шпионы!
Двадцать восьмого марта, в субботу вечером, в зале школы Эмити-Харбор устраивался бал старшеклассников, и в этом году девизом был «Изумительный блеск нарциссов». Джаз-банд из Анакортеса «Прожигатели жизни» играл одни зажигательные мелодии. В перерыве к микрофону подошел капитан бейсбольной команды и вручил семерым игрокам, которых забирали в понедельник утром, почетные грамоты.
– Без вас мы вряд ли справимся, – сказал он. – И на поле-то некого будет выпустить. Но если какие победы и будут наши, все они за вас, ребята, за тех, кто уезжает.
Эвелин Неаринг, любительница животных, вдова, жившая на мысе Эарсли в домике из кедровых досок без электричества и канализации, приняла к себе коз, свиней, собак и кошек от нескольких японских семей. Семья Ода сдала свою зеленную лавку в аренду Чарльзу Макферсонсу и продала ему два пикапа. Артур Чэмберс договорился с Нельсоном Обада о том, что тот станет его специальным корреспондентом и будет присылать на Сан-Пьедро свои репортажи. В выпуске от двадцать шестого марта Артур напечатал три статьи на тему грядущей депортации японцев: «Японские жители острова подчиняются военному приказу о перемещении», «Японским женщинам выносится благодарность за участие в работе родительского комитета» и «Приказ об эвакуации наносит удар по бейсбольной команде». В рубрике «Поговорим начистоту» он разместил статью под названием «Совсем мало времени», в которой прямо обвинял ведомство по делам интернированных за «бессмысленную и безжалостную поспешность, с которой изгоняются американцы японского происхождения». На следующее утро в половине восьмого Артур получил анонимный звонок.
– Заступникам япошек отрезают яйца! – визгливо крикнули в трубку. – И запихивают прямо в глотку!
Артур бросил трубку и продолжил печатать материал для следующего выпуска: «Верующие встречают утро Воскресения Христова».
В воскресенье, в четыре часа, Хацуэ сказала матери, что прогуляется последний раз перед отъездом. Сказала, что хочет побыть в лесу, подумать. Хацуэ пошла от дома в направлении Охранного мыса, но через некоторое время свернула в сторону Южного пляжа и по тропинке отправилась к дуплу. Оказалось, Исмаил уже ждал ее; он лежал, подложив под голову куртку.
– Ну вот и все, – сказала она, пригибаясь при входе. – Завтра утром уезжаем.
– Я тут кое-что придумал, – ответил ей Исмаил. – Когда вас привезут на место, напиши мне. А когда выйдет номер школьной газеты, я пришлю тебе его и вложу внутрь свое письмо с обратным адресом класса журналистики. Как тебе такой план? Пойдет?
– Лучше бы вообще обойтись без всяких планов, – сказала Хацуэ. – И зачем только мы все это придумываем?
– Тогда пиши на мой домашний адрес, – предложил Исмаил, – только вместо своего адреса поставь адрес Кенни Ямасита. Родители знают, что мы с Кенни дружим, так что можешь писать запросто.
– А что, если они захотят почитать письмо Кенни? Что, если спросят, как у него дела?
Исмаил задумался, но ненадолго.
– Захотят почитать? А ты собери писем пять-шесть и заклей в один конверт. Письмо от Кенни, от себя, от Хелен, от Тома Обата… попроси их написать для школьной газеты. Я сегодня же позвоню Кенни и скажу о школьном задании – чтобы он ничего не заподозрил, когда ты попросишь его написать письмо. Собери письма, вложи свое последним и перешли мне. Твое письмо я вытащу, а остальные принесу в школу. По-моему, отлично придумано!
– Ты такой же, как и я, – сказала Хацуэ. – Мы оба предпочитаем окольные пути.
– Да нет же, – возразил Исмаил. – Просто у нас нет выбора.
Хацуэ расстегнула пояс пальто с запахом из ткани в рубчик, купленного в Анакортесе. И осталась в платье с широким вышитым воротником. В этот день она распустила волосы, не стягивая их ни шнурком, ни лентой, – они свободно струились по спине. Исмаил зарылся в них лицом.
– Ты пахнешь кедром, – сказал он.
– Ты тоже, – ответила Хацуэ. – Я буду скучать по твоему запаху не меньше, чем по тебе самому.
Они лежали молча, не касаясь друг друга; Хацуэ перебросила волосы через плечо, Исмаил положил руки на колени. Снаружи подул мартовский ветер, резко взметнув стебли папоротника; вздохи ветра слились с журчанием ручейка у подножия холма. Дупло приглушало звуки, смягчая их, и Хацуэ показалось, что она находится в средоточии всех вещей. В этом лесу, в этом дупле ей было спокойно.
Они начали целоваться и ласкать друг друга, но внутри Хацуэ чувствовала всепоглощающую п