– Да, – ответил он Эрнесту. – Бледсо мертв.
– Сволочи!
Эрнест дважды пнул бревно в кладке дамбы, пнул еще раз и еще… Исмаил отвернулся.
В девятнадцать ровно они полезли на стену вместе с тремя сотнями остальных пехотинцев. Их встретили огнем из минометов и пулеметов, бивших прямо над верхушками пальм. Исмаил так и не увидел, что Эрнеста Теставерде зацепило; потом уже, когда он расспрашивал о нем, ему сказали, что парня нашли с дыркой в голове размером с большой кулак. Исмаила самого ранило в левую руку, прямо посередине бицепса. Одной пули из очереди, выпущенной из пулемета «Намбу»[33], хватило, чтобы разорвать мышцы; кость раскололась, и сотня осколков впилась в нервы, вены, мясо.
Через четыре часа, когда рассвело, он различил двух санитаров, склонившихся над лежавшим рядом пехотинцем. Похоже, тому попали в голову – из-под каски у него стекал мозг. Исмаил подполз к убитому и вынул из медицинского набора, висевшего у того на поясе, сульфамид и моток бинта. Он перевязал руку и навалился на нее всем телом, чтобы остановить кровотечение.
– Ничего, – успокоил Исмаила один из санитаров. – Сейчас принесут носилки. Берег взят. Все в порядке. И глазом моргнуть не успеешь, как окажешься на борту.
– Чертовы японцы! – выругался Исмаил.
Потом он лежал на палубе какого-то корабля, в семи милях от Бетио, среди носилок, составленных в ряды; лежавший слева парень на глазах у него умер от осколочного ранения печени. Справа лежал парень с чуть выдающимися зубами; ему попали прямо в пах – кровь пропитала штаны цвета хаки. Парень не мог говорить, он лежал, выгнув спину, и стонал как заведенный, через каждые несколько секунд, дыша мелко, через силу. Исмаил окликнул парня, но парень стонал не переставая. Когда через десять минут пришли санитары, чтобы нести его в операционную, тот был уже мертв.
Исмаилу отняли руку в операционной на корабле; операцию проводил ассистент врача, сделавший четыре ампутации за всю свою практику, начавшуюся несколько часов назад. Ассистент пилил кость ручной пилой; он сделал прижигание неровно, и обрубок заживал слишком медленно, а шрам получился широкий и грубый. Исмаила оперировали под местным наркозом, и, очнувшись, он увидел свою руку, брошенную в углу операционной на кучу пропитавшихся кровью бинтов. Через десять лет ему все еще будут сниться скрюченные пальцы, касавшиеся стены, и сама рука, белая и чужая, хотя он тогда и узнал ее – кусок мяса, валявшийся на полу. Кто-то заметил, что он смотрит на руку, что-то сказал, и руку, завернув в полотенце, сунули в обернутое брезентом ведро. Ему впрыснули еще морфия; Исмаил сказал тому, кто впрыснул, что «японцы… эти гады японцы…», но так и не закончил, не понимая, что хотел сказать; в голове у него мелькнули слова «эта гадина, эта японская сучка», но он так и не успел их произнести.
Глава 17
К двум часам первого дня суда снег покрыл все дороги на Сан-Пьедро. Машина, мягко выписывая пируэты, скользя шинами, развернулась поперек и замерла, угодив фарой прямо в дверь лавки Петерсена; по счастливой случайности в это самое время кто-то открыл изнутри дверь, собираясь выйти, и потому ни машине, ни магазину не был причинен ущерб. За зданием начальной школы играли дети; мальчик съезжал по склону холма на куске картона и врезался в семилетнюю девочку, наклонившуюся зачерпнуть снега для снежка. У девочки оказалась сломана правая рука; директор школы, Эрик Карлсен, набросил ей на плечи покрывало и усадил рядом с радиатором парового отопления, а сам побежал заводить машину. Потом он осторожно, выглядывая через полумесяц переднего стекла, который удалось расчистить обогревателем, повез девочку вниз по Первому холму в город.
Миссис Ларсен, проезжая по Мельничному ручью на «крайслере» мужа, заехала в кювет. Арне Стольбад забросил в печку слишком много дров, и в трубе возник пожар. Сосед Арне вызвал пожарных, но их водитель, Эдгар Паулсен, въезжая на Индейский холм, забуксовал, и пришлось остановиться, чтобы надеть на колеса цепи. Тем временем пожар в трубе Арне Стольбада прекратился сам собой, и, когда пожарные все же добрались до него, Арне с радостью сообщил им, что благодаря пожару труба наконец-то прочистилась.
В три часа из Эмити-Харбор выехали пять школьных автобусов; включенные дворники боролись с наледью на стекле, а свет передних фар утопал в снежных вихрях. Старшеклассники, шедшие домой пешком, забрасывали автобусы снежками; автобус, направлявшийся к Южному пляжу, выехав из центральной части острова, тут же соскользнул с обочины. Дети выбрались из него и пошли домой в сопровождении водителя, Джонни Катаяма, замыкавшего шествие. Когда тот или иной школьник сворачивал к дому, Джонни угощал его на прощание половинкой мятной жвачки.
В этот день мальчик, катавшийся на санях, сломал лодыжку, ударившись о ствол кедра. Он не успел вовремя среагировать и врезался в дерево. Перед столкновением мальчик выставил вперед ногу, чтобы предотвратить удар.
Вышедший на пенсию дантист, старина Док Кейбл, шел от дома к дровяному сараю, поскользнулся и сильно ушибся. Когда он упал, что-то у него в копчике хрустнуло, да так, что лицо Дока исказила гримаса боли и он свернулся на снегу в позе эмбриона. Немного погодя Док сумел встать и добраться до дома, где, с трудом говоря от боли, сказал жене, что ушибся. Жена уложила его на кровать с грелкой, он принял две таблетки аспирина и заснул.
Двое подростков затеяли в доках гавани Порт-Джефферсон соревнование по метанию снежков. Сначала надо было попасть в причальную бочку, затем в сваю следующих доков. Скотт, сын Дэна Дэниелса, разбежался, делая три огромных шага, метнул снежок и сорвался следом, головой вниз в соленую воду. Не прошло и пяти секунд, как он выбрался; от его одежды поднимался пар. Пока он бежал домой, волосы на голове смерзлись в сосульки.
Жители Сан-Пьедро совершили набег на лавку Петерсена, сметая с полок все консервы. Они нанесли в помещение столько снега, что одному из посыльных, Эрлу Кэмпу, пришлось весь день орудовать шваброй и тряпкой, убирая за ними. Эйнар Петерсен снял с полки ящик с солью и посыпал у входа, но двое покупателей все равно поскользнулись. Эйнар решил угостить их бесплатным кофе и попросил одну из помощниц на кассе, Джессику Портер, веселую девушку двадцати двух лет, принести на складной столик чашки с кофе.
В хозяйственном магазине Фиска жители Сан-Пьедро запасались снегоуборочными лопатами, свечами, керосином, спичками, рабочими перчатками и батарейками для фонариков. К трем часам дня братья Торгерсоны распродали весь запас цепей на автомобильные колеса, а также почти весь запас антифриза и скребков для очистки наледи. Том вытаскивал съехавшие на обочину машины эвакуатором, который совсем недавно покрасил; Дэйв продавал бензин, батарейки, моторное масло и советовал покупателям ехать домой, да там и оставаться. Десятки островитян заворачивали к Дэйву и слушали его, пока он закачивал в баллоны газ или устанавливал цепи, строя мрачные предсказания относительно погоды.
– Три дня продлится, не меньше, – предупреждал он. – Так что готовьтесь.
К трем часам ветви кедров уже обвисали от осевшего на них снега; когда дул ветер, снег, завихряясь, падал на землю. Клубничные поля на Сан-Пьедро превратились в девственно-белое полотно без малейшего следа, как песок в пустыне. Голоса живых существ были не просто приглушены, а вообще перестали звучать – замолчали даже чайки. Слышно было лишь завывание ветра да шум волн, разбивающихся о берег и стекающих обратно в море.
На всем Сан-Пьедро лежал отпечаток суровости и напряженного ожидания. Разразился декабрьский буран, и никто не знал, чего от него ожидать. Дома может занести так, что останутся только покатые крыши пляжных домиков да верхние этажи городских зданий. Сильный ветер может оборвать электрические провода и оставить всех без света. В бачках туалетов перестанет смываться вода, остановятся насосы в колодцах, люди будут жаться поближе к печам и керосиновым лампам. С другой стороны, снежная буря – это передышка, веселые зимние каникулы. Школы закроются, будут перекрыты дороги, никто не пойдет на работу. Семьи островитян смогут вставать поздно, плотно завтракать, одеваться и выходить на улицу, зная, что вернутся в теплые, уютные дома. Из труб будет виться дымок, с наступлением сумерек в окнах загорится свет. Во дворах, словно часовые, будут стоять кособокие снеговики. Еды у всех будет вдоволь, а причин для беспокойства никаких.
И все же старожилы знали, что разразившийся на острове буран может привести к непредсказуемым последствиям. Может случиться так, что он, как это уже не раз бывало, станет причиной бедствий, даже смертей, а может, попросту растворится в звездном небе этим же вечером, набросав снега и порадовав детвору. Кто знает? Кто скажет наверняка? Если случится несчастье, значит, так тому и быть, считали старожилы. Надо только как следует подготовиться. Остальное же, как, к примеру окружавшая их соленая вода, способная запросто поглотить снег, было тем, чем было, и не подчинялось их воле.
Когда перерыв закончился, Элвин Хукс снова вызвал Арта Морана. Шериф отлучался на два с половиной часа, чтобы связаться с отрядом пожарных и вызвать помощников-волонтеров, на которых можно было рассчитывать в трудный момент. Обычно они присматривали за порядком во время фестиваля клубники и других общественных мероприятий; теперь же им предстояло поделить территорию острова на участки по месту жительства или работы и помогать тем, кто застрял в пути.
Арту снова пришлось понервничать – вот уже второй раз за день его вызывали в качестве свидетеля, в то время как его больше заботил буран. Арт понимал, что Элвин ведет это дело и должен вызвать его, Арта, дважды, но от этого ему было не легче. В перерыве, длившемся пятнадцать минут, Арт сидел в кабинете Элвина; он ел сэндвич, склонившись над оберточной бумагой, расправленной на коленях, а с краю стола лежало яблоко. Хукс еще раз попросил Арта рассказывать все по порядку, не опуская даже те мелочи, которые могут показаться ему несущественными. И теперь, заняв место свидетеля, Арт поправил узел галстука и провел рукой по уголкам губ, чтобы не осталось крошек. Пришлось дожидаться, пока Элвин просил судью внести в список вещественных доказательств четыре куска веревки.