Сьюзен Мари вспомнила, как в четверг, девятого сентября, на пороге их дома возник Миямото Кабуо: он хотел поговорить с мужем. День выдался безоблачным, в сентябре такие выпадают не часто. Однако в этом году несколько дней подряд ярко светило солнце, хотя с моря дул бриз; ветер шелестел в ольхах и даже оторвал несколько листиков, сбросив их на землю. То было тихо, то вдруг налетал порыв ветра и приносил запах соли и водорослей – листья трепетали на деревьях с шумом разбивающейся о берег пляжа волны. Миямото стоял на крыльце; порывом ветра на нем вздуло рубашку, но ветер стих, и рубашка опала. Сьюзен Мари пригласила японца в дом, сказав, что сходит пока за мужем.
Японец, казалось, не решался войти.
– Я подожду на крыльце, миссис Хайнэ, – сказал он. – Погода отличная, так что я подожду здесь.
– Ну что вы, – возразила Сьюзен Мари, отступая в сторону и жестом приглашая его войти. – Заходите и чувствуйте себя как дома. На улице жарко, заходите, посидите в тени. Здесь попрохладнее.
Он посмотрел на нее, моргнув, однако сделал лишь один шаг.
– Спасибо, – поблагодарил он. – У вас красивый дом.
– Карл сам строил, – с гордостью ответила Сьюзен Мари. – Заходите, присаживайтесь.
Японец прошел мимо нее в гостиную и сел на краешек дивана. Он сидел прямо, с застывшим лицом. Как будто устроиться поудобнее для него было все равно что нанести оскорбление хозяевам. С принужденностью, которая, по мнению Сьюзен Мари, граничила с некой искусственностью, он сложил руки, ожидая, пока она заговорит с ним.
– Пойду схожу за Карлом, – сказала Сьюзен Мари. – Я быстро.
– Благодарю вас, – ответил японец.
Она оставила Миямото в гостиной. Карл с сыновьями работал на улице – обрезал лишние побеги у малины. Сьюзен Мари отыскала его среди шпалер – Карл резал старый побег, а мальчики сваливали прутья в тачку.
– Карл! – крикнула Сьюзен Мари. – К тебе пришли. Это Миямото Кабуо. Он ждет тебя.
Все трое повернулись на ее голос; мальчики стояли без рубашек и казались такими маленькими на фоне возвышавшихся кустов малины, Карл сгибался с ножом в руке. Потом этот великан с рыжеватой бородой сложил нож и сунул в ножны на поясе.
– Кабуо? – спросил он. – Где?
– В гостиной. Тебя спрашивает.
– Скажи, что я иду, – ответил Карл. Он подхватил обоих сыновей и, крутанув, усадил на тележку поверх прутьев. – Смотрите, не уколитесь шипами, – предупредил он. – Ну, поехали!
Сьюзен Мари вернулась в дом и сказала японцу, что муж сейчас подойдет – он обрезал малину.
– Может, кофе? – спросила она.
– Нет, спасибо, – ответил Миямото.
– Не отказывайтесь, – уговаривала она его.
– Очень любезно с вашей стороны, – сказал Миямото. – Вы очень добры.
– Тогда, может, будете? – спросила Сьюзен Мари. – Мы с Карлом все равно собирались.
– Хорошо, – согласился японец. – Спасибо. Тогда буду. Спасибо.
Он сидел все там же, на краешке старенького дивана, даже не переменив позы. Сьюзен Мари от этого становилось как-то тревожно, она уже было хотела предложить ему сесть поудобнее, откинуться на спинку дивана, но тут вошел Карл.
Миямото встал.
– Привет, Кабуо, – поздоровался Карл.
– Привет, Карл, – ответил тот.
Они пожали руки; муж на полфута возвышался над гостем, бородатый, огромный в плечах и груди, в футболке с пятнами пота.
– Может, пройдемся? – предложил Карл. – Походим вокруг дома, а?
– Давай пройдемся, – согласился Миямото. – Вроде как погода хорошая.
Карл повернулся к Сьюзен Мари.
– Мы тут с Кабуо пройдемся, – сказал он ей. – Походим немного и назад.
– Хорошо, – ответила Сьюзен Мари. – Я заварю кофе.
Когда они вышли, она пошла наверх проведать младшую. Сьюзен Мари склонилась над колыбелью и почувствовала теплое дыхание девочки; она потерлась носом о щеку малышки. Выглянув из окна, Сьюзен Мари увидела во дворе сыновей – они сидели в траве рядом с перевернутой тачкой, виднелись только их головы. Мальчики завязывали прутья малины в узлы.
Сьюзен Мари знала, что Карл говорил с Уле Юргенсеном и передал тому задаток в счет покупки фермы; она знала, что Карл скучает по старому месту в центре острова и мечтает выращивать клубнику. И все же ей не хотелось расставаться с домом на Мельничном ручье, с этим бронзовым отсветом в комнатах, с лакированными сосновыми досками, с открытыми стропилами под крышей на втором этаже, с видом на море поверх кустов малины. Глядя из окна детской на поля, она с особенной остротой почувствовала нежелание переезжать. Сьюзен Мари выросла в семье, где заготавливали сено и резали гонт; они едва сводили концы с концами. Она срезала тысячи стеблей, перегнувшись через деревянный блок и орудуя колуном и колотушкой, а светлые волосы лезли в глаза. Сьюзен Мари была средней из трех дочерей, она помнила, как зимой младшая сестра умерла от туберкулеза, они похоронили ее на Индейском холме, в лютеранской части кладбища. В декабре земля сильно промерзла, и могилу для Эллен выкопали с большим трудом, промучившись почти все утро.
Сьюзен Мари повстречалась с Карлом, потому что искала встречи с ним. На Сан-Пьедро девушка с ее внешностью вполне могла устроить такое, если действовала с умом. Сьюзен Мари было двадцать, она работала в аптеке Ларсена, стоя за дубовым прилавком. Однажды в субботу вечером, в половине двенадцатого, она стояла на холме над танцплощадкой в Порт-Дженсен, под ветвями кедра, а Карл просунул руки ей под блузку и ласкал грудь своими грубыми пальцами рыбака. Лес освещали фонари, и далеко внизу, в заливе, через сплетения веток, Сьюзен Мари различала палубные огни привязанных к причалу прогулочных катеров. Свет доходил до них, и она видела лицо Карла. Это был третий раз, когда она танцевала с ним. К тому времени Сьюзен Мари уже не сомневалась – ей нравится лицо Карла, большое, обветренное и надежное. Она обхватила его ладонями и посмотрела, отстранившись. Это было открытое лицо, лицо парня с острова, и в то же время в нем скрывалась какая-то тайна. Что ж, оно и понятно, ведь Карл побывал на войне.
Карл принялся целовать ее в шею, и Сьюзен Мари откинула голову, уступая место его рыжеватой бороде. Она смотрела на ветви кедра, вдыхала запах хвои, а Карл поцеловал ее ниже, а потом еще ниже, в ложбинку между грудей. Она позволила ему. Сьюзен Мари хорошо помнила, что позволила, не уступила, как было с двумя другими парнями до него – за год до окончания школы и этим летом, – а позволила, сама желая этого бородатого рыбака, вернувшегося с войны и временами, если она настойчиво выспрашивала его, говорившего о ней просто, без преувеличений. Она провела рукой по его макушке и почувствовала незнакомое ощущение – борода коснулась ее груди. «Карл…» – прошептала она и замолчала, не зная, что сказать дальше. Он уперся руками в ствол кедра за ее спиной – короткие мускулистые руки оказались по обе стороны от ее головы. Его лицо теперь было совсем близко; он, этот угрюмый рыбак, посмотрел на нее открыто и серьезно, не смущаясь, и завел выбившуюся прядь ее светлых волос за ухо. Поцеловал ее, а потом, все еще глядя ей в глаза, расстегнул две пуговицы блузки и снова поцеловал; Сьюзен Мари оказалась прижатой к стволу дерева. Она сделала то, чего раньше никогда не делала, – подавшись бедрами ему навстречу, дала знать о своей страсти. Что немало удивило ее саму.
Хотя ее совсем не удивило то, что в двадцать лет она стоит у кедра над танцплощадкой и обнимается с Карлом. Ведь этого она и хотела, этого и добивалась. В семнадцать Сьюзен Мари заметила, что может заставить мужчину поступать так, как ей хочется, и способность к этому кроется в ее внешности. Она больше не смотрелась в зеркало с ужасом, она поняла, что большая грудь и широкие бедра сделали ее взрослой, привлекательной женщиной. Ее формы округлились и стали упругими, а когда она надевала купальник, густые светлые волосы, ниспадая на плечи, придавали коже золотистый отлив. Груди чуть расходились в стороны, и при ходьбе она слегка задевала их руками. Когда Сьюзен Мари справилась со смущением от таких размеров, то даже начала находить удовольствие в том, как парни в ее присутствии теряли самообладание. Но она никогда не позволяла себе флирта, не давала другим повода считать себя кокеткой. До Карла у нее было двое парней, и она поставила себя так, что и тот и другой держались с ней вежливо и не позволяли себе вольностей. И хотя Сьюзен Мари не хотела, чтобы мужчина видел в ней только ее грудь, внешностью своей она гордилась. До двадцати пяти лет она любовалась собой, но родился второй ребенок, и Сьюзен Мари перестала обращать внимание на свою грудь, которая уже не была средоточием ее чувственной красоты. Двое сыновей хватали соски деснами и губами, и форма груди изменилась. Теперь Сьюзен Мари носила поддерживающий лифчик с жесткими проволочными вставками.
Со свадьбы прошло три месяца, и Сьюзен Мари убедилась, что не прогадала, выйдя замуж за Карла. Этот прошедший войну суровый, молчаливый мужчина был надежным и нежным. Ночами он выходил в море рыбачить. Утром возвращался домой, ел, мылся, и они ложились в постель. Хотя у Карла были руки настоящего рыбака, он тер их пемзой, и, когда касался плеч Сьюзен Мари, прикосновение было приятным. Они с Карлом испробовали всевозможные позиции; через опущенные занавески пробивался свет, и тела их двигались в утренних сумерках, отчетливо видные. Сьюзен Мари обнаружила, что вышла замуж за внимательного мужчину, который старался сделать так, чтобы она тоже испытала удовлетворение. Малейшее ее движение он прочитывал как знак, и, когда она приближалась к оргазму, он чуть замедлялся, чтобы еще сильнее распалить ее. Потом Сьюзен Мари садилась на него, совершая сильные толчки и выгибая спину, а полулежавший Карл, напрягая мышцы живота, тянулся к ее грудям, поглаживая их и целуя. Она часто кончала именно так, сама направляя себя. Карл кончал вместе с ней, не давая ей насладиться ощущениями в полной мере и вынуждая к повторной близости. Что их лютеранский пастор вряд ли бы осудил или одобрил, потому что – и в этом Сьюзен Мари не сомневалась – он даже не подозревал, что такое возможно.