Один за другим три удара кулаками фрица только придали Синцову сил, он сплюнул кровавую слюну и улыбнулся зверским оскалом.
— Дойче медхен! Бьешь, как баба, — прошептал он, глядя прямо в глаза раздраженного диверсанта.
— Ах ты, проклятый русский осел!
Помощник Мютца на этот раз не стал квасить физиономию пленного, а ударил его в рану на бедре. Эффект удался. Синцов с диким воплем свалился на уже остывающий после жаркого дня песок, заерзал ужом, не в силах перебороть адскую боль и зажать ее очаг — руки были связанными за спиной, от чего их периодически сводило в плечах судорогами.
Он покрыл врага трехэтажным матом, даже попытался зачерпнуть ногой песок и бросить его в глаза обидчика. Неудачно. Диверсант уклонился, чертыхнулся и пнул пленного в бок.
— Вот, выблядок фашистский! Ты мне руки развяжи, падла… Я тебя научу любить ближнего своего…
Еще удар, ругань немца. Потом допрос с пристрастием. Вопрос, удар, ответ в форме грязного ругательства, снова удар, опять вопросы.
Мютц пропустил мимо себя бредущих понурых солдат, навьюченных, как ишаки, и окликнул зама:
— Виль, хватит боксировать. Если не смог сейчас разговорить его, то без толку это. Офицеры НКВД не славятся болтливостью. Тащи его в аул, там спокойно допросим. Какого черта сейчас на ходу выбивать из него признания!
— Командир, вы же сами отдали распоряжение?!
— Ты видишь, он смеется тебе в лицо? Плевал он на твои увещевания и злобу. Все, я сказал. Поднимай его и бегом в укрытие. Не ровен час, этот местный мститель-снайпер уже взял нас на мушку.
Фашисты стали невольно озираться и пригибаться. Будто это могло спасти их от зоркого взгляда Агинбека…
Глава 11
Простой обыватель, наверное, думает, что в пустынной местности круглыми сутками и месяцами стоит жара, от пекла некуда деться, а с водой постоянные проблемы? Это верно, но лишь отчасти — в аулах и кишлаках примерно у половины дехкан имеются кяризы, а за дувалами прорыты арыки. Ночи в Средней Азии обычно прохладные — нагретые за день камни и пески с наступлением темноты начинают остывать, от смены температуры возникают ветра, а открытые пространства пустынь не позволяют концентрировать накопленное тепло, продуваемы и быстро охлаждаемы. Люди одеваются тепло, прячутся в укрытия и стараются поддерживать тепло очагов, особенно в тандырах, где не только готовят пищу, но и возле которых греются. Скудные запасы топлива в пустыне заставляют экономить его. Обычно к зиме народ очищает местность от кизяка и хвороста, издалека доставляет дрова. Нарубленные саксаул, чинар, тамариск и джузгун складируются рядом с хижинами, в хлевах или амбарах, чтобы зимами согревать дома азиатов.
Стемнело. Синцова вели по узкой кривой улочке его, ставшего уже родным, аула двое фашистов, с ног до головы нагруженных диверсионным «добром». Оставшимся в живых после нескольких коротких стычек десантникам приходилось тащить на себе не только свой скарб, но и оружие, амуницию и взрывчатку погибших товарищей. Цель операции никто не отменял, а колючие распоряжения сурового командира подстегивали бойцов выносить все невзгоды и перипетии рейда.
Солдаты СС растянулись вереницей, дозор из трех человек шел впереди, шерстя закоулки селения, но никого не обнаруживая. Они бесцеремонно выбивали ногами хлипкие двери хижин, прикладами автоматов разбивали ставни, изредка перекликались друг с другом или ругались. Кого и за что поносили фашисты, Николаю было невдомек, да и безразлично — он пытался вернуть мышцам прежнюю силу, а мозгам ясность. И продумывал план побега.
Находиться в лапах врага, к тому же в своем глубоком тылу, когда Родина далеко на западе вела кровопролитные бои с немецко-фашистскими захватчиками, лейтенант НКВД никак не мог. Не имел права. Умереть, но не быть плененным. Погибнуть, но нанести противнику максимальный урон или с честью выйти из сложившейся патовой ситуации — вот какая задача стояла перед чекистом. Страх и боль отошли, улетучились. Подстегивало еще и то, что дневные скоротечные бои показали — врага можно бить, он убиваем и уязвим, его необходимо завалить. «Агинбек! Где ты? Ты мне нужен. Выручай!»
И вдруг трезвая мысль осенила офицера. Как сбежать, и где это сделать. Он замедлил шаг, остановился, потирая места ссадин и синяков. Но нетерпеливый конвоир напомнил о себе, ткнув стволом «МП-40» в спину пленного. А мозг Синцова уже работал вовсю. Руки! Необходимо срочно как-то освободить конечности от пут.
Через десять метров будет его, лейтенанта Синцова, хижина. Из сырцового кирпича дувал и сам дом, такой же амбар, внутри хижины глиняная печь тандыр, в углу прикрытый камышовым настилом кяриз, колодец, стало быть. Спасительный ход. А рядом с ним сундук с личным скарбом. Он же сейф, он же арсенал. И ключ. Под кошмой возле…
Николай попытался вывернуть руки, вытянуть из стяжки ремня кисти. Не удалось. А трехметровый чинар уже рядом, вот оно, дерево, впереди, а чуть слева и калитка, плетенная из лозы. Как выпростать руки? И как оказаться внутри дома, с опережением врага? Задача. «Думай, Коля, думай, соображай быстрее».
Идея пришла внезапно, будто острой иглой пронзила мозг. Лейтенант аж встрепенулся и крякнул. И тут же вошел в роль.
— Зольдат, их хабе пописать хочу. Не могу уже терпеть.
Он стал ужимками и мимикой разбитого в кровь лица показывать конвоиру свои потуги, надобность сходить по-маленькому. Рослый фашист с перебинтованным плечом недовольно проворчал и отрицательно помотал головой.
— Слышь ты, недоносок, я сейчас в штаны нассу, сам потом портки мне менять будешь.
— Найн. Шнелле, ком, — фриц жестом автомата показал идти, передний конвоир обернулся и что-то сказал товарищу, затем достал сигарету и стал раскуривать ее.
— Битте, дай опорожниться, козел ты драный! — Синцов скорчил страдальческую гримасу, продолжая знаками выказывать свою надобность. — Хенде развяжи или сам подержи мне писюн. Че тебе стоит? Руки только помой, а то я брезгую.
Понял ли его фашист или нет, но для острастки снова тюкнул стволом автомата в живот:
— Меглишь, тафай шнелле, бисьтро-бисьтро. Руссиш хондом!
— Сам ты, чучело германское!.. Развяжи руки, придурок. Битте, — Николай кивком показал на вывернутые сцепленные сзади руки.
— Шайзе!
Немец с недовольной гримасой опустил рядом багаж с амуницией, поправил на плече лямку «МП-40», затем ловко вынул нож и так же сноровисто разрезал пленному ремень, стягивающий запястья.
— Спасибо, дундук! Мог и не резать, а развязать, — шепнул Синцов, растирая запястья и показывая трясущимися движениями свое нестерпимое физиологическое желание.
Конвоир отступил на шаг назад и выставил автомат, передернув затвор, другой боец вяло разглядывал русского, попыхивая сигаретой. Николай с трудом проглотил ком в горле, краем глаза оценил обстановку. Чинар убаюкивающе шелестел прямо в метре от него, полутораметровой высоты дувал ограждал дом лейтенанта, дверь из ссохшегося дерева заперта только на клин — так уж водилось у селян не бояться воровства и доверять друг другу. Секунда на бросок, две на преодоление участка, секунда на попадание внутрь, а там…
Синцов сделал вид, что расстегивает ширинку галифе, а сам начал сцеживать скупую слюну. В пересохшем горле, как назло, не то что слюны, влаги вообще не было. Тогда он, улыбаясь напряженному конвоиру, зычно хрюкнул, вызывая хоть что-то из носа, закусил и без того разбитую губу, собрал воедино кровь, сопли и скудную слюну, чуть отрыгнул и смачно плюнул в лицо фашиста.
Такого фриц не ожидал. Пленный продолжал стоять, чуть покачиваясь от усталости и слабости, но злорадно скалился и даже что-то говорил. Что-то очень нехорошее и обидное.
Немец резким движением утер мерзкий сгусток с щеки и грязно выругался. Что его сдержало не выпустить в дерзкого пленника очередь из автомата, он еще не осознавал, а руки сами уже пошли в ход. Удар, новый удар.
Синцов попытался уклониться и прикрыться, но пропустил мощный тычок прикладом в ребра. Боль пронзила тело, синими искрами отозвалась в черепе.
— Бьешь, как девка!
— Хунде!.. Шайзе… Шволочь руссиш…
Фриц ругался и бил пленного сначала под одобрительные веселые оклики второго диверсанта, затем уже разгорячившись не на шутку. Николай терпел удары, половину их сдерживал или отбивал блоками, попросту подставляя плечи или уворачиваясь. Но настала пора действовать самому.
— Бокс?! Давай бокс, чучело ты недоношенное. Че, без автомата слабо? Один на один. А, придурок?!
Фриц сплюнул на землю, закинул автомат за спину, к внушительных размеров ранцу, но оружие неудобно вернулось обратно на бок. Тогда он аккуратно положил его на дорожку, сбросил заплечную ношу и вынул из ножен клинок.
— А-а, ну совсем честно, конечно… — лейтенант скривился в ехидной ухмылке, лихорадочно соображая о защите и своем плане. — Давай, говно, начинай. Режь русского офицера, раз по-другому не умеешь. Вперед. Шнелле, собака!
Дюжий десантник, видимо, не стал полагаться на слабость пленного и свои мышцы, а решил чуточку подрезать ему язык, а заодно и половой орган. С яростью и потерей бдительности он накинулся на обидчика с ножом, сделав выпад — уверенный и привычный, коим не раз уже в своей жизни протыкал врага. Но ошибся.
Синцов только выглядел ослабевшим, но в мгновение ока он преобразился, сделал короткий шаг вбок, извернулся и ловко ушел от смертельного выпада противника. Тут же развернулся вокруг своей оси, и, пока фриц, не встретив упор в броске, по инерции проваливался в пустоту, Николай ребром ладони рубанул его четко между шлемом и воротником комбинезона. Что-что, а тренировки по джиу-джитсу и боксу курсант Синцов посещал в академии исправно.
У диверсанта хрустнуло в третьем позвонке, он с глухим рыком впечатался в дувал. Устраивать рукопашные поединки с вооруженным и превосходящим по силе врагом, в количестве большем одного, Николай не стал. Как и дожидаться, пока враг очухается. Лейтенант резко метнулся к дувалу, подпрыгнул и перемахнул через ограждение. Группируясь, перекатился по сухой земле, ойкнул от резанувшей бедро боли, но тотчас с разбегу врезался плечом в хлипкую дверь своего дома. Так и влетел он внутрь хижины с обломками двери, застонал, пополз на четвереньках, приник к сундуку, вынул из-под кошмы ключ и, обламывая ногти, раскрыл импровизированный сейф.