Пока мужчины докладывали в центр о пленных и своих планах, находясь в опустошенном Кызылкудуке, Гугуш смотрела вдаль, на юг. Туда, где сейчас находились два ее самых любимых человека.
Она не верила, она — знала, что оба живы.
Служба в спецподразделении ваффен-СС приучила Йозефа к железной дисциплине. Немедленное исполнение любого поручения или приказа старшего офицера воспринималось как нечто должное и, безусловно, правильное. Все диверсанты знали, на что идут, каждый раз покидая базу. Смерть в постели родного дома от инфаркта не была легче, разве что выглядела красивее, чем в бою. Без крови на теле. Смерть — она и есть смерть. Всегда и для всех одинаковая: внезапная и неотвратимая.
Героями хотели стать многие, но получалось у считаных единиц. Вероятность оказаться погибшим на спецзадании, по официальным данным статистического управления рейха, была семь процентов, а на самом деле в десять с лишним раз больше. Только об этом нельзя было говорить вслух. Даже на кухне, в кругу близких людей. «Без вести пропавший» — такое определение устраивало власти и внушало надежду родственникам на самом деле погибшего воина. Товарищи Йозефа один за другим не возвращались из рейдов, погребенные то в песках, то во льдах, то в болотах или сгорев в огне. Норвегия, Ливия, Британия, Испания, Алжир и Марокко, Польша и Кавказ, Украина и вот сейчас Средняя Азия… Список мест высадок все увеличивался, наград прибавлялось, а вот званий нет. Потому что награды были посмертными. И при этом Родина ничего не знала про подвиги своих сынов — все операции проходили под грифом «Строго секретно», прах погибших впитывала чужая земля, а возвращение редких выживших никак не афишировалось. Это была их, десантников СС, работа — закулисная тайная война, секретные задания, существующие только на бумаге, в сейфе Скорцени и Гиммлера.
Да и какая, к чертям собачьим, Родина?! Мать Йозефа была славянкой. Чешской проституткой в порту Ганновера. И по ее словам, папенька у него был — самый что ни на есть чистокровный немецкий моряк, забулдыга и бабник.
В спецназ СС брали только истинных арийцев, но как-то решили создать батальон, набирая туда выходцев из стран Восточной Европы, «шоколадок» из Северной Африки и «полунемцев». Показав себя отлично в двух операциях, Йозеф был переведен в отряд специального назначения к самому Скорцени. С полугодовой стажировкой — усиленная теория и активная практика. И он не подкачал.
В особую группу гауптштурмфюрера СС Карла Мютца Йозеф был зачислен недавно, после операции на Кавказе, за которую он, альпинист-диверсант, получил свой первый Железный крест «За взятие Эльбруса и водружение на нем флага Германии». Его знания по скалолазанию могли пригодиться и при переходе южной границы СССР в Афганистан.
А теперь он, раненый и больной, лежал среди камней в пустыне, обвязанный динамитом и с зажатым под мышкой гранатометом, отсчитывал последние секунды своей жизни. То, что он «не жилец», Йозеф понял, еще будучи искусанным термитами, наблюдая за товарищами, почему-то упорно отводящими от него взгляды и нервно исполняющими хаотичные приказы офицера. Он понял, что этот рейд станет роковым и для него, и для всех остальных. Их не заберет самолет, не спасут моджахеды, эти лживые, хитрые бандиты гор. Его, Йозефа, не обнимет пышногрудая медсестра в военном немецком госпитале, не приласкает умирающая от туберкулеза мать, и не повесит ему на грудь второй Железный крест Адольф Гитлер.
Всматриваясь с высоты холма в марево далекого пустынного миража, он увидел другое… Кусочки его тела, разлетевшиеся после самоподрыва, растаскивают по норам и щелям песочные твари, а душа, терзаясь и извиваясь, не возносится в рай, нет. После расстрелянных жителей польской деревушки и мальчика-эфиопа, которого ему пришлось зарезать, чтобы тот не выдал замаскированный дозор РДГ, Йозефу был доступен только ад. Горячий, как эта пустыня. Ежедневный и бесконечный ад.
Он застонал, закрыл глаза и замотал головой. «Господи, прошу тебя, только не это. Я слишком молод, чтобы умирать. Я хочу жить! Слышишь, Господи? Жить, где тебе будет угодно. Даже здесь, в этой проклятой пустыне! Я искуплю свои грехи, Господи… Спаси меня, помоги…»
Йозеф с трудом разлепил заплаканные, присыпанные пылью ресницы.
И обомлел.
Прямо перед ним сидел какой-то старик-азиат в нелепой национальной одежде. Молча и не предпринимая никаких действий, он просто смотрел в его, Йозефа, глаза. Карие, но чистые, с глубоким осмысленным взором, глаза старца не несли в себе угрозы, не предвещали ничего страшного, но они заставляли вглядываться в них, тонуть, проникать разумом во что-то сокровенное и высокое.
В затуманенной голове Йозефа вдруг раздался тихий, спокойный голос, говорящий на каком-то неправильном, трудно понятном русском языке:
— Песок не хотеть твоя кушать. Никто не хотеть твоя смерть. Однако спать нада, солдат. Стрелять не нада. Думать не нада. Говорить плохо не нада. Просто спать и ждать. Мать смотреть на тебя. Мать ждать тебя. Там, далеко. Где пески времен много-много лежать и ждать. Моя, однако, правда говорить. Нада спать, солдат…
Йозеф послушно расцепил пальцы на рукоятке фаустпатрона, медленно вытягиваемого стариком, чьи испещренные морщинами и покрытые пигментными пятнами руки потом раздевали и освобождали его от смертельных пут взрывчатки. Телу стало легко и свободно, вода из фляги незнакомца полилась по горлу целительной влагой. Йозеф умиротворенно улыбнулся, закрыл глаза и уснул. Навсегда.
Глава 17
Оторвав взгляд от горизонта, Мютц злобно сплюнул. Он не знал того, что плеваться в пустыне для каждого местного жителя равносильно плевкам на пол его жилища. То есть категорически недопустимо. Гауптштурмфюрер СС выругался, чем привлек внимание подчиненных, замерших на входе в сумеречное ущелье. Мютц забрался чуть выше, оперся на крайнюю в гряде скалу и в бинокль изучал пройденную местность. Теперь он отпрянул от оптики, желваки на его скулах заходили ходуном, острый взгляд впялился в солдат.
— Этот слабак Йозеф даже не смог взорвать себя и противника. Какая глупая смерть!
— Почему вы так решили, герр капитан? — осмелился спросить Липке, задыхаясь от перехода и тяжеленного груза, опущенного пока наземь.
— Потому что я вижу сейчас врага, который прошел позицию Йозефа без единого выстрела! — гаркнул Мютц, испепеляя взглядом военврача. — Хочешь сам убедиться, умник?
— Никак нет, герр капитан! Я вам верю…
— А я вам — нет! Как мне доверять солдатам, которые запуганы до смерти каким-то местным пастухом, валятся с ног и не могут исполнить приказ? Что Майер, что Йозеф… Да и остальные… Я даю четкие приказы опытным бравым солдатам рейха! Матерым диверсантам, черт вас подери! А в итоге что? Череда смертей! И все до единой какие-то никчемные — по глупости. Где были мозги у погибших? Да и были ли они вообще?!
— Простите, но умереть, не взорвав себя по вашему приказу, находясь в плачевном душевном и физическом состоянии… Для этого нужно быть… — дрожащим голосом проблеял медик, но не успел закончить свою мысль.
— Молчать, щенок! Насовали мне всяких отщепенцев и дегенератов-полукровок — иди, воюй с ними, Карл! Проклятье! — Мютца трясло от бешенства. — Таким темпом мы не пройдем и мили, бездарно теряя людей! Или мы с вами находимся на пересеченной местности с кучей укрытий? В лесу, в пещерах? Нет! Мы в голой пустыне, как блохи на подносе! А вы не можете справиться с двумя русскими! Какого черта вы отправились на это задание? Кто вас набирал? Какого…
Далекий выстрел закончился попаданием пули в скалу прямо рядом с головой Мютца, отчего каменное крошево обожгло его и без того пылающее праведным гневом лицо. Гауптштурмфюрер упал на колени и шустро пополз на четвереньках в укрытие, на ходу сбросив с себя ранец и оружие.
Стоявшие ниже его солдаты недоуменно переглянулись, Липке чертыхнулся и демонстрационно-спокойным шагом направился в глубь ущелья. Остальные поплелись за ним, даже не удосужившись визуальным поиском вычислить стрелка.
Гауптштурмфюрер осторожно выглянул из-за скалы, озирая местность в бинокль, но, поводив им с минуту и не обнаружив снайпера, тотчас спрятался и стал размышлять над происшедшим. Голову буравили хаотичные мысли: крики на солдат, промах стрелка, оставление его, офицера, подчиненными и их уход в ущелье. Даже Ахмет, тащивший слабого Граббе, уже скрылся в кустах джузгуна. Они бросили командира на произвол народного мстителя. Подлецы!
Мютц заскрипел зубами, дернулся к подножию скалы за вещами, но оступился и больно ударился задницей о плоский камень. Сразу во всех местах, ранее потревоженных ранениями, отдалось жгучими резями: нога заныла, плечо затюкало, а голова закружилась, наполняя виски свинцом. Он стал грязно ругаться, но уже шепотом, схватил свой скарб и быстро покинул это место.
Над ущельем гряды парил орел, осматривая лакомую кормушку, а по вершинам разливался свет далекого, но жаркого солнца.
Синцов долго не мог найти выгодную позицию на выходе из ущелья, меняя уже третью лежку и тихонько матерясь. В одном месте глаза слепили ровные, как стены, стального цвета скалы, отражающие солнечные лучи. В другом — сыпучий крутой склон норовил сбросить ходока, пытавшегося вскарабкаться на него и залечь с пулеметом в засаде на вершине холма. Сейчас Николай вроде бы и нашел неплохое место, но камень, торчавший на директрисе стрельбы, загораживал половину ущелья. А ведь позволить врагу оказаться в мертвой зоне обстрела — никак нельзя. Хитрые диверсанты могли запросто обойти стрелка и ударить по нему с фланга. Ну, уж нет! Сейчас, на исходе контроперации, попасть впросак и глупо погибнуть лейтенант не мог. Собрав всю волю в кулак и настроившись на нужную волну размышлений, Николай взглядом искал подходящее место. Выбор был невелик. Окапываться, как тогда, в бархане, он не мог за неимением песка и ткани. Одни валуны да скалы и мелкая каменная крошка. Несколько жидких кустиков, цеплявшихся за жизнь саксаулов да пучки барахтающихся, загоняемых ветром перекати-поле.