ке о том, что между турками и курдами нет никакой разницы, никому не сообщили о своих соображениях. Группа врачей, приехавшая после этого из Стамбула, открыла особую санитарную часть в государственной больнице, чтобы исследовать эту болезнь. Но ее заполонили совершенно здоровые жители Карса, которые хотели, чтобы их осмотрели бесплатно, страдающие от таких обычных недугов, как выпадение волос, псориаз, грыжа и заикание, что бросило тень на серьезность исследования. Так что пока этот постепенно разрастающийся шербетный заговор, который, если это правда, уже сейчас оказывает смертельное воздействие на тысячи солдат, не подорвал ничье моральное состояние, вся работа по разоблачению вновь легла на НРУ Карса и его усердных сотрудников, среди которых был и Саффет. Множество агентов было выделено для того, чтобы следить за теми, кто пьет шербет, который с радостью варила курдская тетушка. Теперь вопрос заключался не в том, чтобы установить, как действует на жителей Карса яд, а в том, чтобы точно понять, травятся жители города на самом деле или нет. Таким образом, агенты следили за всеми гражданами – и штатскими, и военными, любившими с аппетитом пить шербет с корицей, и иногда следили за каждым из них по отдельности, выслеживая их до дверей квартир. Ка дал слово Саффету, у которого в результате этих дорогостоящих и утомительных действий иссякли силы и расползлись ботинки, рассказать обо всем Сунаю, все еще говорившему по телевизору.
Шпик так обрадовался этому, что, когда они уходили, в благодарность обнял и поцеловал Ка, а щеколду на двери открыл собственными руками.
24Я, Ка
Ка шел в отель, наслаждаясь красотой пустынных заснеженных улиц, а черный пес – следом за ним. Джавиту он оставил записку для Ипек: «Приходи скорее». Пока он лежал на кровати и ждал ее, он думал о своей матери. Но это долго не продлилось, потому что скоро он задумался об Ипек, которая все не шла. Даже столь недолгое ожидание Ипек доставляло Ка такую острую боль, что он с раскаянием стал думать, как глупо было влюбиться в нее, да и вообще приехать в Карс. Прошло уже много времени, а Ипек все не приходила.
Она пришла спустя тридцать восемь минут после того, как Ка вошел в отель.
– Я ходила к угольщику, – сказала она. – Подумала, что, когда станет можно выходить на улицу, в лавке будет очередь, и без десяти двенадцать ушла через задний двор. А после полудня немного прогулялась по рынку. Если бы знала, то сразу пришла бы.
Ка внезапно так обрадовался тому оживлению и бодрости, которые принесла в комнату Ипек, что сильно боялся омрачить момент, который сейчас переживал. Он смотрел на блестящие длинные волосы и на постоянно двигавшиеся маленькие руки Ипек. (Ее левая рука за короткое время поправила волосы, дотронулась до носа, до пояса, до двери, до красивой длинной шеи, снова до волос и до яшмовых бус, которые она, как заметил Ка, надела недавно.)
– Я ужасно влюблен в тебя и страдаю, – сказал Ка.
– Не бойся. Любовь, которая так быстро разгорелась, так же быстро и погаснет.
Ка охватило беспокойство, и он попытался ее поцеловать. А Ипек, совсем наоборот, спокойно поцеловала Ка. Ка был ошеломлен, потому что чувствовал, как она держит его своими маленькими руками за плечи, и переживал всю сладость поцелуев. На этот раз он понял по тому, как Ипек прижималась к нему всем телом, что и она хотела бы заняться с ним любовью. Ка, благодаря способности быстро переходить от глубокого пессимизма к бурной радости, сейчас был так счастлив, что его глаза, разум, память раскрылись навстречу этому моменту и всему миру.
– Я тоже хочу заняться с тобой любовью, – сказала Ипек. Мгновение она смотрела перед собой. И, сразу подняв свои слегка раскосые глаза, решительно взглянула в глаза Ка. – Но я сказала, не под самым носом у моего отца.
– Когда твой отец выходит?
– Никогда он не выходит, – ответила Ипек. Она открыла дверь, сказала: – Мне надо идти, – и удалилась.
Ка смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла из виду, спустившись по лестнице в конце полутемного коридора. Закрыв дверь и сев на кровать, он вытащил из кармана тетрадь и сразу начал писать на чистой странице стихотворение, которое назвал «Сложности и трудности».
Окончив стихотворение, он подумал, сидя на кровати, что впервые с того момента, как приехал в Карс, у него нет в этом городе никакого дела, кроме как распалять Ипек и писать стихи: это вселяло в него и чувство свободы, и ощущение безысходности. Сейчас он знал, что если сможет уговорить Ипек покинуть Карс вместе с ним, то будет счастлив с ней до конца жизни. Он был благодарен снегу, забившему дороги, устроившему так, что время, нужное, чтобы убедить Ипек, совпало с местом, где это удобно сделать.
Он надел пальто и, не замеченный никем, вышел на улицу. Он пошел не в сторону муниципалитета, а налево, вниз от проспекта Истикляль-и Милли. Зайдя в аптеку «Билим»[54], он купил витамин С в таблетках, с проспекта Фаик-бея повернул налево и, глядя в витрины закусочной, прошел немного и повернул на проспект Казым-паши. Агитационные флажки, придававшие вчера проспекту оживление, были сняты, а все лавочки открыты. Из маленького музыкально-канцелярского магазина доносилась громкая музыка. Толпы людей, вышедших на улицу просто для того, чтобы не сидеть дома, бродили туда-сюда по рынку, глядя друг на друга и на витрины и замерзая. Множество людей, которые раньше на микроавтобусах приезжали из районных центров в Карс, чтобы провести здесь несколько дней, дремля в чайной или за бритьем у парикмахера, не смогли добраться до города; Ка понравилось, что парикмахерские и чайные пусты. Игравшие на улице дети развеселили его и заставили позабыть о страхе. Он наблюдал, как мальчишки катаются на санках, играют в снежки, бегают, ссорятся, ругаются и шмыгают носом на маленьких незастроенных участках, на площадях, покрытых снегом, в садиках вокруг школ и государственных учреждений, на спусках, на мостах над рекой Карс. На некоторых были пальто, а на большинстве – школьные пиджаки, кашне и тюбетейки. Ка наблюдал за их веселыми компаниями, с радостью встретившими переворот, потому что в школах отменили занятия, и, как только сильно замерзал, заходил в ближайшую чайную и, пока агент Саффет сидел за столом напротив, пил стакан чая и снова выходил на улицу.
Так как Ка успел привыкнуть к агенту Саффету, он его уже не боялся. Он знал, что если за ним действительно захотят следить, то приставят к нему малозаметного человека. Шпик, который заметен, годился для того, чтобы скрывать шпика, который не должен быть виден. Поэтому, когда Ка внезапно потерял Саффета из виду, он начал волноваться и искать его. Он нашел Саффета, когда тот, запыхавшись, с полиэтиленовым пакетом в руке искал его на проспекте Фаик-бея – на том углу, где вчера ночью стоял танк.
– Очень дешевые апельсины, я не выдержал, – сказал агент. Он поблагодарил Ка за то, что тот его подождал, и добавил: то, что Ка не убежал и не исчез, доказывает его добрые намерения. – Теперь, если вы скажете, куда идете, мы не будем напрасно утомлять друг друга.
Ка не знал, куда пойдет. Когда позднее они сидели в другой пустой чайной с заледеневшими окнами, он, выпив две рюмки ракы, понял, что хочет пойти к шейху Саадеттину. Снова увидеть Ипек сейчас было невозможно, его душа сжималась от мыслей о ней и от боязни испытать любовные страдания. Ему хотелось рассказать глубокочтимому шейху о своей любви к Аллаху и повести изящную беседу о Боге и смысле мира. Но ему пришло в голову, что сотрудники Управления безопасности, оборудовавшие обитель подслушивающими устройствами, будут слушать его и смеяться.
И все же, когда Ка проходил мимо скромного дома шейха на улице Байтархане, он на мгновение остановился. И посмотрел наверх, в окна.
Через какое-то время он увидел, что дверь в областную библиотеку Карса открыта. Он вошел и поднялся по грязной лестнице. На доске объявлений, висевшей на лестничной площадке, были аккуратно прикреплены все семь местных газет Карса. Поскольку, как и «Серхат шехир», другие газеты тоже вышли вчера после обеда, они писали не о перевороте, а о том, что представление в Национальном театре прошло успешно, и о том, что ожидается продолжение снегопада.
В читальном зале Ка увидел пять-шесть школьников, хотя школы не работали, и несколько пенсионеров и служащих, сбежавших от холода в своих домах. В стороне, среди потрепанных зачитанных словарей и детских иллюстрированных энциклопедий, половина которых была порвана, он нашел тома старой «Энциклопедии жизни», которую очень любил в детстве. На последнем развороте каждого из этих томов были вклейки из цветных рисунков, листая которые можно было увидеть анатомические таблицы, где в отдельности, подробно были показаны органы человека, части кораблей и машин в разрезе. Сам не зная зачем, Ка попытался отыскать в конце четвертого тома изображение матери и ребенка, лежавшего, словно в яйце, внутри ее располневшего живота, однако рисунки были вырваны, и он смог увидеть только место отрыва.
В том же томе (ИС-МА) он внимательно прочитал одну статью, помещенную на 324-й странице.
СНЕГ. Твердая форма воды, которую она принимает, падая, перемещаясь или поднимаясь в атмосфере. Снег существует в виде красивых кристальных звездочек шестиугольной формы. У каждого кристалла неповторимая шестиугольная конструкция. Тайны снега с древних времен вызывали интерес и изумление человека. В 1555 году в шведском городе Упсала священник Олаф Магнус, заметив, что каждая снежинка обладает неповторимой шестиугольной конструкцией и, как было видно по форме…
Я не могу сказать, сколько раз в Карсе Ка читал эту статью и насколько вобрал в себя в то время рисунок этого снежного кристалла. Спустя много лет, когда я пришел в дом семьи Ка в Нишанташи и долго со слезами на глазах говорил о нем с его всегда беспокойным и подозрительным отцом, я попросил разрешения посмотреть их старую домашнюю библиотеку. Я имел в виду не книги для детей и юношества в комнате Ка, а книжный шкаф его отца, стоявший в темном углу гостиной. Здесь, среди книг по юриспруденции в шикарных переплетах, переводных и турецких романов 1940-х годов и телефонных справочников, я увидел эту «Энциклопедию жизни» в особом переплете и взглянул на анатомическое строение беременной женщины в конце четвертого тома. Когда я небрежно раскрыл книгу, передо мной сама собой появилась 324-я страница. Там, рядом с той же статьей о снеге, я увидел промокашку тридцатилетней давности.