этому Ка чувствовал, что огромное радостное волнение, которое он переживал, направлено не на Ипек, а на женщину из порнографических фильмов в его воображении, на то чудо, что эта женщина лежит здесь, в постели. Ипек он заметил только тогда, когда раздел ее, даже, может быть, с несколько дикой грубостью и неумением снимая с нее одежду и разбрасывая ее в разные стороны. Грудь у нее была огромной, а кожа плеч и шеи очень мягкой и пахла чем-то странным и чужим. Он смотрел на нее в снежном свете, падающем с улицы, и испугался ее то и дело вспыхивающих глаз. В них было выражение большой уверенности в себе; а еще Ка боялся узнать, что Ипек была недостаточно хрупкой. Поэтому он больно потянул ее за волосы и, получив от этого удовольствие, упрямо потянул еще сильнее, заставил ее делать то, что соответствовало порнографическим картинкам в его голове, а затем, подчиняясь неожиданному порыву, стал действовать жестко. Когда он почувствовал, что ей это нравится, его внутреннее чувство победы превратилось в чувство братства. Он обнял ее изо всех сил, будто хотел защитить от убогости Карса и Ипек, и себя. Но, решив, что не смог вызвать у нее желаемую реакцию, отдалился от нее. В это время частью своего разума он контролировал гармоничность своих сексуальных акробатических движений с уравновешенностью, которой сам от себя не ожидал. Отчетливо осознавая момент, он смог изрядно отдалиться от Ипек, затем с силой приблизился к ней и захотел помучить ее. Судя по некоторым заметкам, которые сделал Ка об этой любовной сцене, о которой, я верю, совершенно необходимо было рассказать моим читателям, после этого они с огромной силой слились друг с другом, а остальной мир остался где-то далеко. Опять же, согласно запискам Ка, Ипек вполголоса вскрикивала до конца их любовного соития, а Ка из подсознания, открытого для страха и паранойи, вдруг явилась мысль о том, что эта комната в самом отдаленном уголке отеля с самого начала была дана ему именно по этой причине, и с неким чувством одиночества осознал, что они оба получают удовольствие от той боли, которую причиняют друг другу. Между тем этот дальний коридор и комната у него в мыслях отделились от отеля и оказались в окраинном квартале пустого города Карса. И в этом пустом городе тоже шел снег, который напоминал о безмолвии, которое будет после конца мира.
Они долго лежали вместе в постели и, не говоря ни слова, смотрели на падающий снаружи снег. Ка иногда видел снег и в глазах Ипек.
29О том, чего во мне не хватает
В квартирку, где Ка провел последние восемь лет своей жизни во Франкфурте, я пришел через сорок два дня после его смерти, через четыре года после его поездки в Карс. Стоял февральский день с ветром, дождем и снегом. Франкфурт, куда я прилетел утром на самолете из Стамбула, оказался гораздо более неприятным городом, чем он выглядел на открытках, которые мне шестнадцать лет присылал Ка. Улицы были совершенно пустыми, и на них не было ничего, кроме быстро проносившихся темных автомобилей, трамваев, которые то появлялись, то исчезали, как призраки, и торопливо шедших домохозяек с зонтиками в руках. Погода была такой мрачной и темной, что в полдень горели мертвенно-желтые уличные фонари.
И все же меня обрадовали следы той бессмертной энергии, которая поддерживает жизнь в больших городах: расположившиеся неподалеку, вокруг Центрального вокзала, закусочные, торгующие кебабами, бюро путешествий, киоски с мороженым и секс-шопы. После того как я разместился в отеле и поговорил по телефону с молодым немецким турком, любителем литературы, который по моей просьбе пригласил меня провести встречу в Народном доме, я встретился в итальянском кафе на вокзале с Таркутом Ольчюном. Его телефон я взял в Стамбуле, у сестры Ка. Этот добродушный усталый человек лет шестидесяти был знаком с Ка ближе всех в годы его жизни во Франкфурте. Он сообщил необходимые полиции сведения во время расследования обстоятельств его смерти, связался с его семьей, позвонив в Стамбул, и помогал переправить его останки в Турцию. В те дни я думал о том, что среди вещей Ка, оставшихся в Германии, были черновики книги его стихов, которую, как он говорил, он закончил только через четыре года после возвращения из Карса, и я спросил, что стало с его вещами, оставшимися в наследство его отцу и сестре. Те, будучи в то время не с силах поехать в Германию, попросили меня забрать эти вещи из его квартиры.
Таркут Ольчюн был одним из первых эмигрантов, приехавших во Франкфурт в начале шестидесятых. Он много лет работал консультантом и преподавателем в турецких культурных обществах и в благотворительных организациях. У него были дочь и сын, родившиеся в Германии, фотографии которых он мне сразу показал, и он гордился ими, тем, что отправил их учиться в университет, и пользовался уважением среди турок во Франкфурте, но даже на его лице я увидел ту печать поражения и этого ни с чем не сравнимого одиночества, что мне так часто случалось видеть у турок первого поколения, живущих в Германии, и у политических эмигрантов.
Сначала Таркут Ольчюн показал мне маленькую дорожную сумку, которая была при Ка, когда его убили. Полиция отдала ему ее под расписку. Я сразу открыл ее и с жадностью перерыл в ней все. Я нашел в ней его пижаму, которую он восемнадцать лет назад забрал из Нишанташи, его зеленый свитер, зубную щетку и бритвенный набор, чистое белье и носки и литературные журналы, что я присылал ему из Стамбула, – но не зеленую тетрадь.
Потом, когда мы пили кофе, наблюдая за двумя пожилыми турками, которые, пересмеиваясь и разговаривая, перестилали посреди толпы на вокзале резиновые коврики, он сказал мне:
– Орхан-бей, ваш друг Ка был одиноким человеком. Никто во Франкфурте, включая меня, не знал, чем он занимается.
И все же он дал мне слово рассказать все, что знал.
Сначала мы пошли в дом неподалеку от Гутлёйтштрассе, где Ка жил последние восемь лет. Миновав фабричные здания за вокзалом, построенные сто лет назад, и старые военные казармы, мы подошли к жилому дому, окна которого смотрели на площадь и детскую площадку. Мы не смогли найти хозяина, который впустил бы нас и открыл нам квартиру Ка. Мы ждали под мокрым снегом, пока старая дверь с облупившейся краской не откроется, а я смотрел на маленький заброшенный парк, о котором Ка рассказывал в письмах и изредка в наших телефонных разговорах (Ка не любил разговаривать по телефону с Турцией, потому что с упорством параноика подозревал, что его подслушивают), на бакалейную лавку в стороне, на темную витрину киоска, где торговали алкоголем и газетами, словно это были мои собственные воспоминания. На скамейках, рядом с качелями и качалками на детской площадке, где Ка жаркими летними вечерами сидел вместе с итальянскими и югославскими рабочими и пил пиво, сейчас лежал слой снега толщиной в палец.
Мы пошли на привокзальную площадь, следуя тем же путем, что и Ка, когда каждое утро в последние годы ходил в муниципальную библиотеку. Как делал и Ка, которому нравилось идти среди людей, спешащих на работу, мы вошли через дверь вокзала, прошли через подземный торговый центр, мимо секс-шопов на Кайзерштрассе, ларьков с сувенирами, мимо кондитерских и аптек и вдоль трамвайных путей дошли до площади Хауптвахе. Пока Таркут Ольчюн здоровался с некоторыми турками и курдами, которых он видел в кебабных и в овощных магазинах, он рассказал, что все эти люди приветствовали Ка, который каждое утро в одно и то же время проходил здесь, направляясь в библиотеку: «Доброе утро, профессор!» Так как я заранее спросил его о том месте, он указал мне на большой магазин на углу площади: «Кауфхоф». Я сказал ему, что Ка здесь купил пальто, которое носил в Карсе, но отказался от предложения зайти внутрь.
Здание муниципальной библиотеки Франкфурта, куда каждое утро ходил Ка, было современным и безликим. Внутри находились типичные посетители библиотек: домохозяйки, старики, убивающие время, безработные, один-два араба и турок, школьники, хихикавшие и пересмеивавшиеся, делая домашнее задание, и неизменные завсегдатаи этих мест: очень толстые люди, инвалиды, сумасшедшие и умственно отсталые. Один юноша, изо рта которого текла слюна, поднял голову от страницы книги с картинками, которую он рассматривал, и показал мне язык. Моего провожатого, заскучавшего среди книг, я усадил в кафе на нижнем этаже и, подойдя к полкам, где стояли книги английских поэтов, стал искать имя моего друга в карточках выдачи, прикрепленных к задней обложке: Оден, Браунинг, Кольридж… Всякий раз, когда я встречал подпись Ка, мне на глаза наворачивались слезы – я думал о том, что мой друг растратил в этой библиотеке свою жизнь.
Я быстро закончил свое исследование, которое повергло меня в сильную печаль. С моим другом-провожатым мы теми же улицами вернулись обратно. Свернув налево посредине Кайзерштрассе, перед магазинчиком с дурацким названием «Всемирный центр секса», мы пошли на Мюнхенерштрассе. Здесь я увидел турецкие овощные магазины, закусочные, пустую парикмахерскую. Я уже давно понял, что мне хотели показать; сердце мое сильно билось, но глаза уставились на апельсины и лук-порей в овощном магазине, на одноногого попрошайку, на автомобильные фары, отражавшиеся в наводящих тоску витринах отеля «Эдем», на неоновой букве «К», сверкавшей в пепельных вечерних сумерках розовым цветом.
– Вот здесь, – сказал Таркут Ольчюн. – Да, именно здесь нашли тело Ка.
Я посмотрел отсутствующим взглядом на мокрый тротуар. Один из двоих мальчишек, внезапно выскочивших из магазинчика, наступил на камни мокрого тротуара, куда, получив три пули, упал Ка, и прошел перед нами. Красные фары какого-то грузовика, стоявшего поодаль, отражались на асфальте. Ка умер на этих камнях, в течение нескольких минут корчась от боли, «скорая» не успела приехать. На какой-то миг я поднял голову и посмотрел на кусочек неба, которое видел он, когда умирал: среди уличных фонарей, электрических проводов и старых темных зданий, на нижних этажах которых располагались турецкие закусочные, туристические фирмы, парикмахерские и пивные, виднелся узкий кусочек неба. Ка был убит незадолго до полуночи. Таркут Ольчюн сказал мне, что в это время по тротуару прохаживаются лишь одна-две проститутки. Основной центр проституции находился через улицу, на Кайзерштрассе, но в оживленные вечера, во время выходных и во время работы выставок, «женщины» прохаживались и здесь. «Они ничего не нашли, – сказал он, увидев, что я смотрю по сторонам так, будто ищу улики. – Немецкая полиция на турецкую не похожа, работают хорошо».