и либо полицейскими в штатском, либо из тех, кто занимается «тайными» делами, вроде незаконного забоя скота, рубки леса и перевозки рабочих через границу. В отеле, где восемьдесят лет назад останавливались богатые русские торговцы, а позднее турки, приехавшие из Стамбула, чтобы торговать с Россией, и двойные английские агенты аристократического происхождения, которые засылали в Советский Союз через Армению шпионов, сейчас останавливались женщины, приехавшие из Украины и Грузии заниматься проституцией и челночной торговлей. Когда мужчины из окрестных деревень, которые сначала снимали номера этим женщинам, а потом в этих номерах жили с ними своего рода полусемейной жизнью, по вечерам на последнем микроавтобусе уезжали в свои деревни, женщины выходили из своих комнат и в темном баре отеля пили чай с коньяком. Поднимаясь по деревянной лестнице, когда-то покрытой красным ковром, Тургут-бей и Кадифе встретились с одной из этих светловолосых усталых женщин, и Тургут-бей прошептал дочери:
– «Гранд-отель» в Лозанне, где останавливался Исмет-паша[57], тоже был таким же космополитичным, – и вытащил из кармана свою ручку. – Я тоже, как Исмет-паша в Лозанне, подпишу обращение совершенно новой ручкой, – сказал он.
Кадифе не могла понять, для чего ее отец подолгу останавливается на лестничных пролетах – чтобы отдохнуть или чтобы задержаться. Перед дверью номера 307 Тургут-бей сказал:
– Мы сразу же подпишем и выйдем.
Внутри было так много народу, что в первый момент Кадифе решила, что они ошиблись дверью. Увидев, что у окна сидит Ладживерт и два молодых боевика-исламиста с недовольным лицом, она отвела отца туда и усадила. Несмотря на лампочку без абажура, горевшую на потолке, и лампу в форме рыбы на маленьком столике, комната была плохо освещена. В глазу этой рыбы, стоявшей на хвосте и державшей во рту лампочку, был спрятан микрофон.
Фазыл тоже был здесь; как только он увидел Кадифе, он встал, но не сел сразу же вместе с остальными, вставшими из уважения к Тургут-бею, и какое-то время смотрел изумленно, как зачарованный. Несколько человек в комнате решили, что он что-нибудь скажет, но Кадифе его даже не заметила. Все ее внимание было сосредоточено на напряженности, сразу же возникшей между Ладживертом и ее отцом.
Ладживерт был убежден в том, что если человек, в качестве курдского националиста подписывающий обращение, которое будет издано во «Франкфуртер рундшау», будет атеистом, это повлияет на европейцев. Но изящный молодой человек с бледным лицом, который поддавался убеждению с большим трудом, разошелся со своими товарищами по организации во мнении по поводу фраз, которые нужно было написать в обращении. А сейчас все трое напряженно ждали своей очереди выступить. После переворота этих молодых людей стало трудно найти, потому что эти организации, которые состояли из молодых озлобленных безработных курдов, восхищавшихся партизанами-соплеменниками в горах, а в качестве штаб-квартиры имели квартиру одного из своих членов, то и дело подвергались закрытию, а их руководителей постоянно арестовывали, избивали и пытали. Другой проблемой было то, что этих молодых людей борцы с гор обвиняли в том, что те бездельничают в теплых городских комнатах и договариваются с властями Турецкой Республики. Обвинения в том, что организация уже не может подготовить необходимое количество желающих стать партизанами, сильно подорвали моральное состояние нескольких ее членов, еще не успевших попасть в тюрьму.
В собрании приняли участие и двое тридцатилетних «социалистов» из предшествующего поколения. О том, что в немецкой прессе будет опубликовано обращение, они узнали от юношей из курдской организации, которые рассказали об этом, чтобы похвастаться и немного посоветоваться. Вооруженные социалисты в Карсе уже не были так сильны, как раньше, и они могли совершать такие акции, как грабежи, убийства полицейских, подкладывание пакетов с бомбами, только с помощью и по разрешению курдских партизан, а поэтому эти рано состарившиеся воинствующие борцы были в несколько подавленном состоянии. Они пришли на собрание без приглашения, сказав, что в Европе все еще очень много марксистов. Рядом с социалистом, сидевшим у стены с таким видом, будто ему очень скучно, примостился его друг с ясным лицом и спокойным взглядом; он испытывал особенное волнение, поскольку собирался рассказать все подробности собрания властям. Делал это не со зла, а для того, чтобы помешать полиции без надобности притеснять курдские организации. Слегка смущаясь, он доносил властям о действиях, которые презирал и большинство из которых впоследствии считал бесполезными, а с другой стороны, гордился тем, что принимает участие в этих действиях по зову сердца, и с гордостью рассказывал всем о расстрелах, о похищениях и избиениях людей, о подброшенных бомбах, об убийствах.
Все были настолько уверены в том, что полиция прослушивает комнату и что среди собравшихся находится по меньшей мере несколько осведомителей, что вначале никто не брал слово. Если и говорили, то только о том (глядя в окно на улицу), что все еще идет снег, либо просили друг друга не тушить сигареты об пол. Молчание царило до тех пор, пока тетя одного из молодых курдов, сначала совершенно не привлекавшая к себе внимания, не встала и не начала рассказывать, как исчез ее сын (однажды вечером постучали в дверь и забрали его). Вполуха выслушав рассказ о пропавшем юноше, Тургут-бей заволновался. С одной стороны, он считал отвратительным то, что курдского юношу похитили среди ночи и убили, а с другой – ему претило то, что того называли «безгрешным». Кадифе, держа отца за руку, пыталась прочитать, что было написано на удрученном и насмешливом лице Ладживерта. Ладживерт думал, что попал в ловушку, но нехотя продолжал сидеть, потому что ему было неприятно думать, что, если он уйдет, все будут говорить об этом. Потом: 1. Молодой исламист, который сидел рядом с Фазылом и, как спустя много месяцев было доказано, был замешан в убийстве директора педагогического института, пустился доказывать, что это преступление совершил какой-то государственный агент. 2. Повстанцы дали обширную информацию относительно голодовки, которую устроили в тюрьме их друзья. 3. Трое молодых людей из курдской организации, краснея, старательно прочитали довольно длинный текст о месте курдской культуры и литературы во всемирной истории, пригрозив, что, если он не будет опубликован во «Франкфуртер рундшау», они отзовут свои подписи.
Когда мать пропавшего спросила, где немецкий журналист, который примет ее прошение, Кадифе встала и успокаивающе сказала, что Ка находится в Карсе и что он не пришел на собрание, чтобы не ставить под сомнение «нейтральность» обращения. Присутствующие не привыкли, чтобы на политических собраниях женщина вставала и так уверенно говорила; все сразу почувствовали к ней уважение. Мать пропавшего обняла Кадифе и заплакала. А Кадифе взяла у нее бумагу, где было написано имя ее пропавшего сына, пообещав, что сделает все, чтобы это было опубликовано в газете в Германии.
Левый боевик, который из добрых побуждений работал осведомителем, в этот момент вытащил написанный от руки на листке из тетради первый черновой набросок обращения и прочитал его, встав в странную позу.
Черновик был озаглавлен «Обращение к общественному мнению Европы относительно событий в Карсе». Это сразу же всем понравилось. Позднее Фазыл с улыбкой расскажет Ка, что он почувствовал в тот момент: «Я впервые ощутил, что мой собственный маленький город однажды сможет войти в мировую историю!» – и этот момент попадет в стихотворение Ка «Все человечество и звезды». Но у Ладживерта тут же нашлись возражения. «Мы взываем не к Европе, а ко всему человечеству, – сказал он. – Пусть наших друзей не смущает то, что мы можем опубликовать наше обращение не в Карсе или Стамбуле, а во Франкфурте. Европейское общественное мнение нам не друг, а враг. Не из-за того, что мы им враги, а из-за того, что они инстинктивно нас презирают».
Левак, написавший черновик обращения, сказал, что нас презирает не все человечество, а европейские буржуа. Бедняки и рабочие наши братья. Но ему никто не поверил, кроме его умудренного опытом друга.
– В Европе нет таких бедных, как мы, – сказал один из трех молодых курдов.
– Сынок, ты когда-нибудь был в Европе? – спросил Тургут-бей.
– У меня еще не было удобного случая, но муж моей сестры – рабочий в Германии.
Тут все слегка усмехнулись. Тургут-бей выпрямился на стуле.
– Я никогда не был в Европе, несмотря на то что для меня это очень важно, – сказал он. – И это не смешно. Пожалуйста, пусть поднимут руки те среди нас, кто был в Европе.
Руки не поднял никто, включая Ладживерта, который много лет жил в Германии.
– Но все мы также знаем, что означает Европа, – продолжал Тургут-бей. – Европа – наше будущее в человечестве. Поэтому если господин, – он указал на Ладживерта, – говорит обо всем человечестве вместо Европы, то мы можем изменить заголовок нашего обращения.
– Европа – не мое будущее, – сказал Ладживерт, улыбаясь. – Я вовсе не собираюсь, пока живу, подражать им и принижать себя из-за того, что не похож на них.
– В этом государстве существует национальная честь не только у исламистов, но и у сторонников республики… – сказал Тургут-бей. – Что поменяется, если написать вместо «Европы» «все человечество»?
– «Сообщение всему человечеству о событиях в Карсе!» – прочитал автор текста. – Слишком громко звучит.
Подумали о том, чтобы написать не «человечество», а «Запад», но против этого выступил один из прыщавых юношей, сидевших рядом с Ладживертом. По предложению одного из молодых курдов с писклявым голосом сошлись на том, чтобы использовать только слово «обращение».
Черновик обращения был очень коротким, что редко встречается в подобных случаях. Никто поначалу ничего не возразил против первых предложений, в которых говорилось о том, что военный переворот был «инсценирован» тогда, когда стало ясно, что выборы в Карсе выиграют именно кандидаты от исламистов и курдов, но тут вдруг возразил Тургут-бей: он рассказал, что в Карсе не существует того, что европейцы называют опросом общественного мнения, здесь обычное дело – голосовать за другую партию, а не за ту, о которой думал, меняя при этом свою точку зрения по глупой причине, за одну ночь до выборов или даже утром, направляясь к избирательной урне, и поэтому никто не может предсказать, какой кандидат выиграет выборы.