— Ему не удалось, как мне, дать повод отчислить себя из школы из-за несоблюдения дисциплины, но и на службе в армии он особого рвения не проявлял. Так он не смог стать офицером высшего звена. Некоторые шептали, что он не сможет стать генералом из-за маленького роста. Он злился и расстраивался; но, по-моему, не из-за профессиональных неудач, а из-за того, что его бросила жена, забрав ребенка. Ему надоело одиночество, безработица и сплетни маленького города, но он, конечно же, сплетничает больше всех. В закусочной он первым заговорил о таких признаках вырождения, как незаконная торговля скотом, незаконное использование кредитов Сельскохозяйственного банка и открытие курсов Корана, которые я прикрыл после восстания. Он довольно много пил. Увидев меня, он обрадовался, потому что страдал от одиночества. Как бы извиняясь и слегка хвалясь, он сказал, что этой ночью военным комендантом и властью в Карсе является он и поэтому, к сожалению, надо рано вставать. Капитан Тугай из-за ревматизма жены уехал в Анкару, а его помощника-офицера вызвали на срочное собрание в Сарыкамыше, губернатор был в Эрзуруме. Вся власть была у него в руках. Снег все еще не прекратился, и было ясно, что дороги будут несколько дней закрыты, как это бывает каждую зиму. Я сразу же понял, что это самая большая удача в моей жизни, и попросил для своего друга еще одну порцию двойного ракы.
Согласно расследованию, проведенному впоследствии инспектором-майором, направленным из Анкары, приятель Суная по военному лицею, полковник Осман Нури Чолак (или просто Чолак, как называл его Сунай), голос которого Ка слышал по рации, воспринял эту странную идею военного переворота сначала просто как шутку, как развлечение, о котором они помечтали, сидя за столом с ракы, и даже в споре первым сказал, что для дела хватит и двух танков. Позднее он принял участие в этом деле по настоянию Суная, чтобы не запятнать свою честь и так как поверил в то, что после всего того, что будет сделано, Анкара будет довольна, а не из-за какой-либо ненависти, гнева или выгоды, свойственной человеку. (Согласно отчету майора, он, к сожалению, преступил и этот принцип и приказал напасть на дом одного зубного врача в квартале Республики, сторонника идей Ататюрка, из-за какой-то женщины.) В восстании принимали участие только половина роты солдат, которых использовали для нападений на дома и школы, четыре грузовика и два танка модели Т-1, которые нужно было очень осторожно заводить, так как у них не хватало некоторых запасных частей. Если не считать "частную команду" З. Демиркола и его друзей, которая приняла на себя "нераскрытые преступления", большая часть работы была проделана некоторыми трудолюбивыми сотрудниками НРУ и Управления безопасности, которые годами заносили информацию обо всех жителях Карса в картотеку и использовали каждого десятого жителя города как своего осведомителя, в сущности только потому, что наступил чрезвычайный период. Эти сотрудники, только узнав о планах переворота, были так счастливы, распространяя по городу сплетни о представлении, которое покажут в Национальном театре сторонники светских порядков, что отправили официальные телеграммы своим коллегам, находившимся в отпусках за пределами Карса, чтобы они как можно скорее вернулись и не пропустили веселья.
Из разговоров, которые в тот момент вновь начались по рации, Ка понял, что столкновение в квартале Сукапы перешло в новую стадию. Сначала из рации донеслись три выстрела из стрелкового оружия, а через несколько секунд Ка услышал наяву эти звуки, приглушенные снегом, и решил, что звук, преувеличенный рацией, гораздо красивее.
— Не будьте жестокими, — сказал Сунай рации, — но заставьте их почувствовать, что восстание и власть сильны и не отступят ни перед чем.
Он задумчиво взялся большим и указательным пальцами левой руки за подбородок особым театральным движением, и Ка вспомнил, как он произносил эту же фразу в одной исторической пьесе в середине 1970-х. Сейчас он уже не был таким красивым, как раньше, а был усталым, потрепанным и бледным. Он взял со стола военный бинокль, сохранившийся с сороковых годов. Он надел толстое поношенное суконное пальто, которое уже десять лет носил, разъезжая по Анатолии, и, нахлобучив папаху, взял Ка за руку и вывел его на улицу. Холод на мгновение поразил Ка, и он почувствовал, как же малы и ничтожны человеческие желания и мечты, политика и ежедневная суета по сравнению с холодом Карса. Одновременно он заметил, что Сунай хромает на левую ногу гораздо сильнее, чем казалось. Пока они шли по заснеженному тротуару, пустота белоснежных улиц и то, что во всем городе шли только они одни, наполнили его душу ощущением счастья. Это было не только желание любить и получать удовольствие от жизни, навеянное прекрасным городом в снегу и старыми пустыми особняками: Ка сейчас получал удовольствие от того, что был близок к власти.
— Здесь самое красивое место в Карсе, — сказал Сунай. — Это мой третий приезд в Карс с театральной труппой за десять лет. Каждый раз, когда вечером темнеет, я прихожу сюда, под тополя и дикие маслины, и, слушая ворон и сорок, предаюсь тоске и созерцаю крепость, мост и баню, которой четыре сотни лет.
Сейчас они стояли на мосту над покрытой льдом речушкой Карс. Сунай указал на одну из лачуг в отдалении на холме слева напротив них. Немного ниже Ка увидел танк, стоявший чуть выше дороги, а подальше от него военную машину.
— Мы вас видим, — проговорил Сунай в рацию, а затем посмотрел в бинокль.
Через какое-то время послышались два выстрела, сначала из рации. Потом они услышали звук выстрела, отразившийся эхом в долине реки. Это был привет, посланный им? Поодаль, у начала моста два телохранителя ожидали их. Они смотрели на квартал нищих, наскоро построенных лачуг, расположившихся спустя столетие на месте разрушенных русскими пушками особняков богатых османских генералов, на парк на противоположном берегу реки, в котором когда-то развлекались богатые буржуа Карса, и на город за ними.
— Гегель первым заметил, что история и театр созданы из одной материи, — сказал Сунай. — История, как и театр, заставляет помнить, что предоставляет возможность играть «роли». Появление смельчаков на исторической сцене, как и на сцене театральной, также…
Вся равнина сотряслась от взрывов. Ка понял, что в ход пошел пулемет на крыше танка. Танк нанес удар, но промахнулся. Последовавшие взрывы были взрывами ручных гранат, которые кидали солдаты. Лаяла собака. Дверь лачуги открылась, и наружу вышли два человека. Они подняли руки. Между тем Ка увидел, как из разбитого окна вырываются наружу языки пламени. Вышедшие с поднятыми руками легли на землю. Черный пес, с радостным лаем носившийся по сторонам во время всех этих действий, подбежал к лежащим на земле, размахивая хвостом. Затем Ка увидел, что сзади кто-то бежит, и услышал выстрелы солдат. Человек упал на землю, затем все звуки смолкли. Прошло много времени, и кто-то закричал, но Суная это уже не интересовало.
Они вернулись в ателье, за ними следом шли телохранители. Как только Ка увидел прекрасные обои старого особняка, он понял, что не может сопротивляться новому стихотворению, которое появилось у него, и отошел в сторонку.
23Аллах справедлив настолько, что знает, что вопрос заключается не в проблеме разума и веры, а в проблеме жизни в целомВ штабе с Сунаем
Когда Сунай увидел, что Ка написал стихотворение, то встал из-за своего стола, заполненного бумагами, поздравил его и подошел к нему, прихрамывая.
— Стихотворение, которое ты читал вчера в театре, тоже было очень современным, — сказал он. — К сожалению, в нашей стране зритель не того уровня, чтобы понять современное искусство. Поэтому в свои произведения я включаю танец живота и приключения вратаря Вурала, которые понятны людям. Но затем, не делая совершенно никаких уступок, я использую самый современный "театр жизни", проникающий в саму жизнь. Я предпочитаю творить и убогое, и благородное искусство вместе с народом, вместо того чтобы играть в Стамбуле на деньги какого-то банка бульварные комедии в подражание европейским. А сейчас скажи мне по дружбе, почему ты не опознал виновных среди подозреваемых сторонников религии, которых тебе показывали в Управлении безопасности, а затем на ветеринарном факультете?
— Я никого не узнал.
— Когда стало понятно, как ты любил мальчика, который отвел тебя к Ладживерту, солдаты хотели задержать тебя. У них вызывало подозрение, что ты накануне переворота приехал из Германии и то, что, когда убили директора педагогического института, ты был там. Они хотели допросить тебя и под пытками узнать, что ты скрываешь, но я остановил их, поручившись за тебя.
— Спасибо.
— До сих пор непонятно, почему ты поцеловал того мертвого мальчика, который отвел тебя к Ладживерту.
— Я не знаю, — ответил Ка. — В нем было что-то очень честное и искреннее. Я думал, что он проживет сто лет.
— Хочешь, я прочитаю тебе, что за фрукт был этот Неджип, которого ты так жалеешь?
Он вытащил бумагу и прочитал, что Неджип в прошлом марте однажды сбежал из школы, был замешан в инциденте с разбитым стеклом в пивной «Радость» из-за того, что там продавали алкоголь в Рамазан, что какое-то время работал в областном отделении Партии Благоденствия по мелким поручениям, но его убрали оттуда или из-за его экстремистских взглядов, или из-за того, что он пережил нервный приступ, который всех напугал (в отделении партии действовали информаторы, и не один); что он захотел сблизиться с Ладживертом, которым восхищался, во время его приездов в Карс за последние восемнадцать месяцев, что написал рассказ, который сотрудники НРУ сочли «непонятным», и отдал его в одну религиозную газету Карса, которая выходила тиражом в семьдесят пять экземпляров, и после того, как его странным образом несколько раз поцеловал один аптекарь на пенсии, который в этой газете писал маленькие статьи, они со своим другом Фазылом строили планы его убить (оригинал письма с объяснениями, которое они собирались оставить на месте преступления, хранившийся в архиве НРУ, был украден и приобщен к делу), что они иногда прогуливались, смеясь, со своим приятелем по проспекту Ататюрка и в один из октябрьских дней делали неприличные знаки вслед проехавшей мимо них полицейской машине.