— Нет льда, — объяснил он, увидев их, затем, отступив назад, как комический актер на сцене, внимательно оглядел женщин и, пораженный их внешностью, застыл в середине зала, наблюдая их торжественный спуск по лестнице. — Отлично! Вы прекрасно выглядите! Какие великолепные женщины!
Шарон — муж Дианы. Каролин... она называла его по-разному: «муж моей мачехи», или «мой так называемый отец», или просто «Шарон».
Он и Диана поженились три года назад, но, как он любил сообщать окружающим, он знал ее и обожал с давних пор.
— Знавал ее прежде, — говорил он. — Думается, у меня были хорошие шансы, чтобы жениться на ней, но она уехала на греческие острова, чтобы купить там себе недвижимость, и следующей новостью, которую я узнал, так как она мне написала, была новость, что она встретила, полюбила и выходит замуж за архитектора — Джеральда Клибурна. Плевать, как его звали, создали семью художников, черт побери! Я чуть не умер!
Он остался преданным ее памяти. В отличие от дел любовных ему сопутствовал успех на деловой почве; он сделал карьеру адвоката, считался надежным человеком и пользовался успехом в деловых кругах Лондона. Чтобы попасть к нему на прием, требовалось записаться за месяц.
И в самом деле, его жизнь была так замечательно хорошо организована и приятна, что, когда овдовевшая Диана Клибурн с двумя пасынками вернулась в Лондон, чтобы осесть в своем старом доме, возобновить старые связи и начать новую жизнь, неизвестно было, что предпримет Шарон Карпентер в данной ситуации. Он слишком глубоко увяз в своих повседневных заботах, в своей адвокатской деятельности. Сможет ли он — даже ради Дианы — проститься со своей независимостью и согласиться на нудную жизнь простого главы семейства? Сплетники очень сомневались относительно этого.
Но они не учли всех достоинств Дианы. Она возвратилась из Греции еще более красивой и цветущей, чем когда-либо. Ей было теперь тридцать два, и она была на вершине своей привлекательности. Шарон, встретившись с ней вновь, был сражен наповал. Через неделю он попросил, чтобы она вышла за него замуж, и повторял это регулярно каждую неделю, пока она наконец не согласилась.
Первое, что она его заставила сделать, — это сообщить новость Каролин и Джоди.
— Я не смогу заменить вам отца, — сказал он им, меряя шагами ковер гостиной. Шея у него вспотела под их пристальными и странно идентичными взглядами. — Не сумею, так или иначе. Но я хотел бы, чтобы вы поверили, что можете использовать меня как доверенное лицо или возможного финансиста... В конце концов, это ваш дом... И я хотел бы, чтобы вы чувствовали...
Он путался в словах, мысленно проклиная Диану за то, что из-за нее он попал в эту нелепую ситуацию, и желал только одного: чтобы она позволила его отношениям с Каролин и Джоди развиваться медленно и естественно. Но Диана была нетерпелива по природе, она любила ясность во всем, и она хотела этой ясности немедленно.
Джоди и Каролин смотрели на Шарона, сочувствовали ему, но не высказывались и не делали ничего, чтобы помочь ему выйти из неприятного положения. Им понравился Шарон Карпентер, но они видели ясными глазами юности, что Диана уже прибрала его к рукам. И он говорил, что Милтон-Гарденс — их дом, не учитывая, что их настоящим домом был и всегда будет похожий на сахарную глыбу белый куб, который расположен высоко над водами темно-голубого Эгейского моря. Но это все кончилось, пропало без следа в волнах прошлого. Что Диана делала теперь, за кого она хотела теперь выйти замуж, это их не касалось. Однако, если ей хотелось выйти замуж и она собиралась это сделать, они были рады, что ее избранником стал большой и добрый Шарон.
Теперь Каролина прошла мимо него, стоящего в стороне, изысканно одетого, с накрахмаленным воротничком и немного смешного с этим ведерком для льда, которое он держит в руках. От него пахнет «Брютом» и чистым бельем. Каролин вдруг вспомнила небритый подбородок ее отца и его синие рабочие рубашки, которые он предпочитал носить прямо после стирки, обходясь без глажки. Она припомнила также поединки и споры, которые вели ее отец и Диана, и ее отец почти всегда побеждал! И девушку внезапно поразило то обстоятельство, что одна и та же женщина смогла выйти замуж за столь разных людей!
Спуск в цоколь — в область, подвластную Кэйти, — был подобен перемещению из одного мира в другой. Наверху был порядок: ковры пастельных тонов, люстры, тяжелые бархатные занавесы. Внизу все было загромождено, просто и весело. Потертый линолеум был покрыт яркими ковриками, занавески были из ткани с зигзагами и листьями, все горизонтальные поверхности были заставлены фотографиями, пепельницами из фарфора с забытых морских курортов, разноцветными морскими раковинами и вазами с пластмассовыми цветами. В красноватых отблесках каминного огня сидел, свернувшись в кресле и уставившись в экран телевизора, брат Каролин — Джоди.
Он был одет в джинсовый костюм, тельняшку и стоптанные ботинки. Зачем-то он нацепил ветхую кепку яхтсмена, которая была ему явно велика на несколько размеров. Он взглянул на сестру, когда она вошла, и затем опять уставился на экран. Он не хотел пропустить ни одного выстрела, ни одной секунды действия.
Каролин примостилась на краешке подлокотника рядом с ним, немного помолчала. Потом спросила:
— Что это за девушка?
— Да так, одна дура. Всегда целуется. Одна из этих.
— Тогда выключи.
Он подумал и решил, что в этом что-то есть, поднялся из кресла и нажал кнопку. Телевизор выключился со слабым стоном. Джоди стоял на коврике и смотрел на Каролин сверху вниз.
Ему одиннадцать, хороший возраст — из младенчества уже вышел, но еще не юнец, — высокий, худой, злой и прыщавый. Чертами лица он настолько напоминает Каролин, что незнакомцы, видя их впервые, сразу догадываются, что они брат и сестра. Но в то время как Каролин блондинка, Джоди скорее рыжий, и веснушки, слегка рассыпавшиеся по ее лицу, у Джоди усыпают, как конфетти, руки, плечи, лицо и спину. Глаза у него серые, улыбка появляется редко, но когда появляется, то очень искренняя, она обнажает зубы, слишком большие для его лица и немного изогнутые, как если бы они толкались, чтобы пробить для себя место.
— Где Кэйти? — спросила Каролин.
— Наверху в кухне.
— Вы обедали? — Да.
— Вы ели то же, что подают нам наверху?
— Я ел какой-то суп. Но я не захотел другого блюда, и Кэйти приготовила для меня бекон с яичницей.
— Мне жаль, что я не смогла поесть с вами. Вы видели Шарона и Хью?
— Да. Я поднялся. — Он скривился. — Халданы приедут, не завидую тебе.
Они заговорщически улыбнулись. Их взгляды относительно Халданов сходились. Каролин поинтересовалась:
— Откуда ты взял эту кепку?
А он уж и забыл про свой головной убор. Теперь он снял ее и робко ответил:
— Я нашел ее. В старой коробке с одеждой в детской.
— Она принадлежала папе.
— Да. Я так и подумал.
Каролин потянулась и взяла у него кепку. Она была грязной, мятой, со следами соли, порванная по шву.
— Он обычно надевал ее, когда приплывал домой, говоря при этом, что надо одеваться должным образом, это помогает, если сделаешь неправильный шаг, исправиться и не потерять доверия людей.
Джоди усмехнулся:
— Ты помнишь, что он нам говорил?
— Кое-что, — кивнул Джоди. — Я помню, как он читал про Рикки-Тикки-Тави.
— Ты был тогда маленьким. Всего-навсего шестилетним. Но ты еще что-то помнишь.
Мальчик снова улыбнулся. Каролин встала и опять надела старую кепку ему на голову. Козырек загородил ему лицо так, что ей пришлось наклониться, чтобы поцеловать его.
— Доброй ночи, — пожелала она.
— Доброй ночи, — ответил Джоди, не двигаясь.
Ей не хотелось оставлять его. Не доходя до лестницы, она повернула обратно. Он пристально наблюдал за ней из-под козырька смешной кепки. В его глазах было выражение, которое заставило ее встревожиться.
— Что-то не так?
— Да нет, ничего.
— Тогда до завтра.
— Да, — кивнул Джоди. — Пока. Доброй ночи.
Наверху она увидела, что дверь в гостиную закрыта. Оттуда раздавался гул голосов вновь прибывших гостей. Кэйти вешала шубу из темного меха на вешалку в шкаф рядом с парадной дверью. На ней было темно-бордовое платье и передник в цветочек — ее уступка в честь званого обеда. И когда Каролин внезапно появилась в поле ее зрения, она пожаловалась сокрушенно:
— Ох, ну и денек!
— Кто прибыл?
— Господин и госпожа Халдан. — Кэйти дернула головой. — Они теперь в гостиной. Поспешите-ка лучше, а то опоздаете.
— Я только повидалась с Джоди. — Девушке очень не хотелось присоединяться к компании, и она встала рядом с Кэйти, прислонясь к перилам лестницы. Она представила, как хорошо бы было сейчас вернуться наверх, залезть в кровать и поесть яиц, сваренных вкрутую.
— Все еще смотрит про индейцев?
— Да нет. Он сказал, что в фильме слишком много целуются.
Кэйти скривилась:
— Лучше поцелуи, чем убийства, вот что я вам скажу. — Она закрыла дверь шкафа. — Предпочитаю, чтобы они лучше интересовались, откуда все пошло, чем убивали пожилых леди их собственными зонтиками.
После этой реплики она вернулась на кухню. Каролин, оставшись одна и лишившись предлога еще задержаться, пересекла холл, изобразила на лице улыбку и открыла дверь гостиной. (Еще одна вещь, которой она научилась в театральной школе, было искусство входить.) Гудение голосов прекратилось, и кто-то резонно заметил:
— А вот и Каролин.
Гостиная Дианы вечером, освещенная и убранная для сборища гостей, была еще более захватывающим зрелищем, чем сцена театра. Три высоких окна, выходящие на тихую площадь, были занавешены светло-зеленым бархатом. Огромные, мягкие розово-бежевые диваны, бежевый ковер и, вперемежку со старыми картинами, мебель грецкого ореха, чиппендейл, столик для кофе в стиле модерн, стальное итальянское оружие и хрусталь. Всюду стояли цветы, и воздух был напитан разнообразием восхитительных и дорогих запахов: гиацинтов, «Мадам Роше» и гаванских сигар Шарона.