Егор молча уходит. Колхозники начинают расходиться.
Ф и л и п п. Товарищи колхозники! Это же… Это, это… Это ж неправда!
М и х а и л. Прошу убедиться в подлинности документа…
Мефодьев молча берет конверт, не спуская с Михаила взгляда.
В а р в а р а (сквозь слезы). Живодер ты, Мишка, как есть живодер!..
Все, кроме Мефодьева и Теньгаева, уходят.
Т е н ь г а е в. Дай закурить.
М е ф о д ь е в. Бросил же.
Т е н ь г а е в. Дай, говорю. (Закуривает.) Послушай, Кузьма, а может, все-таки в споре об этих городских ребятах прав больше я? Факт-то налицо. Может, это, как теперь говорят, несовместимость тканей?
М е ф о д ь е в. Несовместимость? Ты до вечера сможешь у нас задержаться?
Т е н ь г а е в. Если надо…
М е ф о д ь е в. Надо.
Возникает песня:
Звезды, звезды!
Сколько звезд у России!
Грозы, грозы —
Дальний гром канонад.
Никогда не погаснут
Над землею российской
Звезды на обелисках
Неизвестных солдат…
З а т е м н е н и е
Поле. Поздний вечер. Ф и л и п п, В и к т о р, С л и н к о в, Х а з о в, Л а р и с а, М а ш а. Свет фонаря озаряет хмурые лица юношей и девушек.
Ф и л и п п. Комсомольский трибунал считает доказанной вину бывшего руководителя нашей бригады Бориса Слинкова, обвиняемого в измене делу Ленинского комсомола. Какие будут предложения о мере наказания?
В и к т о р. Теперь хоть по двадцать восемь часов в сутки вкалывай, хоть потом захлебывайся, доказывай — все равно веры никому из нас не будет. Мое предложение такое: оставаться в Сухом Логу нам больше нельзя.
Ф и л и п п. Прения по делу закончены. Повторяю: какие будут предложения о мере наказания?
М а ш а. Так!.. Значит, «комсомольцы двадцатых»?.. «Комсомольцы шестидесятых»? Да как ты смел произносить такие слова? Это же подло! Подло!!! Убить тебя за это мало.
Пауза.
Ф и л и п п (Виктору). Ты?
В и к т о р. Смерть!
Ф и л и п п (Ларисе). Ты?
Лариса молчит.
(Маше.) Ты?
М а ш а. Сказала уж…
Ф и л и п п. Хазов?
Х а з о в. Смерть.
Ф и л и п п. Трибунал постановляет: приговорить Слинкова Бориса Евсеевича, как предателя, к смертной казни. Кто за это предложение, прошу поднять руки.
Все, как один, за исключением Ларисы, поднимают руки.
С л и н к о в (погасил папиросу, усмехнулся). Щенки… Трибунал мне… (Взял в руки чемодан, рюкзак.) Пропустите, вы!.. Сволочи!
Хазов с силой ударяет Слинкова, тот отлетает в сторону.
Ребята охватывают Слинкова тесным кольцом.
Ребята… Я… я… Простите. (Ползает по земле.) Филипп!.. Лариса!.. Ребята…
Ф и л и п п. Ступай! Живи — мертвый!..
Слинков уходит.
М а ш а. Лариса, ты что? Куда ты?
Л а р и с а. Не знаю… Не волнуйся, Маша, ничего со мной не случится. Ничего… Идите в клуб, переодевайтесь, я вас догоню…
Маша, Филипп, Виктор, Хазов уходят, оставив Ларисе фонарь. Пауза.
К Ларисе подходит С л и н к о в.
С л и н к о в. Лариса! Лариса, я знал, что ты будешь ждать меня. Ты верила, что я не уйду, не поговорив с тобой?
Лариса молчит.
Лариса, послушай, я хочу объяснить… Я знаю, что ты любишь меня. Только ты одна не подняла руки… Послушай… С этим письмом… Ерунда же… Была у меня девушка, до того, как с тобой встретились… Была… Давно… Ну, иной раз писал ей — от скуки. Да разве я могу променять тебя на кого-нибудь? Уедем отсюда! Уедем в Сибирь, на Дальний Восток, на Север — куда хочешь. Начнем все сначала. Я смогу, увидишь…
Л а р и с а. Уедем? Куда уедем? Куда ты от своей совести уедешь? Борис! Еще есть возможность… Вернись, прощения у людей попроси, у Мефодьева попроси, которого ты, как и всех нас, предал.
С л и н к о в. Может, еще прикажешь и на колени перед ними упасть?
Л а р и с а. Да, и упади, упади!
С л и н к о в. Еще раз на посмешище хочешь меня выставить? Ну, нет!
Л а р и с а. Боишься? Оказывается, ты не только подлец, но и трус.
С л и н к о в. Полегче на поворотах!
Л а р и с а. Борис! Если ты не вернешься, не попросишь прощения, то и нам доверия не будет. А потерять доверие у людей — это самое страшное. Как же можно жить без веры в человека? Обо всех нас подумай! Пойдем! Люди поймут, простят…
С л и н к о в. Пусти! Сами из меня мертвого сделали, а с мертвого спроса нет. (Уходит.)
Л а р и с а. Борис! Бори-ис!..
З а т е м н е н и е
В тот же вечер.
В доме Васильцовых. Г л а ш а и П о л е н ь к а укладывают в чемодан одежду — собираются в дорогу. Входит Н а с т а с ь я.
Н а с т а с ь я. Глафира, ступай корову подои, не управляюсь я. Вот-вот наши с поля приедут, дьявол их туды занес, а мне еще мясо жарить да жарить.
Г л а ш а. Сырым подавай — сожрут.
Н а с т а с ь я. Ты это что? На кого?
Г л а ш а. Вот теперь — уеду. И Полинку с собой заберу. Не житье тут теперь.
П о л е н ь к а. Ой, Глаша, родненькая, я подою, подою… (Берет подойник, поспешно уходит.)
Н а с т а с ь я. Ты чего это при девчонке о своих братьях, об ее отце так? Люди в городе свои дела побросали, помощь нам с тобой исделать приехали, а ты… Другая на твоем месте спасибочки бы сказала, до земли поклонилась.
Г л а ш а. Троглодитам кланяться?
Н а с т а с ь я. С поля ты будто не своя приехала. Уж не приключилось ли там чего?
Г л а ш а. Ох, мама, не спрашивай. Ничего-то ты не знаешь.
Н а с т а с ь я. А не знаю — скажи.
Г л а ш а (рада сменить тему разговора). Мефодьев это, мама, в Ленинград, оказывается, написал. Думал, значит, вспоминал… (Пауза.) А я поправлюсь, мама, непременно выздоровею, если Кузьма Илларионович этого хочет, увидишь! Непременно! (Весело-отчаянно.) Сделаю ему такую милость… Вот попомни — встану. Увидишь! Увидишь, мамочка, как еще и спляшу на свадьбе своей! (Вдруг, с тоской.) Мама, мама! До чего же по весне помирать неохота!..
Н а с т а с ь я. Господь с тобой, да что это тебе такое на ум пришло? Вон ведь телеграмма какая сурьезная пришла. Поедешь, вылечат тебя, уж так будем ждать тебя, доченька.
Г л а ш а. Какая телеграмма! Я сорок сороков статей прочитала — нету спасения. Мне жить — хорошо если месяц-два осталось… Ах, Кузьма Илларионович, Кузьма Илларионович! (Сквозь слезы.) Полюбила я его… Уж давно полюбила. Думала, не замечал он, совсем не замечал, а нынче… Нынче…
Н а с т а с ь я (не то ужаснулась, не то обрадовалась). Окстись, доченька! Разве пара ты ему? Из головы выкинь!
Г л а ш а. Только-только наш Сухой Лог по-настоящему хорошеть начал…. Люди повеселели… Большая вера у народа появилась. Патриоты парней, девчат наших расшевелили, никто уж из села убегать не хочет. Звенит кругом, поет все, а меня на тот год об эту пору уже не будет…
Н а с т а с ь я. Будя, будя! Что ты, что ты, голубушка! Вылечат, беспременно вылечат, раз сам Мефодьев сказал — деваться некуда. Они, настоящие партейные, такие: скажут — сбудется! Только верить им надо. Шпыняем их, партейных-то, шипим иной раз на них, а забываем, что всем хорошим им обязаны. И в войну первыми в огонь шли, гибли несчетно, и завсегда поклажу на себя самую тяжкую в жизни взваливают… (Пауза.) А что же? Чем ты ему не пара? И умна, и с лица не дурнушка, и от городской моды, опять же, не отстаешь.
Г л а ш а. Мама, мама! Да ведь я же… Господи! Как я теперь умереть хочу!
Н а с т а с ь я. А ты не терзай себя. Да и кто это… допытываться станет, что с Фроловым у тебя грех вышел?
Г л а ш а. Ах, мама! Сама я Мефодьеву открылась… Сама про все, как есть, рассказала.
Н а с т а с ь я. Пресвятая богородица! Спаси и помилуй!
Входит д е д А к и м с фонарем «летучая мышь».
Ты еще куда?
Д е д А к и м. Овса Буланому засыпать.
Н а с т а с ь я. Избу спалишь. Кто тебе фонарь-то зажег?
Д е д А к и м. Руки трясутся, чуть пузырь не разбил.
Н а с т а с ь я (отбирает фонарь, тушит). Вот уж наказанье, прости господи!
Д е д А к и м. Вчерась меня Мефодьев сызнова в главные конюха кликал. Не пошел, ноги не держут… Мне бы только ноги укрепить. (Уходит.)
Н а с т а с ь я. Об чем, бишь, я? Замордовали меня, Глаша, совсем. И за тебя сердце кровью истекло, и за Полинку, и за сынов — за всех… Не жалюсь я, нет, такая уж, видать, судьба наша материнская… Мало ль чего не бывает в нашей бабьей доле. Воспрянь! Ну! Сама же говоришь: вся жизнь у тебя впереди. А и Мефодьев, гляди, за твое правдивое слово еще больше тебе уважения даст… Хорошо все будет, доченька, лечись, ни об чем не думай, а уж мы с отцом, коли надо будет, в исподнем останемся, а уж ни на лекарства, ни на докторов денег не пожалеем. Улыбнись же, милая, ну!
Г л а ш а (грустно улыбнулась). Видно, все мамки на этом белом свете одинаковые…
В избу торопливо входит д е д А к и м, за ним — П о л е н ь к а.
Д е д А к и м. Прибег!.. Вишь, внучка, прибег, говорю, окаянный. Набегался, наскакался, слыхала, хрумтит как?
П о л е н ь к а. Дедуня, дедуня, миленький, ага, ага, прибег.
Н а с т а с ь я. Чего, дурочка, городишь? (Акиму.) Это давеча Пашка Хазов колхозного Каурого в нашей конюшне до завтра поставил.
П о л е н ь к а (подскакивает к Настасье, тихо). Баб, баб, помолчи же, пусть дедушка Аким порадуется. Слышишь, дедусь, это тебе из колхозной конюшни Буланого привели, раз ты лошадей так любишь.
Д е д А к и м. Как же его не любить, унученька, коня-то? Это первое дело — конь… Молодой ишшо, несмышленыш, понятия в ем нет… Еще не раз мне Мефодьев за него спасибо скажет.