Мы сидим, бастуем. Нужно-то!.. Пусть канализацию прочистят.
А тут пришла Таисия Марковна:
— Девочки, в чем дело?
Ну, думаем, сейчас ругаться начнет. А она разделась, сапоги резиновые надела. Огромные. А на руки перчатки длинные, знаете, такие тоненькие, до локтей. В них врачи операции делают. Красивые. Желтенькие. И сама… Нашла сток и руками все вычистила. Стоит, смотрит, как воронка у ног кружится, и смеется.
— Всего дел-то, — говорит. — Эх, вы… А ну, живо… Чтобы за пятнадцать минут у вас блестело все.
— Знаете… Мы чуть со стыда не сгорели.
— Она у нас хорошая… Мы в пять часов приходим, и она.
«Девочки, а как же?.. Чем я лучше вас? Вы же не спите…»
— У вас все свиньи в клетках? — Мне почему-то захотелось увидеть этих девчонок на ферме. И их Таисию Марковну.
— Только свиноматки. А поросята отдельно. За ними уж другие ходят.
— А маленькие? Вместе со свиньей?
— Ой! Она же их подавит. Как опоросится, мы их отсаживаем. А кормить подпускаем. Месяц сами за ними ходим, а потом другой передаем, на откорм.
Я смотрю на Лиду и вспоминаю киноактрису Ладынину в роли свинарки из старого кинофильма.
— Лида, — говорю я, — Лида. А ты помнишь фильм «Свинарка и пастух»: «Дохленький! Опять дохленький». Ты тоже поросятам в рот дуешь. Отваживаешься?
— Прям!.. — Лида смотрит на девчат не моргая и будто от их имени сообщает: — У нас отбор… — «Отбор» она сказала многозначительно и понятно только для себя.
Девчата опять начинают смеяться, как сговариваются. Без причины. Лида серьезничает и говорит мне в глаза:
— Как в Спарте.
Лида замечает что-то в моих глазах, возбужденно торопится:
— Знаете, их сколько! Как прибудет… Навалом. По пятнадцать штук. А у свиньи только двенадцать сосков. Всю затянут. А ей еще приносить — полноценных. Доходяги матку портят только.
— Не болтай ты…
Лида смеется и, озоруя, отбрасывается на спинку стула.
— А я и не болтаю.
Лида не боится брать разговор на себя. Бойко уверенна.
За толстым пальто видно, что она тоненькая. Пимики на ногах кажутся маленькими, охватывают плотно сильные ноги в узорных гольфах. В ее глазах нет девчоночьего озорства. Смотрит она прямо, со спокойным достоинством.
У Лиды десять классов образования. Она пододвигает раскрытый журнал подружке, что-то показывает:
— Вот.
Подружка смотрит секунду и падает лицом на рукав, сдерживает прыснувший хохот. Поднимается серьезно обиженная:
— Вечно со своими…
— За что покупаю, за то и продаю. А ты не будь такой пустосмешкой.
У подружки длинная шея десятиклассницы.
— Лида, а ты в институт поступала?
— Нас еще там не видели… — Она выпячивает губку.
— Да что ей там делать? — говорит Саня. — Сережка же туда не едет.
— Саня, — тихо сказала Лида. Ее голос потаенно корректен. — Саня, ты хорошо играешь вальсы. Когда мы тебя уважаем, то предполагаем в тебе все мужские достоинства: не болтлив…
— Опять начинает, — сказал Саня. — Ехидная же ты! Будет тебе попадать от кого-нибудь. Дай бог…
Саня уходит в радиоузел. Оттуда слышится:
— Раз… раз… раз… раз… Проверка исправности. Раз… раз… раз… раз, — кричит Саня в микрофон, как в глухую раковину.
Я подхожу к книжному шкафу, разглядываю корешки книг. «Так что же мне выбрать?»
Вспоминаю участливый вопрос библиотекаря в городской публичной библиотеке:
— Так. Что вам?
И я — лекциями, спорами, пестрой и шумной информацией была подготовлена к такой обыденной рядовой фразе.
«Что вам?» А на полках многоэтажной библиотеки чуткие и добрые книги были готовы ответить мне на все, что только чуть-чуть затеплилось во мне, только наметилось. О музыке, о поэзии, о живописи. Я беру неизвестную мне книгу. Я еще ничего не знаю о ней, о ее авторе. Что это за человек? Что за художник? Как мыслил? Во мне только предрасположенность, а понятия мои зыбки, отрывочны, уходят, расползаются.
Я окунаюсь в мир строчек, забываю шепот, шелест тетрадок. И вот уж шаткие сведения мои складываются в систему, а знания становятся моими. Ночью возвращаюсь из библиотеки, чуть давит виски и поламывает глаза. Но мне не хочется садиться в троллейбус, вглядываться в людей. Я машинально перебегаю перекрестки и не спешу домой. Я удивлена, а люди спешат, и никто не знает, как я переполнена. Сколько раздумий не легло на эти полки, и девчонки не встретились с ними. А у них ведь тоже предрасположенность.
— Екатерина Михайловна, — говорит Лида неожиданно. — А вы умеете танцевать?
— Что? — говорю я и смотрю на девчат.
— Ну…
Лида хотела показать что-то руками. Саня ее жесты не одобрил.
Руки у нее маленькие, с широкими ногтями в заусенцах.
— Это? — сказала я и сделала несколько движений кистями рук и поводя бедрами.
Из двери радиоузла Саня уставился на мои ноги.
Вид у Сани был такой, будто он видел на полу жабу. Он мог бы схватить в тот миг дрын и, как пеньки, сбивать мои ноги, так активно было его отвращение.
— Плохо, Саня? — спрашиваю я.
— Я стиляжек вообще видеть не могу. Не зря их вон в районном Доме культуры с танцев выбрасывают.
— А может, ничего?
Я не опасалась задать этот вопрос потому, что видела — к стиляжкам Саня меня не относит. Что-то во мне не отвечало его представлениям о них.
— Что бы ты понимал, — говорит Лида. — Посмотришь в кино или по телевизору — танцуют. Красиво так…
— Ну, будете брать книги? — спрашивает Саня. — Лидк?
— А нечего…
— Не хотишь — как хотишь…
Саня закрыл шкаф.
— Мы один раз собирались к вам зайти домой. Шли с работы, увидели — у вас огонь горит. Только не решились. Вы всегда что-то перед окном делаете. Вашу тень видно.
— А вы что закончили?
— Филологический.
— Направление сюда получили?
— Нет, сама.
— Вы тоже уедете, — убежденно ответили они. — Здесь совсем нечего делать. Каждый вечер танцуем, танцуем… Хорошо, что у нас хоть завклубом хороший. Из клуба никогда не выходит. А в других деревнях и этого нет.
Иногда радиостанция «Юность» передает: «Скучно в деревне оттого, что молодежь ленивая. Инициативу не проявляет». А мы и пьесы ставили. Распределим роли. Саня нам из-за печки суфлирует, а мы кто во что горазд — ходим по сцене. Подготовимся, афишу повесим. Вся деревня соберется. Раз покажем, а другой раз показывать некому. Да и люди — смеются только. Их теперь от телевизора не оторвешь. Там хоть все настоящее… Посмотришь, как в городе живут…
— Вы счастливая… Видели столько… Расскажите нам что-нибудь.
За стенкой слышится хлесткий треск шлепков. Раздвинутый голубой занавес вздрагивает на оттянувшемся шнурке. Покачивается единственная лампочка на сцене. Юрка проводит сегодня первые встречи.
«Вы счастливая…»
Почему-то считается, что в городе люди только и ходят в театр. Каждый день.
Я закончила институт. Для девочек я идеальный случай. Сколько девочек стремится пройти по конкурсу! Институт — мечта, горизонт, о который бьется их мысль. А что за ним? Что потом?
Моя подружка Галя закончила энергетический. Работает в большом проектном институте. У нее хороший оклад. Она красива. Чувствует самое последнее дуновение моды: кофточка свободная, кофточка с высоким стоячим воротником, как раструб у ботфорт. У Гали десяток модерновых шерстяных кольчуг грубой вязки — ее мать на пенсии и умеет хорошо вязать.
Галя не пропускает ни одной театральной звезды. По воскресеньям выезжает на лыжах в «поезде здоровья». Галя по туристским путевкам была в Чехословакии и Англии. Это принято сейчас… «Только обыватели ограничиваются знаниями России. А вот Англия… …Да, я была в Англии».
А зачем Галя была в Англии? Галя изысканна… Галя тщательна. В театр она готовится за день. После работы спешит в парикмахерскую. Пять часов ждет очереди. Два часа ей укладывают «халу». Ночь перед театром она спит за столом, положив лицо на руки или привалившись спиной к дивану — на подушки ложиться нельзя, «халу» испортишь.
Она презирает сотрудников за то, что они не имеют абонементов на симфонические концерты. Галя ненавидит мещанство. Галя издевается над обывателями. А в институте… Каждый день… Ей скучно сидеть за «кульманом» и разрабатывать проект электрооборудования шахтных надстроек, который тянется месяцами.
Галя видела больше моего…
Девочкам еще подниматься до возможностей моей подруги. Ее обстоятельства притягательны. У нее уже институт. Ах, сколько девочек еще только мечтают быть Галей! Или хотели бы приобщиться к другой жизни — уехать в город. Они не знают, что укладывается в понятии: «Там есть куда сходить». А куда сходить? Зачем сходить? Где что их ждет? Их, с желанием большого, неведомого?.. И неясна перспектива желаний.
Приезжают девочки в город. Девочки — потенциальные уборщицы, дворницы, домработницы, каменщицы. Не ругайте только меня за непочтение к этим специальностям. Но ведь многие, веря во что-то, занимаясь шпаклевкой стен, считают для себя эту работу переходным этапом и бегают в вечерние школы. Забивают девочки ячейки общежитий. А потом?
Каков радиус активности этих девочек там? Научиться бы понимать, в каком проявлении человек по-настоящему красив… Как почувствовать «праздник, который всегда с тобой»?
Ах, девочки, если бы я знала, что такое счастье!
Я рассказываю им о своих подругах, энергичных и изуверившихся, со скептическим равнодушием принимающих работу и жизнь.
Девчата с тихой доверчивостью внимают мне и не спешат домой. И кажется, не очень понимают меня.
А я вижу, как стайкой они утром возвращаются с фермы, идут зимней дорогой мимо леска. И работа сделана, и нужна она. И утверждает хозяйская причастность к жизни.
Ведь жизнь, наполненная значением, наверное, и есть счастье. А как чисты и не растрачены чувства ваши! Если бы только вы понимали это сами!..
— Девочки, — говорю я, — я ведь тоже ничего не умею делать. Приходите завтра ко мне. Сюда магнитофон принесем — послушать. Договорились?