Да, с остатками некогда мощной Уфимской армейской группы генерал Бангерскис отступил к Чите, присоединился к Семенову, по его приказу сформировал в середине марта 1920 года из своих полков 1-й Забайкальский корпус. Понятно, что музыка играла недолго. В октябре – начале ноября красные фактически разгромили корпус. И для Бангерского окончательно настало время расплеваться с Забайкальем, а по большому счету – и со всей этой славянской Россией! Что он и сделал.
Оказавшись в Маньчжурии, Бангерскис стал подумывать о возвращении на свою малую родину, где большевиками не пахло, как и мало ощущался славянский дух вообще. Но не ковылять же к родным балтийским берегам побитой белогвардейской собакой! Генеральские амбиции подогревала и двигала жажда власти. Неутоляемая! Даже наоборот – нарастающая день ото дня. И вскоре Рудольфс Карлович отыскал источник утоления этой жажды.
В начале двадцать первого года Бангерскису попался на глаза первый номер прелюбопытнейшего журнальчика «Aufbau» («Возрождение»), который в далеком от Харбина Мюнхене начал издавать некий Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, прибалтийский немец, основавший так называемый русско-немецкий народный фронт «Aufbau». «Фронтовики» провозглашали грандиозную цель – создать прочный союз русских монархистов с немецкими национал-патриотами для борьбы с «международной заразой интернационального большевизма». Со страниц журнала лилась, по сути, одна песня: в будущем национальная Германия и национальная Россия должны идти по одному пути – борьбы с мировым еврейско-большевистским заговором. Это представлялось как продолжение той борьбы, которую у себя на родине, в России, проиграла Белая гвардия, а в Германии – пока безуспешно пытались реализовать противники Веймарской конституции 1919 года.
Под эгидой «Aufbau» весной 1921 года в курортном баварском местечке Бад-Рейхенхалле был созван съезд русских монархистов. К тому времени в Харбине уже действовала самая крупная среди всех белоэмигрантских организаций – «Российский Фашистский Союз». К РФС чрезвычайно благосклонно относился сам атаман Семенов, с которым в тот период считались и китайские власти, и японцы.
Идеи «Aufbau» и РФС генералу Бангерскису понравились. А уж в харбинской штаб-квартире РФС он и вовсе стал своим человеком. Именно поэтому генерал был направлен на съезд в Германию – как представитель атамана. Но наслушавшись на съезде стонов русских монархистов, Рудольфс Карлович еще больше невзлюбил славян. А монархистов и прочих политических игрунов в самодержавную патриархальность теперь отвергал начисто. Впрочем, решающую роль сыграла не съездовская демагогия, а знакомство в кулуарах с почти земляком, уроженцем Ревеля и сыном эстонского сапожника из местных немцев, Альфредом Розенбергом. Да, там они впервые и встретились как единомышленники.
Фигура Розенберга серьезно привлечет внимание советского политического руководства и органов закордонной разведки позже – в 1930 году, когда в Германии увидит свет и станет не менее скандальной и такой же популярной, как «Майн кампф» Адольфа Гитлера, книга Розенберга «Миф XX века». Идеи – те же. Но германский фашизм тогда еще представлялся национальным немецким течением, а вот с Розенбергом дело выглядело несколько иначе. Когда-то он даже входил в российскую богему, знался с Блоком, Мережковским, Троцким, долго жил в Петербурге, в Москве, где встретил довольно восторженно революцию. Был даже членом Пролеткульта, прежде чем в 1919 году судьба забросила его в Мюнхен. Здесь-то и прорезались его политические взгляды.
В понимании Розенберга славяне, и прежде всего русские, были всегда слишком мечтательны и ленивы, невежественны и склонны к анархии. Они не сумели, по убеждению нового теоретика нацизма, сохранить изначальную чистоту расы, гарантирующую жизнеспособность, и потому не смогли противостоять разлагающему влиянию «революционеров-инородцев». Красной заразе, по мнению Розенберга, могли противостоять только немцы – умные, дисциплинированные и храбрые. Лишь германская нация – «раса господ» – была в состоянии выступить против надвигающейся на мир славяно-большевистской опасности и спасти мир в целом и Европу в частности.
Идеи Розенберга, факельные шествия гитлеровских штурмовиков по улицам немецких городов настолько воодушевили Баргерскиса в далеком двадцать первом году, что к Семенову в Маньчжурию он не вернулся. Рудольфс Карлович окончательно пришел к выводу: вся эта рязанско-гуранская шатия-братия – откровенное быдло, недочеловеки. И не стоит изображать из себя белую офицерскую кость, тем паче под штандартом дома Романовых. Ну а уж про толстомордого усача атамана – и вообще речи нет. Мясник и такой же славянский ублюдок, как и все прочие.
Так после съезда, организованного «Aufbau», Бангерскис оказался на своей малой родине и поступил на службу в латышские вооруженные силы, приняв поначалу дивизию. Прогерманские настроения в правящих кругах Риги, дружба с Розенбергом и явное покровительство последнего обеспечили Бангерскису широкие возможности. Но и в роли военного министра, и в роли фактического лидера латвийского фашизма Бангерскис не был лицом публичным в полном смысле этого понятия. Вроде бы куда уж выше – хваленую Академию Генштаба окончил. Увы – как и раньше, оставался личностью довольно косноязычной, посему не ораторствовал. Что касается бумаготворчества – с этим у генерала обстояло еще хуже. Он мог изобрести в своем мозгу довольно хитроумную каверзу, умело построить интригу, просчитать свои действия и поступки окружающих на несколько ходов вперед, но перед белым листом бумаги и на трибуне им овладевал ступор. Генерал знал это, поэтому, как правило, действовал, опираясь на шустрых помощников, на авансцену не лез, предпочитая манипулировать людьми и событиями из-за кулис. Он не был любителем громкой славы и фанфар. Он любил власть и деньги, но упивался их невидимым могуществом, а не внешним глянцем – всеми этими политическими клоунадами, эскападами, променадами, хлопушками с конфетти и трескучими речами на конгрессах, съездах и светских раутах. Комфорт, конечно, любил, где-то даже барствовал, но для себя, а не для выпендрежа перед окружающими. Наверное, потому-то истинный Бангерскис так долго оставался бесплотным для советских органов государственной безопасности, числился в «бывших». Обомшелый осколок былого – только и всего.
Не была известна чекистам и «золотая» страница в биографии Бангерскиса. Очень немногие из числа приближенных к Колчаку были в курсе того, что солидная доля захваченного адмиралом на пике военной удачи российского золотого запаса уехала за Байкал в штабном эшелоне Бангерскиса. Верховный правитель, овладев золотой казной России, понятно, не стал складывать все яйца в одну корзину. Так заветные ящики и разделились: часть перекочевала к белочехам, часть умыкнул Семенов. Набил ящиками вагон и Бангерскис. Причем по указанию Колчака. Это произошло уже в ходе большого драпа от красных. Потому двигать по Великому Сибирскому железному пути целый золотой эшелон было чревато: красные партизаны всячески препятствовали отступлению колчаковской армии по железной дороге на восток – рвали рельсовые нити и стрелки, преграждали завалами пути у байкальских тоннелей.
Вот тогда-то острый ум и подсказал Рудольфсу Карловичу показавшуюся поначалу бредовой идею: сыграть на красных диверсиях. К тому времени у генерала сформировалось нечто типа личной гвардии. Такая вот гримаса смутного времени! По одну сторону фронта, в красных гвардейцах выступали революционные соотечественники – суровые и беспощадные красные латышские стрелки. Вот и по другую сторону – особый батальон охраны его высокопревосходительства командующего Уфимской группой – такие же суровые и беспощадные, молчаливые и решительные гренадеры-латыши.
Перед ними и была поставлена задача… подорвать и свалить в «славное море, священный Байкал» полдюжины хвостовых вагонов штабного поезда, дабы облегчить задыхающимся паровозам тягу по железному пути столь важного эшелона улепетывающего на восток былого колчаковского воинства.
Понятно, что никакого золотого груза в приговоренных вагонах не было. Но об этом знали только генерал и командир батальона охраны. Взорванные вагоны, ухнувшие на многометровую глубину, были набиты бесполезной амуницией, другим, уже никчемным штабным барахлом, потерявшей какую-либо ценность частью штабных архивов. Так Бангерскис убил двух зайцев, хотя никогда не слыл заядлым охотником. И при золоте остался, и отпала печальная необходимость делиться – вернее, отдать целиком! – препорученное ему для хранения золото новому хозяину – генерал-лейтенанту и верховному казачьему атаману Семенову.
Ящики с золотыми слитками поначалу благополучно катались вместе с командиром 1-го Забайкальского корпуса в штабном эшелоне. А когда окончательно запахло жареным, – Бангерскис… спрятал их среди увалов бескрайней даурской степи, в укромной пещере одного из приононских гольцов. Генералу совершенно не улыбалось тащить золото в пугающий своей неизвестностью, непредсказуемый Китай. Идею зарыть сокровище навеяло услышанное предание о скрытой где-то на забайкальской реке Ононе могиле великого Чингисхана. Правда, следы погребения клада генерал уничтожил не копытами полчищ конницы, а более прозаично – посредством взрывчатки, коей хватало с избытком. Исполнителей-свидетелей – восьмерых солдат саперного батальона – самолично, из ручного пулемета Шоша, расстрелял верный Бангерскису, как собака, командир охранного батальона. Он тоже долго не прожил – несколько дней спустя на одном из ночных перегонов произошел нелепый несчастный случай: подполковник в состоянии крепкого подпития выпал из вагона, ударился виском о рельсы…
В Маньчжурию Бангерскис ушел с небольшой толикой сокровища – чтобы хватило на ближайшее будущее. За остальным планировал вернуться. Осенью двадцатого года ему казалось, что это произойдет довольно скоро. Некоторое время спустя наступило горькое разочарование – новая красная власть обживалась на российских просторах, в том числе и в Забайкалье, основательно.