– Телефон, унтерштурмфюрер! – насупившийся Больц ткнул рукой за плечо Отто, на распахнутую дверь кабинета.
Мюнше замолк, не торопясь протопал в кабинет, снял трубку.
– Здесь унтерштурмфюрер Мюнше.
– Где вы бродите, черт вас подери?! – громко пролаял в телефонной мембране фон Заукель. – Полная готовность, унтерштурмфюрер! Тридцать минут до выезда. Распорядитесь насчет кофе, Мюнше. Здесь и – термос в дорогу.
– Яволь, герр оберст! – Отто тут же перезвонил в канцелярию: – Фройляйн Анна…
Он взял со стола свой «вальтер», вставил магазин, несколько помедлил и дослал патрон в патронник…
Пунктуальность удалось соблюсти. Полчаса спустя небольшая колонна вытянулась из ворот лагеря на дорогу. Впереди катили пулеметчики на мотоцикле, следом фырчал дизелем грузовой «опель-блиц» с брезентовым тентом над кузовом. В теплой трехместной грузовика все так и обстояло, как Отто нарисовал Больцу.
Злой ротный, оказавшись в холодной брезентовой коробке кузова, пытался дремать, наваливаясь левым боком на заднюю стенку кабины грузовика и подпрыгивая на краю жесткой деревянной скамьи, когда машина «собирала» очередной ухаб. Дремота Больцу, конечно, не удавалась, но он упорно смеживал веки, чтобы только не видеть лежащего на носилках в проходе, между расположенными вдоль бортов кузова скамьями, чертового русского, над которым трясется столько чинуш из абвера и гестапо. Рыжий Отто, конечно, прав насчет этого, но вряд ли его рассуждения понравятся гауптштурмфюреру Ренике… Думал Больц и о том, что русский, которого они транспортировали, скорее всего, действительно, рыбина еще та, раз целый абверовский полковник с лица спал, увидев, в каком состоянии этого русского обнаружили в лагере… Наверное, об этом думали и плотно заполнившие обе скамьи эсэсманы из лагерной охраны, сосредоточенно разглядывавшие доходягу на носилках. А что еще делать в трясущемся сумраке кузова?
Больц поежился и попытался поглубже втянуть шею в воротник шинели, – сверху неприятно сифонило ледяной струей. Но запечатать окошко в брезентовом пологе запрещено инструкцией: через эту дыру в тенте кузова вперед на дорогу смотрел свои раструбом вороненый МГ-34. Его сошки упирались в специальный выступ на крыше кабины «опеля», а приклад пулемета прочно прижал к плечу старший солдат Юрс. В защищающих глаза мотоциклетных очках Юрс походил на здоровенную, серую и противную, стрекозу без крыльев, усевшуюся у задней стенки кабины на сложенные друг на друга три патронных ящика. Пулеметчик зорко следил за дорогой и обочинами, лишь изредка скашивая глаза на притулившегося рядом командира роты: видит господин унтерштурмфюрер его боевое рвение или не обращает никакого внимания.
Ствол второго пулемета свешивался над задним бортом кузова «даймлера». Первым номером тут выступал сам шарфюрер Лемке, откинувший брезентовый полог пошире, чтобы его героическая фигура хорошо просматривалась из катившего следом за грузовиком полковничьего «майбаха». Замыкал колонну второй мотоцикл с пулеметчиками, которые, пожалуй, пребывали в максимальном дискомфорте: мало радости катить по дороге через лес в качестве арьергарда, постоянно ожидая свинцового гостинца в спину.
…Но все обошлось. Дорога выбежала из леса на поле, и Отто увидел полосатую будку, такой же полосатый шлагбаум поперек проезжей части, бетонный колпак пулеметного дзота-блиндажа комендантского поста, возле которого уже торчал знакомый бронетранспортер Hanomag. Тот самый, на котором из лагеря укатил гауптштурмфюрер Ренике. А на развилке дороги…
На развилке квадратился, тоже раскрашенный в зимний камуфляж, старый боевой дружище – Т-IV! Добрый, надежный старина! И не такая уж громыхающая, раскаленная летом и холодная зимой, пропитанная удушливой вонью синтетического топлива стальная коробка. Бывало – а как иначе в бою?! – друг друга в ней не разглядеть, не продохнуть от завеси пороховых газов, несмотря на яростные вентиляторы. И задницы, бедра, голени, плечи членов экипажа – вечно в синяках, несмотря на комбинезоны… Да разве в этом дело! Броня и мощь! Огонь и сила!
Увидев танк – близнеца тому, на котором ему довелось воевать, – Отто как-то не обратил внимания, что в этот раз его душу не царапнули привычные воспоминания о тех постыдных для солдата великого рейха обстоятельствах, которыми завершилась его служба в СС-панцер-ваффен. Напротив! Отто вдруг обнаружил, что насвистывает какой-то игривый мотивчик, отчего сидевший рядом в кабине грузовика лагерный врач, этот сдобненький педераст-педофил Кюнстлер, терся бедром уже совершенно беззастенчиво, с гадливой улыбочкой старался заглянуть Отто в глаза и даже чего-то там подпевать. Мюнше стало смешно. Он наклонился к докторскому уху, чтобы не услышал солдат-водитель:
– Мой дорогой, мой сладенький… Не забывайте, какие руны в ваших петлицах! Великий фюрер и рейхсфюрер СС учат нас каленым железом выжигать скверну подобного сладострастия…
В этот момент, пшикнув сжатым воздухом из тормозных барабанов и тяжело качнувшись вперед, «опель-блиц» остановился рядом с дзотом, перед поджарой фигурой в кожаном пальто. Кюнстлер перепуганно выкатился колобком из кабины и побежал в заднему борту грузовика – немедленно справиться о состоянии доставленного русского.
Мюнше, у которого при виде Ренике, тут же снова испортилось настроение, нехотя вылез из теплой кабины и поплелся докладывать гауптштурмфюреру о благополучном прибытии.
Тот, выслушав формальный рапорт, не преминул в очередной раз докопаться до Отто:
– Удивительно, как вы хоть это смогли, Мюнше! Посмотрим, что получится дальше. Но колонну вы построили безграмотно. Для чего выпятили вперед грузовик?
– Прикрыл им машину господина полковника…
– Мюнше, вы идиот? – с театральной интонацией, громко, чтобы услышали солдаты в кузове грузовика и на головном мотоцикле, спросил гестаповец. – Самый главный объект, квинтэссенция у нас что?
Вопрос обескуражил Отто, особенно мудреной и непонятной второй частью.
Ренике, с наслаждением разглядывал растерянную физиономию Мюнше:
– Да вы и в самом деле кретин, абсолютнейший кретин…
– Гауптштурмфюрер! Доложите обстановку! – Из скрипнувшего тормозами «майбаха» начальнику остбургского гестапо нетерпеливо махнул перчаткой фон Заукель. – У нас мало времени. Полагаю, нам следует засветло добраться до аэродрома в Остбурге.
– Естественно, господин полковник, – Ренике шагнул к машине. – До Берлина – несколько часов лету, и, конечно, их лучше провести в ночном небе – невидимкой для русских зениток и истребителей.
– Отправляйся с нашими попутчиками на пост, выпейте кофе. Через четверть часа продолжаем движение, – выдал распоряжение своему водителю Заукель и, проводив глазами поспешивших за ефрейтором Климова и Грачко, повернулся к гестаповцу: – Ну что вы застыли, Ренике, прошу в салон. Мы выпьем кофе здесь, к тому же, фройляйн Анна приготовила в дорогу свежие бутерброды.
– Яволь, – весело отозвался Ренике, обходя машину. Напоследок обронил для Мюнше, проглотившего при упоминании о бутербродах голодную слюну:
– Дайте солдатам команду оправиться и перекурить. До города будем выдвигаться в темпе. Я сам построю колонну, как надо, а то ваш идиотизм сведет меня в могилу!
«Сведет меня в могилу… Сведет меня в могилу…», – машинально замурлыкал Мюнше на мотив одной старой детской песенки, объявил перекур и, попыхивая сигаретой на ходу, чего до этой минуты сам не допускал и категорически пресекал среди подчиненных, бодро зашагал к железному старине – боевому другу Т-IV. «Сведет меня в могилу… Сведет меня в могилу… Сведет меня в могилу… Тра-ля-ля!..»
– Боевой привет! Хайль Гитлер! – улыбаясь, поприветствовал Отто копошившегося у моторного отсека танкиста в теплой куртке и замасленном комбинезоне. Увидев знаки различия Мюнше, танкист вытянулся в струнку и отрапортовал:
– Господин унтерштурмфюрер! СС-панцершютце Шоберт! Зиг хайль!
– Вольно, Шоберт, вольно. Есть глазами меня не надо, – усмехнулся Мюнше, похлопал рядового по плечу, протянул открытую пачку сигарет. – Закуривай. Давно служишь?
– Призван в сентябре сорок второго, герр унтерштурмфюрер!
– Да не тянись ты в струну. Мы – не пехота. Мы – танкисты, – снова похлопал Отто солдатика по плечу. – Я, правда, теперь уже не на танке воюю, но чертовски скучаю по доброму старому другу! – Теперь Мюнше уже хлопал рукой в вязаной перчатке по настывшей броне. – Покури, покури, панцершютце Шоберт, а я пока посижу на командирском месте, вспомню молодость.
Он отдал сигаретную пачку солдату, ухватился за поручень и легко взлетел к башенному люку. С удивлением обнаружил, что ничего не забыл: привычно, не зацепляясь за острые углы даже в долгополой шинели, скользнул на сиденье, автоматически захлопывая люк над головой и стопоря его защелкой; руки привычно легли на рукоятки поворотных башенных механизмов; глаза привычно впились в окуляры пушечного прицела… Наконец, Отто довольно откинулся на спинку сиденья и умиротворенно прикрыл веки…
– Докладывайте, гауптштурмфюрер. – У Заукеля и следа не осталось от секундной вспышки нетерпения, но глаза выдавали – настойчиво сверлили шефа остбургского гестапо, поудобнее рассаживающегося на мягком диване-сиденье «майбаха». С легким наклоном головы приняв из рук полковника металлический стаканчик с кофе, Ренике покатал его в застывших ладонях.
– Как вам уже известно, господин полковник, лагерной поисковой группой след четвертого беглеца был обнаружен неподалеку от развилки, где попалась тройка остальных. След вел в противоположную от шоссе сторону и вначале был потерян у незамерзающего ручья, но в результате тщательного прочесывания берегов утром вновь обнаружен. Вывел на проселочную дорогу, соединяющую деревню Тельпушино с заброшенным лесным хутором. Здесь след оборвался…
– По сути, Ренике, по сути! У меня нет времени! А в дороге нам не следует быть в одной машине, да и лишние уши…
– На лесной дороге с беглецом столкнулся местный полицай, некто Крюков… Все полицай-команды, герр оберст, были своевременно извещены о побеге, – пояснил Ренике. – Этот Крюков – один из наших осведомителей. Он незаметно подобрался к бежавшему, оглушил его и привез на хутор…