– Почему на хутор, а не в деревню?
– Жадность, герр оберст, – усмехнулся Ренике. – За поимку беглеца была назначена денежная награда. А эта русская сволочь запереживала, что получит не весь куш, если привезет беглеца на полицейский пост или в местную комендатуру. Делиться не захотел. А хутор… В общем, в прошлом году этот Крюков прибрал его к рукам, обживает, как собственный…
– Распустили вы тут весь этот славянский сброд, – буркнул фон Заукель. – Среди героев Восточного фронта, без сомнения, найдется достаточное количество офицеров, которые достойны вступить во владение местными лесными и земельными угодьями. Я с удовольствием посетил бы любого из своих боевых друзей, получи он за пролитую на полях сражений кровь фольварк поблизости. Можно обустроить уютный охотничий домик, не хуже тирольского. Говорят, здесь полно дичи? Вепри, лоси…
– Пока в этих лесах вооруженного двуногого зверья больше, чем нормальной дичи, – не удержался гестаповец, – а охота на него мало напоминает даже облаву на волков или загон кабана…
– Не жальтесь, Ренике. Мы отвлеклись. Дальше!
– Полицай оставил пленника связанным на хуторе, вернулся в деревню и сообщил нам.
– О каком вознаграждении вы объявили? – полковник с усмешкой глянул на Ренике.
– Полторы сотни остмарок.
– Столько суеты из-за жалкой пригоршни пфеннигов, – брезгливо поморщился Заукель. – Ваш осведомитель и в самом деле патологически жаден.
– Патология или нет, но это позволило нам разыграть комбинацию.
– О! Какая оперативность! Это интересно. И что же вы придумали?
– Сообщение о беглеце получил мой заместитель, оберштурмфюрер Краус. Он немедленно выехал на хутор. Со слов нашего осведомителя, до приезда Крауса, лагерник в сознание так и не приходил. Основательно разбил где-то голову, еще до встречи с полицаем. Да и тот тоже, при задержании, основательно приложил лагерника прикладом…
– Ренике, не надо воды, времени в обрез! Повторяю – самую суть! – оборвал гестаповца полковник.
– При личном обыске у беглеца обнаружена шифровка.
– Так! – оживился Заукель. От его сухости не осталось и следа. – Прекрасно! Прекрасно, Ренике! Ну!
– Краус ее скопировал.
– Смысл?
– Сейчас поясню. Прежде – для вашего сведения. – Ренике вытянул из внутреннего кармана и протянул полковнику сложенный вчетверо лист бумаги. Заукель жадно впился глазами в столбец пятизначных чисел.
– Теперь об оригинале, – самодовольно продолжил гестаповец. – Шифровка – на клочке ткани. Была у лагерника примотана к ноге – под повязкой на фурункуле. Оригинал вернули на место. А комбинация такова: наш агент пару-тройку дней позаботится о беглеце. Когда тот очухается, – постарается выведать, куда и кому эта лагерная скотина волокла шифровку. При благоприятном развитии ситуации мы обеспечим внедрение нашего агента в красное подполье. Имеется информация, что неподалеку от Остбурга под видом партизанского отряда орудует спецгруппа энкавэдэ, а не банда из местных… э… мужиков.
– Вы делаете успехи в русском фольклоре, Ренике, а вот затеянная вами комбинация имеет довольно шаткую конструкцию. Не проще ли выбить из лагерника всю информацию вашими испытанными способами? Чего-то вы загуманничали, Ренике… Но главное не в этом. Я убежден, что лесные бандиты, тем более, если это специальная разведывательно-диверсионная группа чекистов, достаточно осведомлены о персоналиях ваших «помощничков» в зоне своего действия. И легко могут проверить, что за тип лезет к ним, – через своих людей в деревнях. Или вы, Ренике, не знаете, что у лесных бандитов пособников в округе поболе, чем у нас с вами?
– Как и везде на чертовой славянской территории! – Ренике выругался.
– И потом, Ренике, а почему ваш Краус и этот ваш агент полицай…
– Крюков.
– Какая разница! С чего они так уверены, что лагерник в самом деле без памяти провалялся всё то время, пока полицай ездил от хутора до деревни и обратно? Если беглец хотя бы на мгновение пришел в сознание и обнаружил себя связанным… Тут даже идиот сообразит, что не у друзей находится.
– Позволю не согласиться с вами, господин полковник. Мало ли кто бродит по лесу. Допустим, поначалу Крюков решил состорожничать…
– Ренике… – укоризненно протянул Заукель. – А появление Крауса на хуторе с оравой солдат?
– Извините, господин полковник, но все-таки не стоит держать нас за болванов. Когда на хутор прибыл Краус – лагерник точно был в отключке. И потом – мы не толклись на хуторе, как стадо коров! Поведение же Крюкова можно как угодно замотивировать. Например: подобрал беглеца, связал на всякий случай, хотя бы для собственной осторожности или – еще лучше! – чтобы тот не причинил себе еще больших травм в беспамятстве! Как? И далее: спрятал на хуторе, а сам тщательно обшарил окрестности – на предмет поисковиков из лагеря. Убедился, что погони нет, – и вернулся: спасать бежавшего героя. Чем не вариант?
Гауптштурмфюрер с явным удовольствием отпил из стаканчика.
– С нашим агентом, господин полковник, дело тоже обстоит особо: он не местный. Залетный дезертир. Вполне приличная, по совдеповским меркам, довоенная биография. Чекисты могут проверять ее сколько угодно всю – от рождения до призыва, как и остальной, уже военный период. Да, попал в окружение. Да, не смог выйти к своим. Да, решил спасти свою шкуру, надел полицейскую форму. Но муки совести и дух патриота… Для русских, вы же знаете, это не пустые понятия. А тут еще и беглец из лагеря. Встреча с ним сыграла роль катализатора… Чекисты, конечно, вряд ли бы прониклись доверием, появись у них в отряде наш человек, так сказать, на голом энтузиазме, но он – спаситель беглеца из лагеря. Просто спаситель, ни о какой шифровке ничего не ведающий… Или ведающий, но спасающий и шифровку, допустим, не саму, а ее дубликат.
– Складно. Но – при благоприятном развитии событий. А если у вашего агента ничего не выйдет? Эти русские – такие тупые животные.
– Выйдет, – уверенно усмехнулся Ренике. – А не выйдет… Накроем отряд зондеркомандой. Кто уцелеет – из тех выдавим всё, что надо. У любой мужской особи, герр оберст, исключая кастратов, секреты легко выдавливаются из мошонки. Обычным каблуком.
– Кто бы сомневался в ваших способностях, гауптштурмфюрер… – Заукель снова брезгливо поморщился.
«Чистюля… Аристократия беломанжетная!.. Пакостливое иезуитство… Кто-то копается в коровьем дерьме, а кто-то жрет взбитые сливки и делает вид, что не знает, как они достаются», – зло подумал Ренике. Вслух добавил:
– Шифровку мы развалим в любом случае. Скорее всего, шифр – самый примитивный. Лагерь – не то место, где рождаются чудеса криптографии или для нее созданы идеальные условия. Полагаю, что ключ к шифру – это что-то вроде перевертыша текста, небольшого и, скорее всего, стихотворного, чтобы легче держать в голове. А в остальном – аналогично, как при использовании заранее обусловленного литературного произведения. Стоит на полке книжный том…
– Это понятно! – Заукель нетерпеливо оборвал гестаповца. – В логике вам не откажешь. С шифром в Берлине и наши специалисты поработают. Благодарю вас, гауптштурмфюрер, за тесное сотрудничество. Ваше понимание ситуации – положительно удивляет.
– Мы делаем общее дело, полковник, – негромко, спокойным, без излишнего пафоса, голосом, отчеканил шеф остбургского гестапо. – «Как же… Чтобы эти армейские выскочки… Рейхсфюрер за такие штучки по головке не погладит, а уж папаша Мюллер – тем более. Да что там до таких высот… И у непосредственного его, Ренике, начальства хватит сноровки отвертеть голову за самодеятельное сотрудничество с конторой Канариса». В копии шифровки для «коллег» из абвера цифры несколько «подправили».
«Гестаповская благотворительность – самое предсказуемое во всей этой истории, – подумал фон Заукель. – Скорее всего, с содержанием шифровки хитрецы Гиммлера что-то нахимичили. Вся надежда на наши каналы в ведомстве Мюллера и на показания этого московского чекиста. Впрочем, последнее – иллюзорно. Чекист явно дрогнул, но кто знает это чертово комиссарово племя! И проиграв – не сдаются…»
Это было последнее, о чем подумали абверовский полковник Рудольф фон Заукель и шеф остбургского гестапо гауптштурмфюрер Ренике на заднем сиденье роскошного «майбаха». Снаряд, выпущенный Мюнше из танковой пушки, разнес машину в клочья.
Попыхивающие сигаретами рядом с дзотом эсэсовцы на мгновение окаменели, а потом врассыпную кинулись в сугробы на обочине дороги. А хобот танковой пушки уже переползал на бетонный колпак дзота-блиндажа. Дважды рявкнуло орудие, раскалывая серый бетон на куски с торчащими уродливыми крючьями стальной арматуры. Бетонные обломки, казалось, еще не успели разлететься, как танк снова изрыгнул косматую огненную вспышку, заставившую пузатую тушу бронетранспортера дернуться и окутаться чадящими, мечущимися в яростной бестолковости языками пламени. А танковый хобот полз дальше. Следующий залп ударил по тупорылому «опель-блицу», тут же усыпавшему все вокруг обломками деревянных бортов и ошметьями мгновенно вспыхнувшего брезента. Через пару секунд грузовик превратился в ревущий факел огня, увенчанный черным жирным дымом, тяжелым толстым столбом, полезшим к небу.
Медленно ползущая вкруговую танковая башня бухнула из пушки по пулеметному гнезду на противоположной обочине шоссе, потом стеганула по полосатой будке и сугробам длинной, на всю патронную коробку, пулеметной плетью, и – танк замолк.
Выждав несколько минут, шарфюрер Лемке, тяжело дыша, опасливо подполз к танку с кормовой части и швырнул на решетку моторного отсека противотанковую гранату. Ухнул взрыв, пламя охватило содрогнувшуюся бронированную машину. Она не огрызнулась ни пушечным, ни пулеметным огнем. Позже, когда из обгорелого Т-IV наконец-то будет вытащен труп Мюнше, окажется, что спятивший унтерштурмфюрер подох не от взрыва гранаты и не от сожравшего танк огня, а заблаговременно пустил себе в висок пулю из «вальтера».
ГЛАВА 9. ТКАЧЕВ
«Хутор… Да… Был… А почему был?.. Разве он мог куда-нибудь уйти с хутора?.. Стоп, машина!.. А сейчас-то что же?..» Сильно болела голова. Василий попытался поднять руку, дотронуться до раскалывающегося затылка, но не смог. Что удалось – через застилающую глаза пелену разглядеть нависающий бревенчатый потолок.