– Очнулся? Это хорошо, – раздался откуда-то сбоку незнакомый мужской голос. Слова болезненными молоточками отдавались в голове, казались оглушительными. Василий захотел повернуть голову и увидеть говорившего, – снова ничего не вышло.
– Ладно, после поговорим, – снова громко протокало в затылке, и невидимый хозяин громового голоса, с таким же шумом ушел, чему Василий даже обрадовался – ему хотелось сейчас только одного – тишины, покоя.
Надолго или на мгновение он снова провалился в беспамятство – в глухой черный мрак, в котором не раскалывалась голова, не били по затылку безжалостные молоточки. Но вот снова – как вынырнул в боль. Этого не хотелось, хотелось, наоборот – оставаться в черном забытьи, но что-то заставляло, приказывало выныривать. «Хозяюшка, будь ласка, приюти до утра пацана. Околел, как цуцик, Васька Мятликов»… Точно! Так и надо сказать, а еще, до этого?.. Четыре раза по два стука… Окошко с огорода… Хозяюшка… Лет полста… С восточной стороны, второй дом от околицы… Но это в деревне, а при чем здесь хутор?..» Голова заболела еще больше, нестерпимо обрушились на затылок злые молоточки… Василий застонал, медленно погружаясь в спасительный мрак, но успел почувствовать волшебную прохладу, охватившую лоб и виски и возвращающую из обволакивающего беспамятства. Очень захотелось пить. Он попытался крикнуть об этом, но не смог и понял это, как и то, что кто-то услышал его немой крик: губы, неповоротливый, обдирающий рот язык, горящее сухостью нёбо вдруг ощутили влагу.
– Нет-нет, пока хватит…
«Другой голос… Это женщина… Мягкий говор – молоточки в затылок не бьют… Хозяюшка, будь ласка, приюти до утра пацана…»
– Сергей Евдокимович, он снова какую-то хозяюшку поминает, снова про пацана…
«С кем она разговаривает?! – испугался Василий. – Она не должна никому это говорить!.. Подстава!..» Испуг резко вернул в сознание – перед глазами замаячил бревенчатый потолок.
– Сергей Евдокимович! Вроде очнулся, глаза открыл!..
Василий тут же опустил веки, от чего в затылке как будто немного полегчало. «Где он? Кто это – Сергей Евдокимович? Не знаю… Нет… Никогда не слышал… Не должно быть никакого Сергея Евдокимовича… Верняк – подстава!.. Как на хуторе… Стоп, машина! Хутор! Это хутор! Догнали, суки! Ничего не вышло!.. М-м-м…»
– Стонет… Жар у него…
– Ты ему почаще губы смачивай, Люба, но пить не давай. Кто его знает, насколь у него голова стрёхнута: рвота начнется – неизвестно как скажется.
– А что наш фельдшер, скоро они?
– Не знаю, как угадаешь… По времени – так пока еще оно не вышло. Еще часа три…
«О чем это они? Какой фельдшер? Фельдшер… Точно… Зацапали, суки! Гниды…».
Теперь Василий вспомнил. Конечно да! Он вышел на дорогу… Видимо, там и потерял сознание от выворачивающего все внутренности кашля и боли в разбитой голове. Потом очнулся на хуторе. Это ему мужик, который кружку с водой в губы совал, сказал. Мужик – гнилой, к маме не ходи… Гнилой… «Что я ему мог выболтать? Неужто про явку в деревне по беспамятству цинканул?! Твою мать!.. Да нет, не мог… А если?..»
Василий снова застонал. Уже не от боли – от злого бессилия. «Так дешево спалиться. Все усилия – в задницу! Подвел, всех подвел!..»
Губы снова ощутили спасительную влагу. «Нет… Ничего я не выболтал… Кабы разболаболился – они бы со мной не цацкались… А пока, ишь, даже бабу приставили с мокрой тряпкой, чтоб не подох раньше времени… Фельдшера ждут… Заботливые, сучары… А вот – с прибором на вас! Хер чего узнаете!..» И тут же – ознобом окатило! Твою мать!.. А малява-то?! Малява!..
Василий попытался сосредоточиться – ощутить на теле повязку с лоскутом, полученным в лагере. Маленький лоскуток со столбцом цифирок, который надо во что бы то ни стало донести до своих…
Он осторожно попытался приоткрыть глаза. Вроде бы получилось. Совсем чуток приподнял веки и, незаметно, сквозь ресницы, снова видит бревенчатый потолок. Вдруг этот потолок заслонило чье-то лицо, а участливый женский голос произнес:
– Вот и хорошо… Хорошо… Потерпи, милый, потерпи…
Губы опять ощутили влагу.
«Странно… – через силу попробовал сосредоточиться Василий. – “Потерпи, милый”… Странно… Да где же я?.. Нет, не могут, не станут гансы со мной такой балаган разводить… А почему бы и нет… Сам я хлам бубновый… а вот малява… Могут цыганочку с выходом сбацать гансы из-за малявы? Могут, курвы!.. Яковлич про такое предупреждал… Яковлич… Что же с малявой-то?.. Черт, как раскалывается голова!.. Есть повязка на ноге или нет? Не чувствую… Рукой бы…»
– Э-э… Спокойно, парень, спокойно!
«Опять этот мужик!..» Василий вдруг почувствовал, как его начинает раскручивать какая-то исполинская сила – все быстрее и быстрее! В рот изнутри ударило жидкой горячей горечью… И он снова провалился в спасительную черноту.
Командир разведывательно-диверсионного отряда особого назначения «Виктор» старший лейтенант государственной безопасности Ткачев отложил потемневший от грязи и пота хлопчатобумажный лоскут. В который раз задумчиво потер мочку левого уха. Чертыхнулся: никак не мог заставить себя изжить эту привычку. С детства тянется, а ни к чему – обращает на себя внимание со стороны, запоминается, а потому – вредная для чекиста. Посмотрел на заместителя, лейтенанта госбезопасности Некрасова:
– Что молчишь, Евдокимыч? А если это абверовцы или гестаповцы с нами игру затеяли?
– Не думаю, Дмитрий Павлович, – в разговор вступил помощник по разведке младший лейтенант госбезопасности Тимохин. – Мои ребята этого парня подобрали чуть живого и не надеялись донести…
– Всё так, Сережа, но вот, что меня смущает… Когда вся кутерьма с побегом из лагеря завертелась?
– Три дня назад. Еще буран был, снежку привалило…
– Вот… Три дня. И опять же – снежок. Тут ты – в самую точку. А теперь, други мои, ответьте на простой вопрос: может ли человек с такими ранами на голове, без питья и жратвы, да в такой худой одежонке лагерной столько времени скитаться по лесу? В лагерном ватнике на рыбьем меху, без шапки, с разбитой головой…
Ткачев замолчал на мгновение, потом озабоченно спросил Тимохина:
– А твои хлопцы, Сергей, вроде бы уже должны вернуться?
– Сам тревожусь, Дмитрий Павлович, – помрачнел Тимохин.
Ткачев захлопал себя по карманам, сунул руку в один, другой.
– Чертова бабушка!
Некрасов и Тимохин улыбнулись. Месяц назад командир, на себя не надеясь, дал им торжественное обещание не курить.
Ткачев сумрачно оглядел их ехидные физиономии, вынул руку, запустил пальцы в густую шевелюру, отчего сразу стал похож на простого деревенского мужика, решающего мировые проблемы.
Вредный Тимохин, словно между делом, в большой задумчивости, потянул из кармана кисет, принялся сворачивать внушительную «козью ножку». Ткачев внимательно следил за его ловкими пальцами.
– А знаете, Дмитрий Павлович, – поспешил нарушить возникшую паузу Некрасов, – со мной Люба тоже кое-какими наблюдениями поделилась. Ее подопечный несколько раз в бреду повторил одну и ту же фразу. Что-то такое: «Хозяюшка, будь ласка, приюти, околел…»
– И что ты по этому поводу думаешь? Где-нибудь в деревне скрывался?
– А почему бы и нет?
– Несколько раз, говоришь, повторял? – Тимохин наконец закончил священнодействовать с самокруткой, полез в карман за зажигалкой. – А, может, это…
Он запыхтел самосадным дымом. Ткачев жадно поглядел на помощника и решительно протянул руку:
– Дай-ка, дерну разок!
– Э-э, уж нет, дорогой товарищ командир! – хитро засмеялся Тимохин. – Служба службой, а табачок врозь. Негоже подавать пример слабоволия подчиненным! Командир – он ведь для бойца пример! Мы с вас пример и берем!
– Берете! Коптите, как паровозы! – Ткачев безнадежно махнул рукой.
– Дмитрий Павлович, – укоризненно протянул некурящий Некрасов, – сами же знаете, у нас в отряде курящих – с гулькин нос. Ребята до войны спортом всерьез занимались, пятеро – всесоюзные призеры. Тимохин да еще несколько ему подобных табачную смуту вносят.
– С немцами разберемся и за этих смутьянов возьмемся. Так что ты хотел сказать, Сергей?
– А если, Дмитрий Павлович, это пароль? Как в точности фраза звучит?
– Сейчас… У меня записано. – Некрасов расстегнул брезентовый планшет, порылся среди тощей пачки листов, извлек один из них. – Вот, со слов Любы, так записал: «Хозяюшка, будь ласка, приюти до утра пацана, околел, как цуцик». И еще… Раненый несколько раз повторил имя и фамилию. Имя разобрали точно – Василий, а вот с фамилией – непонятно. То ли Вятликов, то ли Зябликов.
– Знать бы, куда он шел… – Ткачев снова взъерошил затылок. – Тимохин, черт тебя дери, дай затянуться, может, мысли попрут. Или горлодеру своего пожалел?
– Ничего мне для вас не жалко, товарищ командир, – вздохнул помощник. – А вот терять веру в твердое слово командира…
– Ты мне еще политическую статью пришей! – нахмурился Ткачев. – Где твои разведчики, Тимохин?
Снаружи кто-то гулко затопал ногами. Обитая изнутри войлоком, дверь землянки распахнулась, впуская молочный клуб морозного воздуха. На пороге выросла фигура в белом маскировочном комбинезоне.
– Разрешите, товарищ командир!
– Алешин! Ну, наконец-то! – чуть ли не хором выдохнули Ткачев и Тимохин. – Легок на помине! Все?
– Так точно, без потерь, – прогудел простуженным голосом командир разведвзвода сержант госбезопасности Алешин. – И фельдшера доставили в целости и сохранности.
– Фельдшера – это хорошо, – кивнул Ткачев. – А по существу задания? Ты давай-ка, разоблачайся и докладывай. Сейчас мы чаек организуем. Марченко! Марченко-о!
В клубе морозного воздуха выросла новая фигура.
– Марченко, чайку, – и покрепче!
– С молоком бы! – прогудел Алешин, стаскивая комбинезон. – Совсем я осип.
– Будет и с молоком, и медом! – весело откликнулся ординарец командира.
– Мед? А мед откуда, а, Марченко? – с подозрением спросил Ткачев. – Молоко-то, знаю, – прошлый раз дед Антип намороженных кругляшей привез, а мед?