нерала, не так ли? Или вы убеждены, что без вас это не получится? У генерала много давних и, заметьте, более близких, чем вы, знакомых и приятелей в Риге. Но мы видим в вас перспективного сотрудника. Все зависит от вас, Круминьш. Установление контакта с генералом – своего рода экзамен для вас. Кстати, я ждал от вас подобного вопроса. Если бы вы его не задали – можно было предположить, что вы попытаетесь затеять двойную игру.
– Спасибо за откровенность.
– Не за что. Пока вы нас не разочаровываете. Итак, вполне возможно завтра господин Мартин уже встретится с вами для уточнения некоторых деталей нашей совместной работы, способах связи и передачи информации. Кстати, научим вас устраивать тайники несколько лучше, чем это вы проделали с печным дымоходом. Да не вздрагивайте вы так! Ваш прекрасный пистолет лежит на месте. Только не советую им пользоваться. Время, конечно, наступило беспокойное, по мере возможности, безусловно, стоит заботиться об элементарной личной безопасности, но… сами понимаете, что вам может грозить даже за хранение оружия. При любых властях, кстати.
Уже довольно густой сумрак залил гостиную.
– Давайте-ка устроим светомаскировку, – сказал Флягин. – Нам осталось соблюсти некоторые формальности, но в темноте это не получится.
– Это не проблема, – произнес, вставая, Круминьш. – У меня все отработано. Нужно просто задернуть шторы, они свет лампы не пропускают, как и свет свечи.
Он задернул толстые бархатные шторы, перенес с подоконника подсвечник. Флягин чиркнул спичкой, подождал, пока язычок пламени наберет силу, и вынул из внутреннего кармана лист бумаги и «вечное перо».
– Сейчас, дорогой господин Круминьш, вы напишите свою первую и последнюю расписку. Готовы?
– Что я должен написать?
– Вы должны написать примерно так: «Я, Пауль Круминьш, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, обязуюсь за определенное денежное вознаграждение передавать представителю разведоргана одной из стран, ведущей вооруженную борьбу с германским фашизмом, любую интересующую этот разведорган информацию, которая может быть полезной в этой борьбе. Мой служебный псевдоним, а равно псевдоним представителя разведоргана, нам взаимно известны и используются нами только для связи. Дата, подпись, место». В дальнейшем в расписках за полученные деньги будете подписываться псевдонимом. Пишите по-русски, так нам удобнее.
Круминьш каллиграфическим почерком вывел на листе требуемое и не раздумывая подписался.
– А теперь ниже, дорогой Дэни, напишите, что в качестве аванса вы получили от господина Мартина, как представителя разведоргана, с которым вы обязуетесь сотрудничать, двести фунтов стерлингов.
Круминьш удивленно вскинул брови.
– Однако… Вы довольно щедры.
– Не беспокойтесь, отработаете. В нынешней ситуации вас устроит английская валюта? Или вы предпочитаете рубли?
– Нет уж, увольте. Большевистские деньги, видимо, скоро станут бесполезными бумажками.
– Ну и прекрасно. – Флягин аккуратно свернул обязательство-расписку, завинтил колпачок на авторучке, убрал их в карман. – Господин Мартин, выдайте нашему сотруднику деньги.
Безмолвный Скулме положил перед Круминьшем оклеенную бумажной полоской пачечку фунтов. У новоиспеченного агента нервно чуть дрогнули пальцы.
– Вы правы, – сказал он, поднялся, вышел в столовую, громыхнул заслонкой на голландке. Скулме быстро вынул из кармана пистолет, снял с предохранителя. Напрягся и Флягин.
Но Круминьш, вернувшись в гостиную, положил кобуру с браунингом перед Флягиным.
– Лучше заберите его. Русские ли, немцы – одни неприятности. Вы правы.
– Похвально, – начальствующим тоном сказал Флягин, глядя Круминьшу прямо в глаза. Тот взгляда не отвел. – Хотя, повторю: теперь вы – в игре. Но пробовать нас переиграть, Дэни, не стоит.
– Куда уж после такой расписки, – хмыкнул Круминьш.
– Хорошо, что вы это понимаете… Да, еще один дружеский совет… Он касается вашей личной жизни. Нам глубоко безразличны некоторые ваши, скажем так, наклонности и пристрастия. Однако, согласитесь, вам не хотелось бы, чтобы они кому-либо стали известны? Допустим, вашим будущим германским друзьям…
Круминьш опустил голову.
– До новой встречи, Дэни!
Глубоко заполночь Флягин и Скулме вернулись в управление. По дороге их несколько раз останавливали военные патрули, усиленные бойцами батальонов рабочей гвардии.
– Вас запрашивала Москва, – доложил Флягину дежурный.
– Телефон защищенной связи?
– В кабинете начальника управления. Он ждет вас.
– Флягин, как обстановка? – Голос начальника отдела в телефонной трубке был громким и чистым, словно из соседней комнаты. – Кратко и по существу.
– Беседа прошла без осложнений.
– Не настораживает?
– Иллюзий не питаю, посмотрим.
– Не задерживайся. Полно другой работы.
– Товарищ первый, важно проследить динамику, первую реакцию фигуранта.
– Флягин, это сделают местные товарищи. У нас более насущные задачи.
– Есть. Завтра в ночь выезжаю.
– Сегодня, уже сегодня!
Флягин положил трубку и посмотрел на начальника управления и Скулме.
– Мне приказано сегодня же выехать обратно.
Местным товарищам удалось пристроить своего московского коллегу на поезд, покинувший Ригу уже засветло, в шестом часу утра. В переполненных вагонах можно было только сидеть, но Флягину отвели верхнюю полку в купе начальника поезда – задерганного до белого каления сухощавого и вислоусого, охрипшего от посадочной круговерти белоруса, который, когда к нему привели «сурьезного» пассажира, только и сказал:
– Лягайте, товарыщ. На ключык запру – спи. Някто не потрывожит, дажэ я.
Лязгнул замок на купейной двери, потом Флягин, уже проваливаясь в сон, почувствовал, как, лязгая вагонными сцепками, дернулся состав, протяжно прогудел локомотив. А других лязгов Флягин уже не слышал.
…Из черной глубокой сонной ямы Флягина вырвал удар. Со всего размаха впечатало в тисненную каким-то орнаментом фибровую стенку купе. И сразу же на уши обрушился рев паровозной сирены, крики, грохот – жуткая какофония всевозможных оглушительных звуков! Флягин очумело крутнул головой, которой довольно крепко приложился, спрыгнул с вагонной полки на пол, приник к окну.
По полю в разные стороны от состава разбегались десятки людей.
Внезапно, почти рядом с вагоном, блеснуло что-то черно-оранжевое, полностью закрывшее Флягину всю картину, сотней небесных громов ахнул рвущий барабанные перепонки чудовищный грохот, и в вагонный бок ударил невидимый гигантский молот! Флягин успел инстинктивно дернуть руки к лицу. И тут же – словно рой шершней ударил ему в обе руки, в подбородок, в плечи и грудь сотнями безжалостных жал! – а кислая, плотная, удушливая волна отшвырнула от купейного окна к двери, выбивая остатки сознания…
…Флягин очнулся в полной темноте. Ощутил себя распростертым навзничь, не чувствуя ни рук, ни ног. В ушах стоял высокий пронзительный звон, который поначалу показался посторонним, как раз и вырвавшим из беспамятства, но вскоре Флягин понял, что это звенит в ушах. Он долго лежал, соображая, что же такое с ним произошло, где он. Потом высоко-высоко Флягин увидел звездочку, вскоре различил еще одну, еще… Но небо было каким-то странным – в виде небольшого прямоугольника.
Флягин попытался встать. Это ему удалось не сразу. Сразу даже сесть не получилось – закружилась голова, затошнило… Как долго он снова приходил в себя – Флягин определить не мог. Час, два, три?..
Чем больше времени проходило, тем сильнее Флягин ощущал боль. Казалось, что она была в теле повсюду. И везде разная: жгло плечи и руки; саднило подбородок; трещала голова, стреляя в уши и затылок; тягучей, перехватывающей и без того скудное дыхание, болью выворачивало позвоночник.
Но сознание постепенно яснело. И Флягин вспомнил тот черно-оранжевый всплеск перед вагонным стеклом, чудовищный удар грома и гигантского молота – весь тот одновременный кошмар, после которого уже ничего, кроме мрака, не было.
Глаза уже привыкли к темноте, позволяя немного сориентироваться в пространстве. А все пространство оказалось купейной коробкой лежащего на боку вагона. И Флягин медленно, насколько ему позволяли силы, полез наверх, навстречу прямоугольному странному небу. Оно оказалось не таким уж и странным – обычным, когда Флягин все-таки добрался до прямоугольника – рамы вагонного окна. С трудом, шипя и кряхтя от боли, Флягин протиснулся наружу. Он надеялся, что ночной воздух позволит ему продышаться, избавиться от забившей легкие клейкой массы чего-то кислого, химически-противного.
Но снаружи не было никакого чистого и свежего, прохладного ночного воздуха. Снаружи была густая тяжелая гарь, пропитанная смрадом тлеющего угля и горящего мазута. Разглядеть общую картину – никакой возможности, но Флягин понимал, что сидеть на искореженном вагоне, свесив ноги в выбитое взрывом окно, и таким образом дожидаться рассвета – самое глупое, что можно предпринять в сложившейся обстановке.
Он наконец-то ощупал наружные и внутренние карманы пиджака. Удостоверение личности, деньги, командировочное удостоверение… С огромным облегчением Флягин убедился, что документы не пропали. Табельное оружие в командировку он не брал – в Риге на операцию товарищи снабдили. Расписка Круминьша-Дэни осталась в сейфе у Скулме. Спускаться в купе за чемоданчиком с бритвенными принадлежностями и прочими атрибутами командировочного мужчины – какой смысл тратить силы, когда с опрокинувшегося вагона слезть в его состоянии – проблема.
Кое-как проделав последнее, Флягин долго сидел на земле, унимая боль и промокая лохмотьями рубашки кровь, сочащуюся из множества порезов на лице и руках. Только теперь сообразил, насколько ему повезло, когда он инстинктивно закрыл лицо руками, – они приняли на себя основной шквал стеклянной крошки, в которую разлетелось вагонное стекло от взрыва авиабомбы, по всей видимости, разорвавшейся совсем рядом с вагоном и опрокинувшей его.