Перед глазами Бангерскиса тут же встали очертания заветных гольцов над извивающейся лентой Онона. Проклятая Россия!
Он вперился тяжелым взглядом в Круминьша.
– И как вы представляете всю эту авантюру?
– А так, как вы, генерал, для себя определитесь. Или мы водим за нос англичан во славу германского оружия, или честно зарабатываем фунты, или делаем и то и другое…
Круминьш продолжал смаковать коньяк, а Рудольфс Карлович смотрел на него и думал о том, что, безусловно, с англичанами стоит дружить. Нацистская идея велика и гениальна, но ее нынешняя реализация и впрямь заведет неизвестно куда – фюрер становится непредсказуем, его окружение – оголтелые параноики, одержимые только жаждой обогащения… В отношении России наглец Круминьш с его историческими экскурсами, к сожалению, прав – тоже неизвестно, куда всё повернется. А Британская империя – о, ее незыблемости можно позавидовать…
Бангерскис смотрел на Круминьша и думал, что контакт с англичанами ему нужен прямой. Этим стоит заняться, конечно, не спеша, обстоятельно и наверняка, – чтобы этот хлыщ оказался лишним звеном. Бывший майор должен исчезнуть.
Отряд Ткачева вышел в Коростянский лес боевым рейдовым порядком. Москва операцию санкционировала.
На базе-2 остались пятеро бойцов для охраны припасов, стационарного радиопередатчика и надзора за сидящим под замком Крюковым. Оставили на базе и санинструктора Любу. Василия Мятликова Ткачев тоже поначалу планировал оставить, но тот рвался в бой. Генерал Багратионыч, правда, командиру заявил, что хотя организм у парня молодой и на хлопце все зажило, как на собаке, но тем не менее исключить последствий тяжелейшего сотрясения мозга нельзя. Но Ткачев думал и о другом. Кто разыщет в лагере, если операция пройдет успешно, чекиста Барабина? Не перекличку же на плацу устраивать: ау, Барабин! Правда, «расписной» член боевой группы оружия не получил, только лыжи, которые осваивал на ходу, вспоминая далекие забытые детские навыки. Ничего, через пару часов, Некрасов, шедший в арьергарде отряда, уже констатировал: способный оказался паренек.
Шли всю ночь. В рассветных мартовских сумерках ткачевцы втянулись в горловину Коростянского леса.
– Привал! – скомандовал Ткачев. – Алешин, бери людей, и двигайтесь к предполагаемой базе окруженцев. Мы ждем вас с их представителем для знакомства здесь.
Название «окруженцы» за минувшие дни уже крепко прилипло в неизвестному партизанскому отряду. Да и как его именовать, если о нем мало чего известно. Ткачев отлично понимал, что многое в принятом им решении выглядит рискованно, если не сказать авантюрно. Но время поджимало. Разведмероприятия не выявили пока наращивания немцами карательных сил. С одной стороны, это выглядело несколько странно и тревожило. Такой тарарам учинен на комендантском посту – и никакой реакции. Почему? И на меньшие партизанские вылазки гитлеровцы откликались без промедления: врывались в ближайший к месту диверсии населенный пункт, хватали заложников, расстреливали всех, кто казался им подозрительными, прочесывали подозрительные лесные участки.
Ткачев постоянно возвращался в своих ночных размышлениях к этому труднообъяснимому эпизоду. Вот почему, выходя в нынешний рейд, он приказал Тимохину «сделать крюк» – выдвинуться к шоссе между Тельпушино и городом и устроить там засаду: захватить «языка», желательно повыше чином. И, помимо всего прочего, выведать все, что возможно о разгроме комендантского поста.
…Тимохин надеялся не опоздать. Его группа ускоренным маршем скользила к условленному месту сбора. Тимохин надеялся не опоздать, сознавая, насколько мала, насколько призрачна и наивна его надежда. Он не хотел об этом думать, но какое-то шестое чувство выворачивало наизнанку душу, путало мысли, заставляя опять и опять цепляться за призрачную соломинку надежды.
…Когда Тимохин и трое разведчиков вышли к шоссе, день окончательно склонился к закату. Удача могла улыбнуться лишь в ближайший час. С наступлением темноты движение на шоссе практически замирало до утра, и ни о каком «языке» уже не могло идти и речи. Конечно, можно было попробовать проделать это на вновь ожившем посту у отворота на Тельпушино. Однако, полагал Тимохин, после налета немцы там свою бдительность небось удесятерили, а не то что удвоили.
Удача улыбнулась. Не прошло и четверти часа, как со стороны города показался мчащийся «опель», в ровный гул двигателя которого – метрах в тридцати от замаскировавшихся в сугробах по обе стороны дороги разведчиков – вплелась пара хлопков. «Опель» пролетел еще метров двадцать, завилял и, перекосившись, остановился. Деревянная плашка с набитым частоколом здоровенных гвоздей, прикопанная в снежный наст дорожной колеи, сделала свое дело.
Из машины выскочил солдат-водитель, с остервенением пнул сдувшиеся с левой стороны колёса, закопошился у багажника, отвинчивая «запаску». Следом из машины, потягиваясь, вылез офицер с автоматом в руках.
«Ишь, тянется, как кот, а “шмайсером” по сторонам водит!» – с ненавистью подумал Тимохин, довел риски оптического прицела до нужной точки и плавно нажал на спуск. Обмотанный бинтом карабин оглушительно бухнул средь тишины пустынного шоссе. Офицер выронил автомат и рухнул рядом с «опелем». Почти сразу же с противоположной обочины грохнул и второй выстрел, подкосивший водителя. Запасное колесо, выпав у него из рук, утробно хлюпая, закрутило спираль по дороге и чмокнуло последний раз почти напротив Тимохина.
Один из разведчиков с автоматом наизготовку стремительно нырнул к машине и тут же сделал рукой отмашку: больше никого! Наклонился над офицером, вытащил у него из черной кобуры на поясном ремне пистолет и, сунув трофей за пазуху, а свой автомат через голову отправив за спину, – потащил офицера за обе руки к кустам на обочине. Тимохин поспешил туда же.
– Жив?
– А куда он денется! Вы его, товарищ младший лейтенант, аккурат в бедро приложили.
Тимохин задрал у немца полу шинели, глянул на рану. Кровоточила изрядно. Он похлопал офицера по щекам. Тот тяжело и медленно поднял веки, затуманенным взором уставился на Тимохина. По мере того как глаза раненого обретали осмысленность, в них разгоралась остервенелая злость.
– Добрый вечер, господин обер-лейтенант, – на вполне сносном немецком языке сказал, усмехаясь, Тимохин. – Всего несколько вопросов. Извините за причиненные неудобства.
И добавил по-русски уже для подчиненного:
– Леша, ты жгут-то ему все-таки наложи и попытайся остановить кровь. Подрасспросить же надо…
…И вот теперь Тимохин надеялся не опоздать. «Язык» оказался заместителем коменданта Тельпушино. Ничего существенного выжать из него не удалось, хотя он и не запирался, наивно надеясь, что словоохотливость спасет ему жизнь. Ничего существенного… За исключением истории с разгромом поста. Тимохин поначалу не поверил в услышанное, а когда до него окончательно дошел смысл сказанного…
И теперь Тимохин надеялся не опоздать.
– Товарищ командир, Алешин возвращается. С ним кроме наших еще трое, – доложил выскользнувший на лыжах из густого ельника боец боевого охранения.
Ткачев зашарил биноклем между деревьями. Вскоре показалась алешинская группа в белых маскомбинезонах, а с ними и троица незнакомцев, тоже в белых маскировочных костюмах – немецкого образца. Вооружены незнакомцы были новенькими пистолет-пулеметами МП-40, болтавшимися на груди. Через пару минут вся группа предстала перед командиром отряда «Виктор»
– Встретились, товарищ командир! Малость попугали друг друга, не без этого! – усмехнулся Алешин. – А так – без осложнений.
– Командир отряда особого назначения Ткачев. Представьтесь.
– Здравия желаю! – растянул губы в широкой улыбке плотный, коренастый бородач, сдвигая автомат за спину. Поднес ладонь к ушанке, плотно затянутой тесемками белого капюшона. – Заместитель командира объединенного партизанского отряда «Мстители» старший лейтенант Красной армии Игнатов. А это мои товарищи – лейтенант Ерохин и старшина Паздников.
Ерохиным оказался несколько нескладный, ростом выше среднего, лет тридцати блондин с тонкими нервными губами и приопущенными плечами, какие характерны для борцов вольного стиля. На лыжах держался уверенно, как и Игнатов. А вот старшина по фамилии Паздников – крепыш с рыжеватой щетиной на круглых щеках, в видавшей виды каракулевой кубанке, которую наискосок пересекала кумачовая ленточка, явно с лыжами не дружил. Наверно, поэтому выглядел наиболее скованно из троицы.
Игнатов извиняюще посмотрел на Ткачева:
– Позвольте уж и вы, товарищ Ткачев, какой-нибудь документик, а то даже и не знаю вашего звания.
– Просьба закономерная, – кивнул Ткачев и протянул Игнатову в развернутом виде удостоверение, не выпуская его из пальцев.
– Извините, товарищ старший лейтенант государственной безопасности…
– Извиняться не за что. Правильно проявляете бдительность.
– Ну дак… – Игнатов вновь расплылся широкой улыбкой, потянул из кармана квадратную, в мелкую черно-белую шашечку, пачку немецких сигарет «Каро», щелчком по донышку выбил до половины пару сигарет, протянул пачку Ткачеву.
– Бросил, – вздохнул тот.
– И правильно! Зараза… А вот тянет! – продолжал улыбаться Игнатов. – Так что, как говорится, милости просим! Командир нашего отряда майор Зубенко в курсе – гонца к нему мы уже спроворили. До нашего расположения недалёко – версты четыре.
– Спасибо… А скажите, старший лейтенант, что привело ваш отряд сюда? – Ткачев испытующе посмотрел собеседнику прямо в глаза. – Коростянский лес, по сути, мешок…
– Это понимаем… – с едва уловимой снисходительностью – а может, Ткачеву показалось это – сказал Игнатов. – Но мы сюда временно заскочили, немцев с панталыку сбить и – ударить по лагерю, товарищ… э-э… старший…
– Давайте перейдем на армейские звания, так вам будет проще.
– Да я не из кадровых… – Игнатов замялся.
«То-то ты не в километрах, а в верстах расстояния считаешь…» – подумал Ткачев и пояснил: