Крюков миновал сени и распахнул дверь в дом. С порога пахнуло холодом.
«Выстудился без хозяина… Ниче, щас раскочегарим печку, и через полчаса оживут хоромы!» Крюков прошел вперед, к столу, опустил на столешницу фляжку. Она снова зазывно булькнула. Потом он стянул с плеча лязгнувший автомат, перехватил его за ствол и поставил на стул, прислонив к спинке. Правая рука привычно ослабила поясной ремень, а левая уже тянулась к фляжке.
Крюков крутнул головой к полке над кушеткой. Уезжая с хутора, он туда сунул миску с нарезанными ломтями сала и половинкой головки репчатого лука. Лениво подумал, что надо забрать из брички мешок со свежеиспеченными ковригами хлеба и кринку со сметаной…
Так и застыл – с протянутыми к фляжке растопыренными пальцами и повернутой влево на короткой жирной шее головой.
Из-под полки, с кушетки, на Крюкова смотрел черный зрачок автоматного дула.
– Чего застыл? Обосрался? – раздался насмешливый, но злой голос.
Крюков отвел глаза от черной дыры ствола. Опять этот лагерник, будь он проклят! В животе и впрямь заурчало.
– Узнал, ищейка гансовская! Это хорошо! Наше вам с кисточкой! Заседание трибунала считаю открытым. Обвиняемый Крюков? Фашистский холуй собственной персоной! А расскажите нам, обвиняемый Крюков, как вы продали германским выродкам русских людей?
Крюков медленно выпрямился, руки безвольно повисли вдоль туловища. А мандражной трясучки почему-то не ощущалось. Труханул поначалу, но сидящая внутри уверенность, что не может вот так, в одночасье, жизнь прекратиться, – уверенность эта не исчезла, душа не завопила в ужасе. «Сразу не убил, базар разводит…»
– Ты че, большевичков энкавэдэшных пожалел? – проговорил Крюков, внимательно наблюдая за нервным лицом Василия. «Не-е, не должен шмальнуть в безоружного. Намеренье, конечно, имеет, но и сам себя уговаривает – потому и запел: трибунал, обвиняемый…»
– А ты сортируешь, значит, кого жалеть-миловать, а кого продать-казнить?
– Слышь… Ты же правильный пацан по жизни… – продолжил Крюков. – Чево в лягашей и судейских заиграл-то? Чево ты от них видел? Радуйся, што жив остался. Везучий шкет…
– Быстро ты от нашей встречи очухался… Да, дядя, везучий я! И ты на этом хуторе меня гансам продать не успел, и там, в Коростянском лесу, на меня у хозяев твоих ни мины, ни пули не нашлось.
– Говорю ж, фартовый, значит. Вот и радуйся жизни. Че тебе вся энта чекистская свора? Иль мало гнобили ранешне? Баланды не наелся?
– Да нет… особливо твои хозяева нынешние обкормили… А ты, дядя, никак, зону топтал?
– Было дело. Гэпэушники пятьдесят восьмую мигом нарисовали.
– Политкаторжанин, значит-ца, вы, гражданин Крюков! – протянул Василий. – Тю-у! Получается, в точку глядели «органы» – чистый враг народа и есть! Надо было тебя, иуда, еще тогда оформить на «десять лет без права переписки»! А ты, курва, столько лет зазря небо коптишь, кровь народную пьешь. Ишь, как нынче через гансов капитал наживать устроился! И че гансы? Шнапсом или бумагой иудины сребреники выдают?
– С тобой комиссары и бумагой не расплатятся, – мрачно сказал Крюков. – Кончилось их время. А кабы и повернуло в ихнюю сторону – тебе в героях там не ходить. Можа, это ты чекистский отряд угробил? Какая тебе вера? Спаситель-то твой давным-давно – тю-тю. Еще кады ты вот на энтой кушетке в беспамятстве валялся.
Болью ударило Василию в затылок, на мгновение даже в глазах помутилось. Как на спуск не нажал!..
– Чево мордой задергал? – Крюков непроизвольно скривил в ухмылке рот, почувствовав облегчение. «А кишка-то у молокососа тонка. Коли щас не шмальнул…» – Пока ты евошнее заданье выполнял, немцы-то в лагере ево надыбали, в город повезли, а на посте тельпушинском и чекиста твово в общей заварухе прикончили. От так-то… И выходит, парень, ноне у тебя ни одной отмазки. Окромя меня, конешно.
Последнее Крюков поспешно добавил, зорко поглядывая на вздрогнувшего Василия. И добавил с видимой усталостью, медленно опускаясь на табуретку у стола:
– Слышь, парень. Молодой ты, вона, еще какой, жизни и не понял покедова. По хрена тебе это всё? За кого биться собрался? За Ёську Сталина? Так емя прижмет – договорятся оне с фюрером, всё че надо поделят. А тебе с твоим настроем нонешним при любом раскладе лоб зеленкой намажут, даже не сумлевайся, герой. Не таким мазали, аль забыл? Маршалы, наркомы! И де оне? От то-то и оно… Сам про себя, парень, не позаботишься – не проживешь…
Василий смотрел на разглагольствующего полицая и думал о том, насколько же подлым может быть человек. Да и человек ли это? И не животина даже. У той тоже понятие о добром есть… Перед глазами снова встали лица Некрасова, Ткачева, Мальцева… Василий, может быть, только сейчас до конца осознал, что больше никогда не увидит этих людей. Да, несказанно повезло ему. Ударила рядом мина – очнулся под ночным небом. Потом ужом выскользнул из проклятого Коростянского леса, где победно сновали толпы немчуры и полицаев, выискивая оставшихся в живых. Выскользнул. Подался с глупой надеждой на базу отряда, хотя ведь слышал, как Некрасов бойцу приказанье отдавал: тем, кто на базе, перебраться на резервную. А где она, эта резервная? Да и кто туда перебрался?.. Василий посланного Некрасовым на старую базу бойца так и не встретил, а что там увидел… Крюковских рук дело… Даже Любашу гаденыш фашистский не пожалел… А теперь, ишь, политбеседу завел, о его, Василия, судьбе озаботился, уму-разуму учит, рыло гестаповское! Тва-арь, какая тварь!.. Рассматривая полицая, обретающего на глазах уверенность в своей правоте, Василий снова подумал о том, что все-таки надо попробовать выйти на явку в Авдотьино, которую ему дал в лагере Яковлич. А если гансы с вот этой полицайской сволотой и там побывали… Что ж, остается еще дядька в городе. Может, и вправду, он…
– …Жизнь одна, чего ею разбрасываться. Живи и радуйся…
«Поет, иуда!»
– Да… – прервал Василий полицая. – Заслушался я тебя, дядя. У тебя не просто помоечное хлебало – цельное гансовское радио! Где наблатыкался репродуктором работать? «Вумный», смотрю, как «вутка», только «вотруби» не хряпаешь!
– И тебе советую поумнеть.
– Сладко жрать, мягко спать…
– И че? Че плохова?
– Не, это я люблю.
– И поче ты тут тады развыступался? «Заседанье трибунала…» Тьфу! – осторожно передразнил Крюков.
Мятликов с интересом посмотрел на ожившего, обретающего уверенность полицая.
– Слышь, дядя… А ты, я погляжу, и впрямь сладко жрешь и мягко спишь? Поднакопил, значит, капиталу-то?
– Эва… Так ты бы с этого и начинал! – еще больше приободрился Крюков. – Могу поделиться. И в долю взять…
– Вот этим барахлом? – презрительно хмыкнул Василий. – Хутором сраным? Или жратвой наворованной, которой ты схрон в стайке набил? Или той гансовской денежкой, что ты в подполье в банке прикопал?
«Су-у-у-ка! – простонал про себя Крюков. – И как он надыбал-то всё! Когда?!»
– Ну, че? Совсем матка выпала? – зло засмеялся Мятликов. – Это я – со скуки. Я ж уже пару деньков тебя тут дожидаюсь. Обсмотрел все твои достопримечательности. Аль чего еще не углядел?
– А вот… Смотри, смотри! – Крюков дрожащими пальцами оттянул залоснившийся узел черного форменного галстука, зацепил и рванул с шеи сыромятный ремешок, распутал узел на горловине крошечного мешочка. Вытряхнул на краешек столешницы глиняный комочек. Изжелта-серыми, с черными каемками, ногтями расколупал почти окаменевшую глину. И протянул Василию в горсти тускло блеснувший самородок.
– Чистое ржавье! Забирай!
– Ты погляди! Какой желудь! – изумился Василий, непроизвольно потянувшись всем туловищем навстречу. Автоматный ствол приопустился вниз, и этого движения Крюкову показалось достаточно для задуманного. Он крутнулся на табуретке, хватая «шмайсер» со стула, но тут же удар прикладом в лицо сбил полицая на пол…
– Очухался? – Василий, расставив ноги, стоял и смотрел на распростертого на полу Крюкова. – Никак и вправду умным себе показался? Ты кого тут хотел развести, как фрайера, гнида? «Ржавье»! Да засунь ты себе его…
Василий замолчал, пристально, ненавидяще посмотрел на Крюкова. Потом нагнулся к нему и протянул самородок.
– Забирай свое сокровище.
Крюков недоверчиво уставился на Василия заплывшими глазами.
– Забирай, я сказал!
Крюков приподнял руку, ожидая подвоха, но приятная знакомая тяжесть уже ощутилась в ладони, и он тут же успокоился, прислушался к себе – ан нет в душе ужаса! Разбитое лицо горело, а ужаса нет. «Тонка у сучонка кишка, тонка… Золотишко-то увидал… Затрепетал, хвост овечий… Ить, как оно, ржавье, на людев-то действует… Ниче…»
– Ну а теперь, тварь фашистская, глотай!
– А? Чево? – не понял Крюков.
– Глотай, падла, свое сокровище! – Василий выпрямился и навел полицаю в лоб автоматный ствол.
– Да ты чево… Парень…
– Глотай, падла!
Крюков заплакал. Давясь слезами, сунул самородок в рот.
– Глотай!!
– Да как же я его… – прохрипел Крюков, тараща на Василия округлившиеся глаза.
– Как? А вот так!
И Василий прикладом с размаха, вместе с зубами, вбил золотой камень Крюкову в глотку.
1985–2010 гг.
Чита
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
В главе 3-й приводится подлинный факт скандального происшествия в кремлевской квартире В. И. Ленина. С подробностями можно познакомиться в журнале «Коммерсантъ Власть» от 21 января 2008 г.
Реальны фигура и биография нацистского преступника Р. К. Бангерскиса-Бангерского (глава 7), как и факт его пребывания в Забайкалье. Когда летом 1944 года советские войска вступят на территорию Латвии, Бангерскис переберется из Риги в берлинский пригород Потсдам, где разместится Латышский национальный комитет, который объявит себя временным правительством Латвии в изгнании. Всё это произойдет при активном участии официальных германских кругов и руководства ордена «Мертвая голова» – СС. Бангерскис станет президентом ЛНК. Его арестуют англичане 21 июня 1945 года. Он будет отнесен к разряду нацистов, посидит непродолжительное время в брауншвейгской тюрьме, лагере для военнопленных в Вестертимке, но уже 25 декабря сорок пятого выйдет на свободу из лагеря для латышей во Фрисланде. Властям Советского Союза эсэсовского генерала Бангерского не выдадут. Он благополучно проживет в западногерманском Ольденбурге до конца февраля 1955 года, закончив свою жизнь под колесами так и неустановленного полицией автомобиля, скрывшегося с места наезда. Бангерскиса вполне могли убрать англичане, узнав, что он двойной агент и банально водил их за нос. Могли его ликвидировать и сотрудники ведомства генерала В. И. Вертипороха – 13-го отдела Первого Главного управления КГБ СССР, на счету которого похищение