— Фара?
— Да, Фара. Редкое, серьезное заболевание, похожее на болезнь Альцгеймера. Человек утрачивает способности на когнитивном… то есть познавательном уровне, затем возникают проблемы с двигательным аппаратом. Обычно первые симптомы проявляются после тридцати, но бывает, что и в детском возрасте.
— Хм. Значит, Бирта и Сильвия знали, что у их детей эта болезнь?
— Они пришли ко мне, потому что подозревали это. Болезнь Фара трудно диагностировать. Бирта Беккер и Сильвия Оттерсен побывали у многих врачей, и никто не мог поставить их детям диагноз. Думаю, обе они искали через Интернет, вводили в поисковики симптомы, вышли на болезнь Фара и, конечно, здорово напугались.
— И тогда они обратились к вам? К пластическому хирургу?
— Я специализировался на болезни Фара. Случайно.
— Что значит «случайно»?
— В Норвегии всего около восемнадцати тысяч врачей. А знаете, сколько болезней существует на свете? — Ветлесен кивнул на свои дипломы на стене. — Болезнь Фара случайно оказалась в программе курсов по заболеваниям нервной системы, которые я посещал в Швейцарии. У нас в Норвегии болезнью Фара не занимается никто. Вот так я и стал специалистом по этой болезни, хотя, разумеется, не успел изучить ее достаточно глубоко.
— Расскажите все, что знаете о Бирте Беккер и Сильвии Оттерсен.
Ветлесен пожал плечами.
— Раз в год они приходили сюда со своими детьми. Я их осматривал. Никаких ухудшений не находил. Кроме этого я ничего об их жизни не знаю. Ни о жизни… — Он запнулся и тихо добавил: — Ни о смерти.
— Ты ему веришь? — спросил Харри. Они ехали мимо пустыря.
— Не совсем, — ответила Катрина.
— И я тоже. Думаю, нам надо сосредоточиться на нем, а Берген оставим на потом.
— Не согласна, — возразила Катрина. — Тут явно есть связь.
— Да? И какая же?
— Пока не знаю. Звучит дико, но, мне кажется, есть какая-то связь между Рафто и Ветлесеном.
— Что ты имеешь в виду?
— Рафто мог изменить внешность с помощью пластической операции.
— У Ветлесена?
— У него самого. Это объясняет выбор жертв: и у Сильвии, и у Бирты дети наблюдались у одного и того же врача. Может, именно в клинике Рафто их и увидел.
— Ты рано выходишь на прямую, Катрина.
— Ты так считаешь?..
— Такие расследования похожи на головоломку, пазл. Вначале мы собираем разные кусочки и вертим их так и сяк, прикидывая, куда каждый из них встанет. А ты слишком рано пытаешься эти разрозненные кусочки соединить.
— Да мне просто захотелось озвучить свою мысль. Чтобы самой услышать, насколько идиотски это звучит.
— А звучит по-идиотски.
— Мы разве не к управлению? — с удивлением спросила она.
Харри услышал в ее голосе едва заметную дрожь и скосил на нее глаза, но лицо Катрины было непроницаемо.
— Я хочу проверить то, что сказал Ветлесен, кое у кого из моих знакомых. Который, кстати, его знает.
Матиас вышел навстречу Харри и Катрине в белом халате и желтых резиновых перчатках. Он встретил их в гараже одного из корпусов больницы «Гёустад», того, что выходит окнами на третью кольцевую дорогу.
Матиас помог им поставить машину на место — похоже, оно было закреплено за ним, но пустовало.
— Стараюсь больше ездить на велосипеде, — объяснил Матиас и открыл при помощи пластиковой карты дверь, ведущую из гаража в подвальный этаж Института анатомии. — Этот выход очень удобен, когда приходится заносить или выносить трупы. Я бы с удовольствием предложил вам кофе, но мы только что закончили с одной группой студентов, и вторая уже на подходе.
— Извини за беспокойство. Ты и впрямь выглядишь усталым.
Матиас вопросительно посмотрел на Харри.
— Мне вчера звонила Ракель и сказала, что ты работал допоздна, — объяснил Харри, мысленно проклиная себя и стараясь, чтобы выражение лица его не выдало.
— Ах, ну да, — кивнул Матиас. — Ракель и сама задержалась. Ужинала с подружками и сегодня даже взяла отгул. Когда я звонил недавно, она была занята генеральной уборкой. Женщины… Кто их поймет?
Харри улыбнулся и спросил себя, существует ли на этот стандартный вопрос адекватный ответ.
Человек в зеленой униформе больничного санитара провез к двери в гараж металлическую каталку.
— В университет Тромсё отправляем? — спросил его Матиас.
— Попрощайся с Хьелльсеном, — улыбнулся тот в ответ. В его ухо был вдет целый ряд колечек, тесно прижатых друг к другу, как у женщин племени масаи. Только те носят свои кольца на шее, а эти придавали лицу санитара какую-то раздражающую асимметричность.
— Хьелльсен? Правда, что ли? — Матиас остановился.
— Тринадцать лет на службе. Теперь очередь Тромсё копаться у него внутри.
Матиас приподнял простыню. Харри увидел лицо. Кости черепа проступали сквозь кожу, разглаживая старческие морщины на бесполом, белом, как гипсовая маска, лице. Харри знал: это потому, что труп забальзамирован, все кровеносные сосуды заполнены смесью формалина, глицерина и спирта. Эта смесь противостоит разложению тканей. К уху была прикреплена металлическая пластинка с трехзначным числом. Матиас стоял и смотрел, как санитар катит Хьелльсена к гаражной двери. А потом — словно стряхнул оцепенение и пришел в себя.
— Простите. Все оттого, что Хьелльсен пробыл у нас очень долго. Он был здесь профессором анатомии, когда институт только создали. Фантастическое строение… Такие ярко прорисованные мускулы. Нам его будет не хватать.
— Мы тебя надолго не задержим, — сказал Харри. — Хотели попросить, чтобы ты рассказал, как Идар относится к пациентам-женщинам. И их детям.
— Ты имеешь в виду то же, что и я?
Харри кивнул.
Матиас отпер перед ними следующую дверь. Они вошли в помещение с металлическими столами и висящей на одной из стен доской. Столы были оборудованы лампами и раковинами. На каждом из них лежала пачка одноразовых перчаток. Скорее всего, вопросы Харри займут место в голове Матиаса между чьей-то плюсной и большой бедренной костью. Слегка попахивало хлоркой, совсем как в отделе судебной медицины, подумал Харри. Матиас сел на стул, Харри на вентиляционный короб, а Катрина подошла к одному из столов и уставилась на три выложенных в ряд мозга, гадая: муляжи это или?..
Матиас довольно долго размышлял, а потом сказал:
— Я никогда не замечал сам и не слышал от других, чтобы между Идаром и его пациентками или их детьми происходило что-то сомнительное.
Он так нажал на слово «пациентки», что Харри спросил:
— А с непациентками?
— Я не так хорошо знаком с Идаром, чтобы судить об этом. — Матиас нерешительно улыбнулся. — Надеюсь, это поможет?
— Конечно, — ответил Харри. — Я вот еще о чем хотел спросить. Что ты знаешь о болезни Фара?
— Очень немного. Быстроразвивающаяся патология. И очень серьезная.
— А ты знаешь кого-нибудь из норвежских специалистов по этой болезни?
Матиас задумался:
— Да что-то никого не припомню.
Харри поскреб подбородок:
— Ну ладно, спасибо за помощь, Матиас.
— В том-то и дело, что не за что. Если захочешь узнать поподробнее о болезни Фара, позвони вечером. Дома у меня под рукой будут кое-какие книжки.
Харри встал и подошел к Катрине. Та что-то рассматривала под крышкой одного из больших металлических резервуаров у стены. Он заглянул ей через плечо, и язык его тут же закололо как иголками. И вовсе не от вида кусков человеческой плоти, которые лежали в ящике. Нет, от запаха спирта. Девяносто градусов ровно, подумал он.
— Здесь хранится то, — пояснил Матиас, — что остается после ампутаций.
Харри взглянул на Катрину. Ее лицо ничего не выражало. Дверь позади них открылась, стали заходить первые студенты и принялись натягивать голубые халаты и белые резиновые перчатки.
Матиас проводил полицейских обратно в гараж. Возле последней двери он тихонько взял Харри за локоть:
— Я хотел бы тебе кое-что сказать, Харри. Не знаю, как начать…
— Давай, — сказал Харри и подумал: вот и приехали, сейчас-то и всплывет их встреча с Ракелью.
— Мне очень неловко, но… Речь об Идаре.
— И что же? — спросил Харри и, странное дело, почувствовал скорее разочарование, чем облегчение.
— Понимаешь, это может ничего не значить… возможно, мне и разговор-то заводить не следовало. Но я подумал, что в таком важном деле лояльность — не главное. Осенью, когда я еще работал на «скорой», мы вдвоем с коллегой пошли после ночной смены перекусить и выпить кофе в «Посткафе». Кафе рано открывается, и там наливают пиво, так что с утра туда тянутся все забулдыги с бодуна. Ну и другие бедолаги.
— Я знаю это место, — сказал Харри.
— И там, к своему удивлению, мы заметили Идара. Он сидел за одним столом с каким-то потрепанным парнишкой, который уплетал суп. Увидев нас, Идар вскочил из-за стола и был ужасно смущен, что его застали в таком месте. Я про этот случай забыл, то есть думал, что забыл. Но вот ты спросил, и эта история сразу всплыла. Я тогда… ну, ты сам понимаешь, что я тогда подумал.
— Понимаю, — ответил Харри. И добавил, заметив страдальческое выражение лица Матиаса: — Ты правильно сделал.
— Спасибо. — Матиас натянуто улыбнулся. — Но чувствую себя Иудой.
Харри попытался найти какие-нибудь правильные слова, но все, на что его хватило, — это протянуть руку и пробурчать «спасибо за помощь». Прикоснувшись к холодной резине перчаток Матиаса, Харри вздрогнул.
Иуда. Поцелуй Иуды. Они ехали вниз по Слемдалсвейен, а Харри все вспоминал, как язык Ракели оказался у него во рту, как она мягко мурлыкала и громко стонала, ее вопли и его испуг — он даже резко остановился, так ему хотелось, чтобы это подольше не кончалось. Но Ракель пришла к нему не для того, чтобы это не кончалось. Она пришла, чтобы изгнать демонов, очистить тело, чтобы, вернувшись домой, очистить и душу. И сделать генеральную уборку. Ну да, ну да.
— Набери клинику, — попросил Харри.
Он услышал, как быстро бегает по кнопкам телефона пальчик Катрины. Она протянула ему мобильный.