японская бумага ручного изготовления, что-то вроде папируса. Ее обычно определяют по запаху, потому что при изготовлении используют кору кустарника мицумата. К тому же наша бумага — вообще особенного типа, называется коно.
— Коно?
— Купить такую можно только в специальных магазинах, знаешь, такие есть лавки, где продаются старинного образца перья для письма по тысяче крон, специальные чернила и кожаные блокноты… Знаешь наверняка…
— Откуда? Не знаю я.
— Вот и я не знаю, — признался Хольм. — Но мы выяснили, что в Осло есть только один магазин, где продается бумага коно. Называется «Ворсе», находится на Гамле-Драмменсвейен. Я побеседовал с продавцом и выяснил: теперь такие вещи у них покупают редко, потому они больше и не заказывают. Перестал народ разбираться в качестве и прочих вещах, — так он говорит.
— То есть…
— То есть продавец даже и припомнить не мог, когда в последний раз продавал бумагу коно.
— Ага… И это, стало быть, единственный такой магазинчик?
— Да, — ответил Хольм. — Был еще один в Бергене, но они давно отказались от подобного ассортимента.
Хольм замолчал в ожидании следующего вопроса. Дуайт Йоакам продолжал во весь голос хоронить свою любовь. Харри молчал.
— Харри?
— Я думаю.
— Да быть не может! — усмехнулся Хольм.
Это был уже исчезающий образчик провинциального юмора, над которым Харри потом будет долго хмыкать, даже и не понимая, что тут, собственно, смешного. Но теперь было не до смеха. Харри кашлянул:
— Что-то мне кажется, неспроста это: вряд ли убийца не подумавши пошлет следователю, который работает над его делом, такую редкую бумажку. Он же наверняка знает, что мы все это проверим, тут даже не надо слишком много детективов по ящику смотреть.
— Может, он не знал, что она редкая? — предположил Хольм. — Может, бумагу вообще не он покупал?
— Тоже возможно. Но что-то говорит мне, что Снеговик не из тех, кто допустит такой дурацкий промах.
— Но допустил же.
— Нет, это не промах, это умысел. Он рассчитывал на то, что мы выясним, что это за бумага.
— Чтобы что?
— Ну, это классическая схема. Нарциссического плана серийный убийца разыгрывает пьесу с собой в главной роли — в роли непобедимого, могущественного героя, который в конце концов одержит верх.
— Над кем?
— Ну… — Тут Харри впервые произнес это вслух. — Над тем, кто ему под стать, так же опасен и такой же Нарцисс. Надо мной.
— Почему он выбрал тебя?
— Не знаю. Может, он знает, что я единственный в Норвегии полицейский, который поймал серийного убийцу. Он считает, что я бросил ему вызов. На это указывается и в письме, он же там вспоминает про Тувумбу. Не знаю, Хольм. А как называется магазинчик в Бергене?
— Флеск! — представился старичок с сильным бергенским выговором: «л» он выстрелил коротко и остро, протянул «е-э-э», повысив тон в самой середине, а «с» сильно приглушил. Петер Флеск, так забавно произносивший собственную фамилию, оказался пыхтящим, громкоголосым и открытым человеком. Он охотно рассказал, что занимается антиквариатом с младых ногтей и специализируется как раз на бумаге, перьях, кожаных бюварах и прочих письменных принадлежностях. Большинство его покупателей были постоянными клиентами, как правило, пожилыми, как и он сам.
На вопрос Харри о писчей бумаге коно Флеск с сожалением в голосе ответил, что ее уже много лет нет в магазине.
— Это, конечно, дела давно минувших дней, — сказал Харри, — но, может быть, раз уж ваши покупатели сплошь постоянные клиенты, вы вспомните, кому продавали коно?
— Ноккену вроде, Мёллеру. И Киккусену из Мёлларена. Записей у нас нет, но у старухи моей память — капкан.
— Составьте, пожалуйста, список: полное имя, адрес и примерный возраст. И пришлите мне на имейл…
— Имейлов не держим, — перебил его пыхтящий старик. — И не предвидится. Факсом могу отправить, давайте номер.
И тут Харри осенило. Правда, если человека осеняет, для этого всегда есть причина.
— Конечно, за давностью лет всего не упомнишь… Но не было ли среди ваших покупателей Герта Рафто?
— Железного Рафто? — улыбнулся Петер Флеск.
— Вы что, о нем слышали?
— Да тут о нем все слышали. Нет, он у меня ничего не покупал.
Комиссар полиции Бьярне Мёллер часто повторял: для того чтобы выявить единственную возможность, надо исключить все остальные возможности. Поэтому следователь должен не огорчаться, а радоваться, когда очередная версия срывается. К тому же Харри всего лишь «осенило».
— Ну что ж, и на этом спасибо, — поблагодарил он. — Будьте здоровы.
— Рафто ничего не покупал у меня, — вдруг раздался голос Петера Флеска, — зато я у него покупал.
— Что?
— Так, всякую мелочишку. Бэушные серебряные зажигалки, перья золотые. Такие вещи. Иногда я это покупал. Хотя и знал, откуда они.
— И откуда же они?
— А вы что, ничего не слыхали? Ходили разговоры, что он прихватывает такие штучки с мест преступления.
— А покупать, значит, не покупал…
— Рафто не интересовался нашим товаром.
— И бумагой? Бумагой тоже не интересовался?
— Минутку, там старуха моя что-то говорит…
Флеск прикрыл трубку ладонью, Харри слышал только отдельные звуки: сначала оклик, потом тихий разговор. А потом Флеск убрал руку и сообщил с тем же занятным бергенским выговором:
— Она мне напомнила, Герт Рафто и впрямь получил остатки бумаги. В обмен на голландскую серебряную подставку для ручки. Я ж говорю: у старухи память будь здоров.
Харри положил трубку и понял, что поездки в Берген ему не избежать.
Все-таки в Берген.
Было уже девять вечера, а на столичной Брюнсс-алле, в доме номер шесть, на втором этаже все еще горел свет. Со стороны это шестиэтажное здание казалось обычным учреждением: модный фасад, красный кирпич, серая сталь. Впрочем, изнутри тут тоже все напоминало учреждение, поскольку работа почти всех здешних сотрудников — а их насчитывалось около четырехсот — была по-инженерному будничной: компьютерщики, лаборанты, исследователи, фотографы и так далее. Однако на самом-то деле в здании располагался Национальный департамент по борьбе с организованной преступностью, как его называли теперь, а раньше — Главное управление криминальной полиции Норвегии, или сокращенно КРИПОС.
Итак, было уже девять вечера, и Эспен Лепсвик к этому времени успел отпустить всех своих людей, занимавшихся расследованием убийств, так что в ярко освещенной комнате перед ним сидел только один человек.
— Да. Пока немного, — сказал Харри Холе.
— Это такой приличный синоним к «ни хрена», правильно? — Эспен Лепсвик потер пальцами глаза. — Ну что, может, пропустим по пивку, и ты мне расскажешь, что вы там накопали?
Харри рассказывал, пока Эспен Лепсвик вел машину вниз к центру города, к Министерству юстиции, чьи здания высились по обеим сторонам улицы. Когда Харри закончил, они сели за столик в популярном заведении, где было полно жаждущих пива студентов, еще более жаждущих адвокатов и полицейских.
— Я хочу взять с собой в Берген не Скарре, а Катрину Братт, — поделился Харри. — Перед тем как двинуть к тебе, я просмотрел ее бумаги. Она еще, конечно, довольно зеленая, но, судя по документам, уже поработала над двумя делами об убийствах там, в Бергене. И насколько я понимаю, рулил расследованием тогда ты.
— Братт, ну конечно, помню! — Эспен Лепсвик просиял и поднял палец, заказывая бармену еще пива.
— Ну и как, доволен ты ею?
— Чертовски доволен, чертовски… способная девка. — Лепсвик подмигнул Харри, и тот поймал его взгляд — взгляд усталого человека с тремя пустыми пивными кружками на столе. — Если бы мы оба были свободны, я, черт возьми, занялся бы ею вплотную. — И он допил оставшееся пиво.
— Я имел в виду… Ты думаешь, она нормальная?
— Нормальная?
— Ну да. В ней есть что-то такое… не знаю, как сказать. Что-то экстремальное.
— А, я понимаю, что ты имеешь в виду. — Эспен Лепсвик медленно кивнул и попытался сфокусировать взгляд на лице Харри. — Послужной список у нее, конечно, идеальный. Но, между нами говоря, слышал я от одного мужика кое-что о ней и ее супружнике.
Лепсвик поискал на лице Харри хотя бы немного одобрения, не нашел, но все равно продолжил:
— Ну, понимаешь… Плетки и наручники, садо-мазо… И конечно, они ходили в такие клубы специальные.
— Это не мое дело, — сказал Харри.
— Нет-нет, конечно, и не мое! — перебил Лепсвик и поднял обе ладони, как бы защищаясь. — Это всего лишь слухи. Только знаешь что? — Лепсвик хохотнул и перегнулся через стол, чтобы Харри не пропустил его признание. — Я бы дал ей надеть на себя какой-нибудь ошейник.
Харри, очевидно, не смог сохранить равнодушно-каменное выражение лица, потому что Лепсвик дернулся, будто внезапно пожалел о своей откровенности, сел прямо и продолжил в нейтрально-информационном тоне:
— Профессиональная дама. Умна. Настойчива и энергична. Довольно сильно нажимала на меня, чтобы я помог ей с кое-какими закрытыми делами. Но абсолютно нормальная, даже слишком: такая, знаешь, закрытая, сдержанная. Думаю, что вы составите идеальный тандем.
Харри улыбнулся в ответ на это саркастическое замечание и встал:
— Спасибо за совет, Лепсвик.
— А как насчет ответного совета? Вы с ней… а?
— Мой совет, — сказал Харри, выкладывая на стол сотенную купюру, — оставь машину здесь.
Глава 14День девятый. Берген
Ровно в 8.26 шасси самолета, следовавшего рейсом DY604 из Осло, коснулось мокрого асфальта аэродрома Флесланн. Да так резко, что Харри выскочил из сна, как пробка из воды.
— Выспался? — спросила Катрина.
Харри кивнул, потер глаза и посмотрел в иллюминатор: дождливо и серо.
— Ты говорил во сне, — улыбнулась она.
— Хм. — Харри не хотел спрашивать, о чем он говорил. Зато он вспомнил, что ему снилось. Не Ракель, нет. Она теперь не снилась ему даже по ночам. Он оторвал ее от себя. Они оба оторвались друг от друга. А снился ему Бьярне Мёллер, его шеф и учитель, который ушел однажды в бергенские горы, а потом, через две недели, его нашли в озере Ревур. Поступок этот Мёллер совершил, потому что он — как и Зенон с его больными суставами — не видел больше в жизни смысла. Пришел ли Герт Рафто к тому же выводу? Или он все еще где-то здесь, в городе?