Происходило это шесть лет спустя после аварии в университетской столовой. За окном сильный дождь отстукивал свой привычный марш, которым приветствовал студентов Бергенского университета. Быстрый марш, который кончится только весной.
— Тоже новенький на медицинском? — спросил парень, отрезая кусок жирной венской сосиски.
Матиас кивнул.
— У тебя эстланнский акцент, — заметил парень. — В Осло поедешь?
— Не хочу в Осло.
— Почему?
— Никого там не знаю.
— А тут?
— Тоже никого.
— И я тут никого не знаю. Как тебя зовут?
— Матиас. Матиас Лунн-Хельгесен. А тебя?
— Идар Ветлесен. Ты уже был на Ульрикен?
— Нет.
Матиас, конечно, там был. И на горе Ульрикен, и на Флёйен, и на Саннвиксфьеллет. Побывал на Рыбном рынке и на площади Торгалменнинг, смотрел на пингвинов и морских львов в Аквариуме, пил пиво в Весселстюене, был на концерте новой группы в «Гараже», на стадионе видел, как «Бранн» проиграли у себя на поле. Словом, везде, где обычно бывают компании бергенских студентов, Матиас успел побывать. Один.
Вместе с Идаром он совершил все экскурсии по второму кругу, делая вид, что он тут впервые.
Матиас быстро понял, что Идар типичный прилипала. И чтобы он прилип к нему покрепче, Матиас притворился, что рад знакомству.
— Почему ты поступил на медицинский? — задал Идар разминочный вопрос, вызывая Матиаса на беседу, предназначенную исключительно для чужих ушей. Дело было во время весеннего студенческого бала, куда Идар прихватил двух местных девчонок — черные юбки, высокие прически, — которые теперь сидели рядом и, наклонившись, пытались разобрать, о чем говорят эти двое.
— Хочу сделать мир чуточку лучше, — ответил Матиас и допил пиво. — А ты?
— Зашибить денег, конечно. — И подмигнул одной девчонке.
Вторая пересела поближе к Матиасу.
— У тебя значок донора, — сказала она. — Какая группа крови?
— Вторая отрицательная. А что?
— Да так… Вторая отрицательная — это же очень редкая группа?
— Ага. А ты откуда знаешь?
— Да неважно, — ответила она, положив теплую руку ему на бедро.
Эту же фразу она повторила, когда через пять часов лежала обнаженная на его кровати, а он признался:
— Знаешь, у меня этого еще никогда не было.
Она улыбнулась и провела ладонью по его щеке:
— Неважно. Не я, так другая, правда?
— Что? — возмутился он. — Нет.
Она рассмеялась:
— Ты симпатичный. Милый и задумчивый. А с ними что случилось? — Она потрогала его грудь.
Матиас почувствовал в душе что-то черное. Безобразное, черное и восхитительное.
— Я таким родился, — ответил он.
— Это болезнь такая?
— Обычно встречается вместе с феноменом Рейно и склеродермией.
— А что такое склеродермия?
— Наследственный синдром, при котором ткани тела перерождаются в соединительную.
— Это опасно? — Она осторожно провела пальцем по его груди.
Матиас улыбнулся и почувствовал нарастающую эрекцию:
— Феномен Рейно означает только, что пальцы рук и ног становятся белыми и холодными. Склеродермия хуже…
— Да?
— Соединительные ткани растягивают кожу, она разглаживается, морщины исчезают.
— Ну так это же здорово, разве нет?
Ее рука поползла вниз.
— Натянутая кожа скрывает мимику, и лицо превращается в застывшую маску.
Маленькая горячая ладошка ухватилась за его член.
— Кисти, а потом и руки скрючиваются, и тебе не удается их выпрямить. Под конец ты можешь лишь лежать, не в силах пошевелиться, и ждать, когда тебя задушит собственная кожа.
Она прошептала:
— Какая ужасная смерть.
— Лучший выход — убить себя до того, как это сделает болезнь. Ты не могла бы лечь на край кровати? Я хочу сделать это стоя.
— Так вот почему ты пошел в медицинский, да? — спросила она. — Чтобы найти выход. Вылечиться.
— Единственное, чего я хочу, — ответил он и встал напротив кровати во всей своей эрегированной красе, — так это понять, когда придет время умирать.
Новоиспеченный врач Матиас Лунн-Хельгесен был популярнейшей фигурой в неврологическом отделении Хёукеланнской больницы в Бергене. И врачи, и пациенты считали его вдумчивым, умным и внимательным человеком. Последнее качество особенно пригодилось, когда он начал принимать неизлечимых больных. Таким людям медицина может предложить не исцеление, а только облегчение. Врачи, к которым попадали пациенты с тяжелыми формами склеродермии, всегда направляли их к молодому приветливому коллеге, который уже начал задумываться о докторской степени по иммунологии. Однажды поздней осенью Лайла Осен пришла к нему вместе с мужем и их маленькой дочерью. У девочки так сводило ручки и ножки, она так страдала от боли, что Матиас поначалу диагностировал болезнь Бехтерева. Оба супруга заявили, что в их семьях встречались случаи ревматизма, поэтому Матиас взял у них кровь на анализ и приложил к анализам девочки.
Когда пришли результаты, Матиас, сидя за своим столом, перечитал их трижды и почувствовал, как в душе снова поднимается знакомое черное, безобразное и восхитительное чувство. Результаты были отрицательные. И в медицинском смысле, потому что Бехтерев оказался ни при чем, и в смысле благополучия семьи, потому что господин Осен тоже оказался ни при чем: он не был биологическим отцом девочки. Матиас был уверен, что он об этом не догадывается, а Лайла Осен не только догадывается — знает наверняка: ее лицо слегка дрогнуло, когда он попросил всех троих сдать кровь. Встречается ли она по-прежнему с тем, другим? Каков он из себя? Может, он живет в доме с газоном у крыльца? Какие тайные изъяны скрывает его одежда? И как и когда дочь узнает, что ее всю жизнь водила за нос эта лживая сука?
Матиас посмотрел вниз и понял, что он опрокинул на себя стакан с водой. Большое мокрое пятно расползлось по брюкам, и он почувствовал, как холод поднимается от живота все выше, до самой головы.
Он позвонил Лайле Осен и сообщил ей о результате. Медицинском. Она, не скрывая облегчения, поблагодарила его и повесила трубку. Матиас долго смотрел на телефон. Боже, как он ее ненавидел! Всю ночь он пролежал без сна на своей узкой кровати в комнатенке, которую снимал со времен получения диплома. Матиас попытался сесть за книгу, но буквы плясали перед глазами. Попробовал мастурбировать: обычно это так изматывало физически, что он мгновенно засыпал, но в ту ночь так и не смог сосредоточиться. Он загнал иглу глубоко в побелевший большой палец ноги, просто чтобы увериться, что еще может чувствовать хоть что-то. В конце концов он свернулся калачиком под одеялом и плакал, пока рассвет не перекрасил ночь в серое утро.
Матиас принимал и людей с обычными жалобами по части неврологии. Одним из его пациентов был полицейский из бергенского управления. После обследования этот среднего возраста здоровяк стоял и одевался. Запах немытого тела и перегара стоял просто удушающий.
— Ну? — рявкнул он на Матиаса, как будто тот был одним из его подчиненных.
— Начальная стадия невропатии, — ответил Матиас. — Нервные окончания стоп не в порядке, отчего понижена чувствительность.
— Вот, значит, почему я стал ходить как последний алкаш?
— А может, вы алкаш, Рафто?
Полицейский прекратил возиться с пуговицами на рубашке, и краска стала подниматься по шее, как ртуть в термометре.
— Ты что такое болтаешь, молокосос?
— Злоупотребление алкоголем является основной причиной возникновения полиневропатии. Если будете продолжать в том же духе — рискуете заработать серьезные повреждения головного мозга. Вы слышали, кто такой Корсаков, Рафто? Нет? Будем надеяться, что не узнаете никогда. Потому что теперь его имя вспоминают в основном в связи с крайне болезненным синдромом, который назвали в его честь. Я не знаю, что вы отвечаете себе, когда смотритесь в зеркало и спрашиваете, не алкоголик ли вы. Но точно знаю, что в следующий раз вы зададите другой вопрос: когда я хочу умереть — сейчас или немного погодя?
Герт Рафто не сводил глаз с мальчишки в белом халате. Потом громко выругался и вышел, хлопнув дверью.
Через четыре недели он позвонил Матиасу и попросил, чтобы тот приехал его осмотреть.
— Приходите в клинику завтра утром, — ответил Матиас.
— Я не могу. Дело срочное.
— Позвоните в скорую.
— Слушай, Лунн-Хельгесен. Я три дня провалялся в постели, не в силах пошевелиться. Ты единственный, кто сказал мне в глаза, что я алкаш. Да, я алкаш. Но я не хочу умирать. Не сейчас.
Квартира Герта Рафто воняла мусором, пустыми пивными бутылками и им самим, но не остатками еды: еды в доме не было вовсе.
— Это раствор витамина бэ-прим, — сказал Матиас, держа шприц на просвет. — Он поставит вас на ноги.
— Спасибо, — ответил Герт Рафто.
Через пять минут он заснул.
Матиас прошелся по квартире. На столе стояла фотография Рафто, обнявшего за плечи черноволосую девчонку. Над столом на стене висели снимки, видимо фотографии с мест убийства. Много фотографий. Матиас снял два снимка, сел и рассмотрел все детали. Боже, какие же халтурщики эти убийцы. Тела с колотыми и резаными ранами выглядели откровенно неаккуратно. Он открыл шкаф в поисках других фотографий, нашел рапорты, отчеты, записи, какие-то улики: дамские часики, кольца, броши. И газетные вырезки. Он их прочитал. Везде встречалось имя Герта Рафто, часто с цитатами с пресс-конференций, на которых он рассказывал, до чего преступники глупы и как он их раскусил. Потому что он конечно же раскрыл эти преступления. Все до единого.
Через шесть часов, когда Герт Рафто проснулся, Матиас все еще был у него. Он сидел у кровати с бумагами в руках.
— Скажи, — поинтересовался Матиас, — как совершить убийство и не попасться?
— Не совершать его в моем районе, — ответил Рафто и огляделся в поисках выпивки. — Если следователь хорош, у тебя по-любому никаких шансов.
— А если я хочу сделать это именно в том районе, где работает хороший следователь?
— Тогда заведи с ним дружбу, а по