тки. Все сильнее и сильнее. Давай же! Харри знал, что на самом деле время идет медленнее, чем ему сейчас кажется. Но все же недостаточно медленно. И вдруг — он уже ждал звука вырывающихся из дерева железных прутьев — он услышал, как обороты двигателя переходят на дикий визг. Черт! Внедорожник беспомощно буксовал в снегу.
Мелькнула мысль: осталось только молиться. Но он знал, что Бог уже все решил, что жребий брошен и этот билет теперь можно купить только на черном рынке. Однако душа Харри была не готова к тому, чтобы жить без нее. Мысль улетела в ту же секунду — ее спугнул звук резины, стирающейся об асфальт, и начавших нарастать оборотов двигателя.
Огромная тяжелая решетка грохнулась на асфальт.
До Харри долетел этот звук, а потом он услышал, как затихает двигатель. Через секунду настала полная тишина. А затем — глухой звон, который означал, что несколько прутьев упало на крышу машины.
Харри вскочил на ноги. Он стоял спиной к двору на самом краю крыши и думал только о том, как медленно все происходит. А потом наклонился, ухватился обеими руками за край крыши и прыгнул. Вытянулся в струнку и маятником полетел к окну. Сгруппировался и выставил вперед ноги. В ту секунду, когда старинное тонкое оконное стекло со звоном брызнуло из-под его каблуков, он отпустил руки. Черт, он же не видит, куда придется приземлиться: вниз на асфальт, на оконную раму с торчащими осколками или на пол в спальне.
Что-то грохнуло, и вокруг все сделалось черно.
Харри парил в пустоте, ничего не чувствовал, ничего не помнил и сам был ничем.
А когда он снова увидел свет, то понял, что хочет вернуться обратно. Боль разлилась по всему телу. Он лежал на спине в ледяной воде. Наверное, он умер. Харри посмотрел вверх и увидел ангела в кроваво-красном платье и с нимбом, сверкающим в темноте. Постепенно вернулись и звуки. Силы. Дыхание. И тут он увидел перекошенное в панике лицо, разинутый рот, из которого торчал желтый мячик, ноги, изо всех сил сжимающие глыбу снега. Ему захотелось просто закрыть глаза. Но тут снова раздался звук, похожий на тихий стон, — это оседал снег.
Потом Харри не мог даже толком вспомнить, что же, собственно, произошло. Он помнил только отвратительный запах — раскаленная петля впилась в кожу.
В тот самый момент, когда снеговик развалился, Харри поднялся на ноги. Ракель уже почти падала. Харри поднял правую руку, одновременно левой подхватывая ее бедра, чтобы не дать упасть. Он понимал, что уже поздно. Воняло жженым мясом, кровь полилась ему на лицо. Он посмотрел вверх. Правая ладонь лежала между раскаленной добела петлей и ее шеей. Шея надавливала на ладонь и петля все глубже входила в мякоть пальцев, как нож в масло. Когда петля пройдет сквозь его пальцы, ей достанется шея Ракель. Боль обрушилась на него, отупляющая, глухая, поначалу неохотно, а затем все настойчивей, как молот на стенные часы. Он изо всех сил старался выпрямиться. Надо освободить правую руку. Ослепнув от крови, Харри подсадил Ракель повыше на плечо и поднял руку. Пальцы нащупали ее кожу, тяжелые волосы, а потом их обожгло раскаленной петлей, но они все равно добрались до ручки. Дотронулись до выключателя. Повернули его вправо. Но тут петля начала стремительно сжиматься. Пальцы нашли другую кнопку и нажали. Звуки снова исчезли, свет померк, и он понял, что сейчас опять потеряет сознание. Дыши! — приказал он себе. Все дело в кислороде. Мозгу нужен кислород. Но колени все равно начали подгибаться. Белая петля стала красной. А потом постепенно почернела.
Позади он услышал, как хрустит стекло под множеством ног.
— Мы ее держим, — сказал кто-то.
Харри опустился на колени прямо в окрашенную кровью воду, в которой плавали комья снега и неиспользованные пластиковые петли. В мозгу то вспыхивало, то потухало, как будто там случилось короткое замыкание.
Сзади него кто-то что-то произнес. Он уловил только обрывок слова, набрал воздуху и простонал:
— Что?
— Она жива, — повторил голос.
Появились звуки. И запахи. И прочие ощущения. Он обернулся. Двое людей в черном усадили Ракель на кровать и срезали с нее пластиковые петли, связывающие руки. И тут Харри вырвало. Он посмотрел, как рвота растекается в воде, и чуть было не залился истерическим смехом: выглядит так, будто он выблевал все, что тут произошло. Он поднял правую руку и посмотрел на кровоточащую рану там, где раньше был средний палец. Сам палец плавал перед ним в воде.
— Олег… — донесся до него голос Ракель.
Харри выловил пластиковую петлю и, как мог крепко, затянул вокруг обрубка и вокруг указательного пальца, который тоже был прожжен до кости, но остался на месте.
Он дошел до кровати, протиснулся между полицейскими, накинул на Ракель одеяло и сел рядом. Она смотрела на него огромными, черными от шока глазами. На шее с обеих сторон кровоточили раны — там, где до кожи дотронулась петля. Здоровой рукой он взял ее ладонь.
— Олег, — повторила она.
— С ним все в порядке, — сказал Харри, она сжала ему руку, и он ответил тем же. — Он у соседей. Все закончилось.
Она безуспешно пыталась сфокусировать взгляд.
— Обещаешь? — прошептала она едва слышно.
— Обещаю.
— Слава Богу.
Она всхлипнула, уронила голову и разрыдалась.
Харри посмотрел на израненную руку. Интересно, кровь не течет, потому что сосуды перетянуты, или просто у него больше не осталось крови?
— Где Матиас? — тихо спросил он.
Она подняла голову и посмотрела на него:
— Ты же только что обещал…
— Куда он ушел, Ракель?
— Я не знаю.
— Он что-нибудь сказал?
Она обняла его:
— Не уходи, Харри…
— Что он сказал?
По тому, как напряглось ее тело, он понял, что повысил голос.
— Он сказал, что должен покончить с этим, — произнесла она, и на темные глаза снова навернулись слезы. — И что финал будет прославлением самой жизни.
— Прославлением жизни? Он именно эти слова произнес?
Она кивнула. Харри осторожно освободил руку, встал и подошел к окну. Красивый вечер. Снег прекратился. Он взглянул на освещенный монумент, видимый почти из любого уголка Осло. Трамплин как белая запятая сиял над черным склоном. Или как точка.
Харри опять подошел к кровати, наклонился и поцеловал Ракель в лоб.
— Ты куда? — спросила она.
Он поднял руку, залитую кровью, ответил:
— К врачу.
Харри вышел из комнаты. Чуть не грохнулся с лестницы. Вывалился в холодную белую тьму двора, но тошнота и слабость никак не отступали.
Хаген стоял рядом с внедорожником и говорил по мобильному телефону. Он прервал разговор, кивнул Харри и спросил, куда его подвезти.
Харри сел на заднее сиденье. Он вспоминал, как Ракель благодарила Бога. Она же не знала, что не Бога нужно благодарить. Что покупатель бился за этот товар. И начался процесс оплаты.
— Вниз, в город? — спросил водитель.
Харри покачал головой и показал на вершину склона. Указательный палец одиноко торчал между большим и безымянным.
Глава 36День двадцать первый. Башня
От дома Ракель до трамплина они доехали за три минуты. Одним махом проскочили тоннель и припарковались между сувенирными лавками на смотровой площадке.
Полоса приземлений под трамплином выглядела как белый замерзший водопад, струящийся между трибунами и обрушивающийся под ними еще метров на сто.
— Откуда ты знаешь, что он здесь? — спросил Хаген.
— Он сам сказал мне об этом, — ответил Харри. — Однажды на катке он сказал, что в день, когда дело всей жизни будет окончено и он почувствует себя смертельно больным, он прыгнет отсюда. И смерть его станет прославлением жизни. — Харри показал на освещенный трамплин: подъемную башню и гору разгона, которые тянулись к темному небу. — Он знал, что я это запомню.
— Ненормальный, — прошептал Гуннар Хаген и, прищурясь, посмотрел на окна, темневшие на верху подъемной башни.
— Можно одолжить у тебя наручники? — спросил Харри, повернувшись к водителю.
— У тебя же есть. — Хаген кивнул на его правую руку, где блестел один из двух браслетов, второй, полуоткрытый, висел на цепочке.
— Да мне бы две пары, — сказал Харри и взял наручники, которые протянул водитель. — Помоги, пожалуйста, а то у меня тут пары пальцев не хватает.
Хаген, качая головой, пристегнул браслет ко второй руке Харри.
— Не нравится мне, что ты пойдешь один. Пугаешь ты меня.
— Там места мало. К тому же со мной он может и поговорить. — Харри показал револьвер Катрины: — И вот это у меня есть.
— Все равно, Харри, я за тебя боюсь.
Старший инспектор Холе окинул шефа коротким взглядом, повернулся и открыл дверь автомобиля левой, целой рукой.
Полицейский проводил Харри до входа в Музей лыж, через который надо было пройти, чтобы попасть в лифт, ведущий на подъемную башню. С собой они взяли ломик — собирались разбить окно и забраться внутрь, но, когда они подошли поближе, фонарь высветил осколки стекла, усыпавшие пол рядом с билетными кассами. Изнутри музея доносился далекий звук сигнализации.
— О'кей, теперь мы знаем, что клиент уже прибыл на место. — Харри засунул револьвер сзади за ремень брюк. — Как только приедет вторая патрульная машина, поставь двоих у заднего выхода.
Харри взял фонарь, шагнул в темный холл и оказался среди фотографий и плакатов с норвежскими лыжниками, норвежским флагом, норвежской лыжной мазью, норвежскими королями и кронпринцессами, а также текстами, в которых говорилось, какая норвежцы офигенная нация. И тут Харри вспомнил, почему он всегда терпеть не мог этот музей.
Лифт находился в самой глубине — тесный лифт с закрытыми дверями. Харри посмотрел на двери, почувствовал, как проступает холодный пот. Рядом с лифтом шла пожарная лестница. Харри отправился туда.
Через восемь проемов он пожалел об этом. Слабость и тошнота вернулись, да так, что его опять вырвало. Звук шагов по железной лестнице разносился по всей башне, а наручники, свисавшие с его запястий, выстукивали металлическую мелодию о поручни. Обычно в таких ситуациях в кровь выбрасывается адреналин, приводящий тело в боевую готовность, но, видно, Харри был слишком измотан и обессилен. А может, просто знал, что все кончено. Торг завершен, результат объявлен.