И осторожно добавила: — И провести день-другой со своей родственницей.
— Не стоит, мы и так с ней годами не видимся.
Она проговорила это безо всякого притворства. Больше не имело смысла притворяться, что она приехала сюда ради родственницы.
— Я пойду… Поищу улицу, на которой жили дедушка и бабушка.
— И я пойду с тобой, — сказала она. В ее голосе звенело детское своенравие.
— Нет, — сказала я.
Она сжала губы, словно обиделась. Тем более что из этого следовало — на этот раз мы не сядем за «наш» утренний кофе. Мы расстались перед отелем, договорившись снова встретиться здесь в три часа. Я не спросила, что собирается делать она.
— Priyatno snimane! — крикнула она мне вслед тоном брошенного ребенка. Может быть, по-болгарски эта фраза звучала совершенно обыкновенно, но она резко царапнула мой слух. Приятной съемки?!
Расставшись с ней, я сразу почувствовала облегчение. Мне казалось, что я приехала в Варну только теперь, когда в конце концов освободилась от Абиного присутствия. Я пошла по улице Владислава Варненчика (интересно, она так же называлась и раньше?), пытаясь извлечь из памяти хоть одну живую картинку. Этой дорогой я ходила на городской пляж и возвращалась еще больше загоревшая и уставшая, шаркая ногами по горячему асфальту. Однако узнать мне удалось только Главпочтамт — все другое путалось. Бабушка и дедушка жили на улице Доспат, одной из тех улиц, которые сворачивали налево. Еще раньше у них был дом с садом, рядом с озером. В том доме прошли мамино детство и ранняя молодость. На озере была железнодорожная станция, «spirka», где работал мой дед. Мама вспоминала ее с особой нежностью. Летними вечерами там собирались соседские ребятишки. «На станции мы собирались по вечерам, когда все поезда пройдут…» Я запомнила эту фразу — «по вечерам, когда все поезда пройдут», — ее она, должно быть, повторяла. Завладев фразой, я по своему вкусу раскрасила то, что она прикрывала. Сумерки, светлячки, затихшая станция, теплые рельсы, которые светятся в темноте, кваканье лягушек, луна в небе — и молодое, взволнованно бьющееся, полное сил сердце моей мамы…
Сейчас я спрашивала себя, как это так, что мы, хотя много раз приезжали к бабушке и деду, ни разу не сходили посмотреть на эту старую железнодорожную станцию и их бывший дом?! Когда дед ушел на пенсию, они с бабушкой переселились в школу, где работали смотрителями. И жили теперь в маленьком домике во дворе.
Домик имел всего две комнаты, зато двор был огромным, и одна его часть была прикрыта навесом, так что летом жизнь в основном протекала на улице, даже если шел дождь. Школа летом стояла пустой, места было вдоволь.
Я нашла школу. Ворота во двор были закрыты. Глухую, как стена, ограду я не помнила — должно быть, ее поставили позже. Я помнила железную ограду, решетку. Ворота были выкрашены неприятной зеленой краской. На воротах было черными буквами написано «Kotelno», котельная. Я нажала на ручку. Закрыто. Я забеспокоилась. Во мне поднималась хорошо знакомая паника, чувство, которое иногда охватывает меня, когда я откуда-нибудь не могу выйти. Я стояла перед воротами как загипнотизированная. Все было таким маленьким! Крыша домика, прилепившегося к стене-ограде, была ветхой, стена с внешней стороны порядком потрескалась, в нижней ее части расползлось влажное пятно. А двор, тот просторный солнечный двор с большим куском голубого неба над ним, как же он сжался! Как только мы все здесь помещались тогда? Папа, мама, брат и я? Может быть, бабушка с дедом во время наших летних приездов спали у своих друзей в домике напротив? Или в школьном классе, на импровизированных лежаках?
Когда-то живописную улицу с маленькими домиками и садами теперь я не узнавала. Улица превратилась в одну большую стройплощадку, повсюду поднимались новые жилые дома. Я обошла школу, нашла главный вход, вошла, в коридоре столкнулась с мужчиной и двумя женщинами. Я объяснила им, что хотела бы посмотреть на двор, в который пыталась войти с улицы, но там закрыто.
— Зачем вам понадобился двор? — спросил мужчина.
— Там когда-то давно жили мои дед и бабушка.
— Туда нельзя. Там котельная.
— Я бы хотела только на минутку зайти во двор.
— Извините, там нет никакого двора! Там нет ничего! Там котельная. И, насколько мне известно, она была там всегда.
Женщины утвердительно кивали головами, справа налево, по-болгарски.
Я вышла из школы и вернулась к зеленым воротам. Они стояли у меня на пути, как забытый пароль. «Если бы я могла хоть чуть-чуть приоткрыть их, — думала я, — то я бы все вспомнила». Кое-что всплывало: динамичная фигура бабушки, которая постоянно была чем-то занята, готовила еду, убиралась, стирала, гладила, и статичная фигура деда, сидевшего за столом и курившего. Все остальное мутно смешивалось в котельной за зелеными воротами.
Я посмотрела на домик напротив, чудом еще не снесенный. В этом доме, зайдя к друзьям, которых тоже больше нет в живых, умерла моя бабушка. Они вместе смотрели телевизор, вдруг бабушка испуганно спросила: «Почему вдруг все так потемнело?» — и умерла. По крайней мере, такова была новейшая мамина версия предсмертных слов бабушки.
Хватая воздух, я вышла на главную улицу и там остановила спасительное такси. Езда в машине была как быстродействующий седатив, и я решила до конца пройти по маршруту этого бессмысленного и мучительного паломничества.
— Поехали на старую железнодорожную станцию, — сказала я.
— Зачем? — удивился таксист. — Там же ничего нет?!
Передо мной за переплетением ржавых рельсов лежало озеро. Именно так — лежало. Все небо было в сетке электрических проводов, рельсы заросли травой. Трава темно-зеленая, небо и озеро серо-голубые. Местность совсем не живописная, но при этом не лишенная привлекательности. Привлекательность объяснялась впечатлением полной заброшенности, производимым всем вокруг. Я оглянулась. Напротив, по другую сторону шоссе, где должен был стоять дом с садом, тот самый, который мы никогда не видели, был небольшой холм с несколькими хибарками на самом верху. Холм местами опасно осыпался, казалось, что хибарки могут в любой момент сползти вниз. У подножия, возле самого шоссе, тянулось еще несколько лачуг с надписями «Автосервис», «Замена масла» и тому подобное.
— Голубушка, я же сказал вам, тут ничего нет! Разве только если вам нужны какие-нибудь запчасти к машине. Да и то к очень старой! — добродушно сказал таксист.
Когда мы разворачивались, чтобы вернуться в центр города, я бросила последний взгляд на озеро. Мне показалось, что я вижу над ним чуть заметное голубоватое мерцание. Это в воздухе над озером мерцали призраки.
Подходя к отелю, я увидела Абу, она стояла рядом с фонтаном и кормила чаек. У нее за спиной прыскали струйки фонтана, кажется, немного более живые, чем утром. Под лучами солнца, пробивавшимися через облака, вода играла цветами радуги. А чайки, чайки словно с ума посходили: они выделывали в воздухе мертвые петли, махали крыльями, а затем замедленно, как с парашютом, опускались к сложенным ковшиком Абиным ладоням, в которых лежал хлеб, и отщипывали от него кусочки.
Прохожие останавливались и наблюдали за ними: в этом представлении, которое устроила Аба, было что-то цирковое и одновременно естественное. Аба великолепно вписывалась в пространство. На сей раз с тактом у нее все было в порядке. Если она кому и посылала какие-то знаки, то наверняка они были адресованы не нам, зевакам на площади.
Я не приближалась — пернатые существа мне ненавистны, — я наблюдала за ними со стороны. Она увидела меня, подбросила остатки хлеба вверх, как колоду карт, похлопала в ладоши, стряхивая хлебные крошки, и направилась ко мне.
Мы вынесли вещи, которые утром оставили за стойкой у портье. Пока мы ждали перед отелем такси, я спросила ее, как она провела время.
— Ничего особенного. Шлялась по городу. А потом внимательно посмотрела на меня и сказала:
— А, да, и на улицу твоей бабушки тоже ходила. Улица Допсат, верно?
Она вонзила свой маленький, острый коготок в мою плоть умышленно, сомнений не было. Во мне на миг вскипела злость. Тем не менее я спокойно слизнула кровь с невидимой царапины и сказала:
— Зачем? Там же ничего нет!
Как пришли, так и ушли
— Жду не дождусь, когда ты приедешь и расскажешь, как съездила в Варну! Жду не дождусь! — взволнованно повторяла она при каждом телефонном разговоре. По ее голосу я почувствовала, что это то самое заученное волнение, которым она всегда сопровождала свою фразу: «Жду не дождусь, когда ты приедешь».
Я прокручивала в голове варианты отчета. Может быть, лучше всего было бы сказать ей, что в Варне я была всего два дня, что была плохая погода, а именно так оно и было, и что мне почти никуда не удалось сходить. Или рассказать, что мне с помощью некоего отзывчивого варненского полицейского все-таки удалось найти ее Петю, которая чувствует себя хорошо, прекрасно выглядит, передает большой привет, но, к сожалению, не может ничего написать, потому что теперь с этим не справляется. Ее сын Костя, кстати сказать, бросил пить и преданно заботится о ней. А Варна, Варна выглядит прекрасно, но с фотографиями ничего не получилось, я, оказывается, нечаянно что-то не то нажала на новом цифровом аппарате.
— Я тут ничего не узнаю, — сказала она, разглядывая снимки на экране компьютера. — Разве это Варна?
Она была на удивление собранна и хладнокровна. Насчет забора, отделявшего школьный двор от улицы, сказала:
— Нет, этого глухого забора здесь не было. Это что-то новое.
Серые виды городского пляжа, как ни странно, разочаровали ее не настолько, насколько меня.
— Городской пляж всегда был самым плохим. Помнишь, мы всегда предпочитали доехать до Аспарухова или до Галаты. Вода там была гораздо чище.
Вскоре я приехала снова и уговорила ее еще раз посмотреть фотографии. Казалось, она совершенно не помнила, что один раз уже их смотрела. Ее комментарии были такими же, а ее равнодушие наполнило меня тягостным чувством. За свою