– Это она? – с волнением спросил Миллер. – Вы ее действительно узнали?
Грейс кивнула, дрожа. В ее глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться вновь.
– Вы уверены?
– Мы уверены. Это Кира.
Миллер вздохнул и сел. Немного поколебавшись, он продолжил:
– Это не должно уйти в печать, – агент повернулся к Мирен, стоявшей в проеме кухонной двери. – Нельзя снова превращать это в цирк.
– Даю вам слово, – ответила девушка, – но только если вы возобновите дело.
– Возобновлю? Пока рано говорить. Это просто видео с девочкой, которая… давайте начистоту, это может быть любая девочка, отдаленно похожая на вашу дочь.
– Вы серьезно?
– Я не могу тратить на это ресурсы, мистер Темплтон. Все это неубедительно. Кассета, появившаяся из воздуха пять лет спустя… Да меня просто-напросто засмеют в ФБР. Вы знаете, сколько детей пропадает ежегодно? Знаете, сколько дел у нас открыто?
– Агент Миллер, будь это ваша дочь, как бы вы поступили? Скажите, что бы вы сделали? – громко спросил Аарон. – Просто ответьте. Если б какой-то подонок похитил вашу трехлетнюю дочь, а годы спустя, в день ее рождения, вы получили бы видео, где она играет как ни в чем не бывало, что бы вы почувствовали? Когда у вас отняли самое ценное на свете, а потом, много лет спустя, показали, как хорошо ей без вас живется!
Миллер ничего на это не ответил.
– Все, что у нас есть, – это запись и ваше заявление о том, что на видео ваша дочь. Мне будет чертовски трудно убедить начальство. Я не могу ничего обещать.
– Это Кира, агент, – отрезала Мирен. – Вы прекрасно знаете, что это правда.
– Почему вы так уверены?
– Потому что каждое утро, открыв глаза, я вижу перед собой ее лицо.
Глава 15
Правда более неуловима, чем обман, но она бьет сильнее, стоит лишь потерять бдительность.
На следующее утро будильник зазвонил раньше, чем требовалось моему телу. Я поздно легла спать, просматривая файлы, которые прислал мне профессор Шмоер, и на завтрак мне пришлось довольствоваться ванильным кофе из «Старбакса». Затем я зашла в магазин мобильных телефонов и оплатила картой черный «Nokia 5110», который был буквально у всех, с абонементом, включающим пятьдесят текстовых сообщений и шестьдесят минут звонков бесплатно. Потом направилась к зданию суда, освещенному ярким солнцем. Погода была прекрасной, а при входе дружелюбный полицейский попросил оставить телефон в лотке.
– Мобильные запрещены, – сказал он и забрал мой новый источник контакта с миром, которому было от силы пятнадцать минут.
– Досье, которое я запросила несколько недель назад, готово? – спросила я у секретаря. Завидев меня, та чертыхнулась. Это была афроамериканка лет сорока, поразительно похожая на мать Стива Аркела из сериала «Дела семейные».
– Снова вы?
– Вообще-то это мое право. Согласно Закону Меган, правоохранительные органы штата обязаны обнародовать данные о лицах, совершивших преступления сексуального характера, включая их место жительства и актуальную фотографию.
– У нас пока нет веб-страницы. Ну, знаете? В интернете. То, о чем все говорят.
– Две недели назад вы сказали мне то же самое. Вы не можете отказать мне в моем праве. Это федеральный закон, вы в курсе?
– Мы работаем над этим. Честное слово. Просто объем очень большой.
– Насколько большой?
– Вы и представить не можете. – Она раскинула руки.
– Могу я посмотреть лично?
– На реестр сексуальных преступников? Ни за что.
– Эти данные обязаны быть публичными, сколько раз мне это повторять?
– Ну ладно, я сейчас уточню, – сдалась женщина. – Подождите здесь, пожалуйста.
Секретарь ненадолго вышла в коридор, а я вернулась ко входу и позвонила маме, чтобы она записала мой номер. Но трубку никто не взял, так что я снова оставила телефон и вернулась к секретарю.
– Мисс? Пожалуйста, пойдемте со мной. Я отведу вас в архив.
Через несколько минут мы спустились в подвал, и мужчина в галстуке и рубашке с короткими рукавами, читавший газету, посмотрел на нас так, словно не ожидал посетителей.
– Доброе утро, Пол. Как дела? Я тут привела к тебе девушку, которая… короче, она по поводу Закона Меган.
– Сексуальные преступники? Этих у нас полно. Мы оцифровываем архив, но… это же данные за тридцать лет. Работы по уши.
Я подняла руку и сопроводила жест притворной улыбкой.
– Ну что же, подпишите здесь и здесь, – сказал он. – Это документ, где говорится, что вы обязуетесь не использовать собранную вами информацию для причинения вреда, преследования или самосуда, а иначе понесете соответствующее наказание.
– Разумеется, само собой. Даже у преступников есть права.
Пол провел меня по длинному, выложенному плиткой коридору в свете флуоресцентных ламп и остановился перед одной из дверей.
– Здесь у нас хранится все, что мы оцифровываем. Данные о правонарушителях всех трех уровней риска. – Он открыл дверь, демонстрируя гигантский лабиринт металлических стеллажей, забитых картонными коробками. – В интернете будет немного меньше информации, но это то, с чем мы работаем сейчас. Возможно, через пару лет мы сможем привести все в порядок, но… скоро Рождество, и… кому охота сидеть за монитором и вбивать досье?
– Все это? Вы шутите?
Мужчина покачал головой и поджал губы.
– На этих трех стеллажах – дела с 1970-х до начала 1980-х годов. Два других охватывают по пять лет. В общем, все интуитивно понятно. Коробки с желтыми наклейками – третий уровень, самые опасные преступники. Насильники, убийцы, педофилы-рецидивисты. Все остальное… более легкие преступления.
Я сглотнула.
Несколькими годами ранее семилетнюю Меган Канка изнасиловал и убил ее сосед, педофил-рецидивист. Родители Меган утверждали, что если б они знали правду об их соседе, то не позволили бы ей играть одной вблизи его дома. Случившееся повергло страну в шок, и вскоре, не без сопротивления, был принят федеральный закон, обязывающий власти обнародовать список освобожденных сексуальных преступников, включая их фотографии, текущие адреса и профили жертв, чтобы информировать общественность, если кто-то из сограждан представляет потенциальную опасность. Идея была в том, чтобы знать, кто твой сосед. Но в Нью-Йорке закон еще не заработал в полную силу, и для создания публичного и легкодоступного реестра требовалось время. Пока же вместо него была комната с множеством досье, которые можно было изучать часами.
– Если вам что-то понадобится, не стесняйтесь, зовите. Я буду за столом у входа.
Пол закрыл дверь, и я осталась одна в окружении коробок, пахнущих сексуальным насилием.
Взяв первую коробку, я удивилась ее тяжести. Кажется, в ней было не менее двухсот папок из желтого картона. Меня замутило, едва я вытащила первое дело. На снимке в верхнем углу был изображен белый мужчина лет шестидесяти с пустым взглядом и трехдневной щетиной. Досье представляло собой типовую форму, заполненную вручную. Взгляд метнулся к графе «Осужден за»: надругательство над ребенком в возрасте до шести лет.
Я закрыла досье и перешла к другому. Это все было не то, и мне не хотелось задумываться о том, что бы я сделала с этим ублюдком. Несколько часов подряд я листала досье, просматривая фотографии и читая описания. Страна прогнила насквозь. Вернее, мужчины прогнили. Из почти пятисот досье только шесть принадлежало женщинам. Разумеется, то, что сотворили эти шесть женщин, вызвало у меня такое же отвращение, как и злодеяния, совершенные мужчинами, но стало ясно: половые преступления – мужская прерогатива. У некоторых послужной список с годами разрастался: растление, жестокое обращение, изнасилование и изнасилование с последующим убийством. Другие проявляли патологические черты: нездоровую фиксацию на определенном типаже девочек – одинаковые волосы, один рост, один возраст, и склонности эти только усиливались после освобождения из тюрьмы за первые преступления, совершенные двадцать или тридцать лет назад. Но больше всего меня потрясли преступления – а их было большинство – где виновный и жертва были из одной семьи. В досье подробно описывался виктимологический портрет потерпевших, и нередко там можно было прочитать, что речь шла о потерпевших «первой и второй степени родства».
– Вот же твари, – бросила я вслух.
Я вышла, чтобы спросить у Пола, до скольких можно остаться. Мне требовалось гораздо больше времени, чем предполагалось, и он ответил, что я могу поработать до шести. Я решила перекусить рядом со зданием суда и в ожидании заказа позвонила по второму, и последнему, известному мне номеру со своего новенького мобильного:
– Кто говорит? – Профессор Шмоер ответил на звонок.
– Профессор, меня слышно? Это Мирен.
– Мирен, ты видела то, что я прислал?
– Да… ну, пока не все. Но… спасибо.
– Я решил, свежий взгляд не помешает. И твой в особенности. У тебя свое видение. Возможно, это еще не конец истории.
– Спасибо, профессор. Еще не конец?
– Откуда ты звонишь? Тебя еле слышно.
– Со своего нового мобильного.
– Отвратительная слышимость.
– Супер. Я отдала за него больше двухсот долларов. Обожаю выбрасывать деньги на ветер.
Он помолчал и продолжил серьезным тоном:
– Ты, наверное, звонишь насчет новостей.
– Я еще не видела газету. Вы опубликовали звонок в службу спасения?
– Да… но никто не стал читать.
– Что?
– Никто… не прочел. Всем плевать на звонок, Мирен. Это уже никого не интересует, – продолжил Шмоер под шум машин на заднем плане. Должно быть, он был на улице. – Дело прошлое. «Пресс»… стой, ты что, не слышала? В каком мире ты живешь?
– Я в суде по личному делу, – начала оправдываться я.
– Что за личное дело? Предстоит какое-то слушание? Поймали кого-то из тех, кто сотворил… это? Могла бы предупредить меня, я бы пошел с тобой.
– Нет, нет. Я просто роюсь в архивах.