Дождавшись, пока загрузится допотопный сайт регистрации актов гражданского состояния, – выглядело это так, будто кто-то крутит педали, – мы наконец-то получили доступ к открытым данным о семейном положении задержанного. В штате было почти четыреста Джеймсов Фостеров, но только сто восемьдесят имели почтовый индекс, относящийся к центру Манхэттена. Дата его рождения была указана в досье Меган, и мы нашли данные о его семейном положении после получаса сверки каждого имени с его ссылкой, которая после просмотра окрашивалась в фиолетовый цвет.
Джеймс Фостер был женат на некой Маргарет С. Фостер, и профессор прошептал «эврика», обнаружив, что она была ровно на год моложе его. Моя гипотеза становилась все весомее. Если все это правда, значит, я наткнулась на важную информацию раньше многих других. Возможно, я даже могла бы исключить его из числа подозреваемых раньше полиции – те наверняка будут допрашивать его до истечения положенных семидесяти двух часов, а затем посадят за попытку похищения девочки в центре – и пусть даже это благонамеренная ошибка, это значит, они временно прекратят поиски Киры. Я не совсем понимала, чем мне поможет тот факт, что в его случае обвинение в растлении малолетних обусловлено строгим толкованием закона, но разум твердил: сначала нужно удостовериться точно. Не кто иной, как профессор Шмоер объяснял нам, что журналистские расследования – дело небыстрое. Когда команда решала взяться за какую-то тему, могли пройти месяцы, порой даже годы, прежде чем их расследование увидит свет, и у них были готовы несколько набросков: продвигаясь вперед шаг за шагом, они вставляли каждую крошечную шестеренку в сложные швейцарские часы, которые в итоге точно указывали время, и статья зачастую имела непредвиденные последствия. Сначала они разрабатывали одну версию, пока она полностью не исчерпает себя, а затем переключались на другую, осушая озеро догадок в поисках скрытого чудовища. Этим чудовищем была правда, часто болезненная, часто незначительная, часто настолько простая и элегантная, что она напоминала знаменитое уравнение старого ученого.
– Как мы можем выяснить, что именно Маргарет С. Фостер была предполагаемой жертвой Джеймса, профессор? – спросила я в растерянности.
– Зови меня Джим, пожалуйста. Не знаю, почему ты всегда называешь меня профессором.
– Не хочу, чтобы ты перестал им быть. Я бы не хотела, правда. Это… мой любимый предмет.
– Как насчет техники интервьюирования? Я слышал, ее преподает легендарная Эмили Уинстон.
– Она такая зануда. Твердит до тошноты, как хороша она была в «Глобусе». Весь предмет о ней и о сотнях ее интервью. И, по правде говоря, не думаю, что она так уж хороша. Да, она добывает информацию, но та не всегда имеет отношение к делу. В последней статье, которую я читала, она брала интервью в тюрьме у обаятельного серийного убийцы женщин, и знаешь, чего она добилась? Убийца показал ей письма, которые получал от поклонниц, и свои ответы. Она написала прекрасную статью, сопроводив ее замечательными фотографиями, о том, как чудесно он переписывается с десятком своих поклонниц и как сильно заботится о них. Я уверена, после этой статьи нашлась хотя бы одна женщина, которая начала восторгаться тем, какой он красивый и какой внимательный. Не знаю. Не думаю, что представлять преступников в хорошем свете – лучший путь для журналистики.
– Но даже если они преступники, они все равно люди.
– Некоторые из них – монстры, – сказала я серьезно и категорично, – и никакая статья этого не изменит.
Он кивнул и привычным жестом поправил очки указательным пальцем. Затем Шмоер на некоторое время замолчал, и я поняла, что мой гнев не остался незамеченным.
Я до смерти ненавидела этот вид существ, убийц и насильников, способных причинять вред, не чувствуя страха в глазах своих жертв. Я много читала о них. За последние несколько лет на телевидении стало модно рассуждать о зле, которое они способны причинить, и всегда находился какой-нибудь журналист или комментатор, который с явным восхищением и одновременно отвращением отмечал, как психопаты дистанцируются от чувств других. После того, что со мной произошло, я чувствовала себя именно так: вдали от своего тела, от своей сексуальности, от своих эмоций. Кто-то раздавил мою душу и превратил меня в испуганную рохлю, которая прячется дома, как только наступает ночь. Часть меня хотела, чтобы мои эмоции были там, где они всегда были, рядом с моим сердцем, а не там, где они, казалось, остались – в темном углу парка, через который я больше не хотела проходить даже при свете солнца.
– Видишь ли, Мирен, – сказал профессор наконец, – возможно, твоя гипотеза стала бы хорошей основой для статьи. Ни одно издание сейчас не думает об этом. Я в этом уверен. Никто не осмелится противоречить «Пресс».
– О чем ты?
– Если в конечном итоге ты окажешься права насчет невиновности Джеймса Фостера, тот, кто опубликует эту статью, в глазах общественности будет носить медаль, от которой не откажется ни один главный редактор. Поверь мне. До сегодняшнего дня я был главным редактором «Дэйли». Я знаю, что происходит в руководстве таких газет. Имидж, доверие. Вот почему я ухожу. Я всегда был на шаг позади и поплатился за это. Такие смелые шаги – вот что любая газета ищет в своих журналистах.
– Но что, если он виновен?
– Мы в одном шаге от того, чтобы это выяснить, Мирен. Мяч уже на обруче сетки, и тебе нужно только подтолкнуть его. Разве ты не видишь?
– Но… Но как? – недоуменно спросила я.
– Самое ценное оружие любого журналиста – источник. У тебя есть его адрес из реестра сексуальных преступников. Ты можешь поговорить с его женой и подтвердить свою историю. Это делается не на ощупь. Нельзя просто так прийти и попросить рассказать всю историю. В этом и есть сенсация. Журналист-расследователь работает, подтверждая гипотезы, Мирен. И в твоем случае не хватает только «да» или «нет» от Маргарет С. Фостер. А для этого достаточно просто задать вопрос и понаблюдать за ее реакцией.
Я была озадачена. Никогда раньше я не решалась на такой шаг, как беседа лицом к лицу. Во время учебы я выполняла задания, где брала интервью у однокурсников или профессоров. Иногда даже писателей или политиков, но всегда по телефону.
– Ты сможешь, Мирен, – сказал он.
Я ненавидела выходить на улицу по ночам, а сейчас, наверное, было уже девять часов. Мы могли еще добраться до дома Фостеров и попытаться поговорить с Маргарет до того, как главные газеты уйдут в печать. Профессор Шмоер обещал, что, если я подтвержу свою гипотезу и напишу достаточно основательную и убедительную статью об аресте, он разошлет ее своим коллегам из других газет, чтобы посмотреть, не повезет ли мне с первой публикацией. Если я права, Маргарет С. Фостер сейчас находилась либо в полицейском участке двадцатого района, ожидая новостей о своем муже, либо дома с двумя детьми, плача и не понимая, что происходит и почему его так долго не отпускают из-за простого недоразумения.
– Хочешь, я поеду с тобой? – спросил профессор.
Часть меня хотела сказать «нет», но за окном было темно, и мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Согласно досье, дом Фостеров находился в Дайкер-Хайтс, и профессор согласился оплатить поездку на такси, которая должна была обойтись в кругленькую сумму. Во время поездки я впервые почувствовала себя настоящим журналистом. За окном мелькали уличные огни, и я чувствовала, что город – это целая история, которую можно рассказать. Из труб валил пар, похожий на гигантские занавески, свисающие с небоскребов; мы без задержек ехали по маршруту, выбранному таксистом, и я впитывала в себя воспоминания о городе с его огнями и тенями, таком смелом и таком застенчивом, как будто он хотел, чтобы я раскрыла, что происходит за каждым углом, и в то же время просил мир никогда не исследовать, что он скрывает. Когда мы перебрались на другую сторону, миновав Бруклинский мост, и приблизились к месту назначения, мои чувства стали меняться. Здесь было темно, здесь скрывалось что-то, что напоминало мне о той ночи в парке. Профессор молчал большую часть пути, но в этот момент он, наверное, ощутил, как мои страхи выходят из своих пещер, потому что вдруг спросил:
– Ты простила этого… Роберта? Того, кто отвел тебя в парк в тот день.
– Что?
– Смогла ли ты простить его за… за то, что не смог защитить тебя? Насколько я понимаю, он сбежал, оставив тебя наедине с… с теми парнями.
– В полиции он заявил, что его избили и обезоружили, но я ничего такого не помню. Помню, он сбежал, как трус. У него даже не хватило смелости подтвердить на опознании личность единственного типа, которого арестовали.
– Я знаю, он указал на кого-то другого, а не на того, на кого указала ты. Потом заявил, что было слишком темно, чтобы подтвердить, и указал на кого-то еще. Я читал отчет. Этим он все усложнил, – сказал Шмоер сочувствующим тоном.
– И благодаря ему… он на улице. Насильник на свободе. Еще один.
– Роберт извинился перед тобой?
– Ему потребовалось несколько месяцев. Он появился в дверях класса и… прочитал мне строчку из Оскара Уайльда о прощении. Это был самый детский поступок, что я видела от парня за долгое время. Я сказала ему, чтобы он уходил и я больше никогда не хочу его видеть.
– Думаю, этим он пытался помочь себе, а не тебе, – проницательно заметил профессор.
– Я так и подумала.
Такси остановилось перед домом, на котором новогодние гирлянды были развешаны не до конца. За исключением пары темных пятен вдали вся улица была уже украшена, и дома светились ярко, будто днем. Рождество в этом районе всегда наступало рано – традиция, заведенная жителем 84-й улицы в середине 1960-х годов и вскоре распространившаяся среди соседей.
– Родители Киры живут где-то здесь, в одном из этих домов, – сказал профессор, выйдя из машины.
– Наверное, ужасно узнать, что твой сосед украл твою дочь.
– Возможно, это был не он. Для этого мы здесь. Чтобы выяснить хотя бы это.