– Дай мне хотя бы день. Стандартная процедура: отпечатки пальцев, ДНК и проверка местности с помощью камер. На этот раз все… по-другому.
– Мы не можем, Бен. Мы близки к тому, чтобы найти девушку с пирса, и ты мне нужен. Парень уже признался. Нам нужны глаза, чтобы понять, куда он мог сбросить тело. Я хочу, чтобы ты поехал туда и занялся последними деталями. У нас наготове команда водолазов, они обыщут указанные нами места. Дело близко к завершению, но нужно сосредоточиться.
– Я обещал семье Темплтон, что проверю это.
– Я не могу допустить, чтобы один из моих агентов искал песок в пустыне, Бен.
– Я никогда не был одним из твоих агентов, Спенсер. Мы всегда были просто соседями по кабинету.
– Теперь ты один из моих агентов, что бы ты себе ни воображал. По-твоему, я не заслуживаю повышения, но у меня 114 раскрытых дел из 120. Ты же упорно тратишь время на висяки, но… каждый заслуживает того, чтобы его нашли. Не только Кира Темплтон.
– Ты придурок.
– Не заставляй меня подавать на тебя жалобу, Бен. Не надо так.
– Подавай, сколько влезет. Ты всегда был засранцем, и любой это подтвердит.
На лице Спенсера отразилось сожаление, и он громким официальным тоном произнес так, чтобы его слышал весь офис:
– Агент Миллер, вы отстранены от исполнения своих служебных обязанностей на один месяц, в течение которого вы не будете иметь доступа к объектам, ресурсам и материалам, являющимся предметом текущего расследования. Ваши дела будут автоматически переданы агенту Ваксу.
Бен кивнул, неверяще глядя на коллег, а те избегали встречаться с ним взглядом. Ему казалось несправедливым, что такой человек, как Спенсер, добился успеха, избегая неприятностей, а не встречая их лицом к лицу, как он. Миллер встал, взял свой серый плащ и в последний раз посмотрел в глаза Спенсеру:
– Знаешь, в чем отличие между нами? Тебя всегда волновал этот чертов коэффициент раскрываемости, а я заботился как мог о каждом несчастном, который исчез с лица земли.
– Так позаботься о том, чтобы не исчезла твоя карьера, – ответил ему Спенсер.
Бен повернулся и ушел, оставив Спенсера позади, не зная, что ждет его в будущем.
Некоторое время спустя файл под названием Kiera_4.mp4 появился в интранете в папке Миллера, где он хранил все материалы расследования Киры, но сам агент уже некоторое время в растерянности стоял на улице.
Он набрал номер Мирен Триггс, журналистки «Пресс», которая всегда была для него назойливее мухи, но та не ответила. Тогда он позвонил в «Манхэттен пресс» и попросил ее к телефону, но девушка с приятным голосом вежливо ответила, что Мирен весь день не было в редакции.
– Где тебя черти носят?? – выругался он, положив трубку.
Глава 40
У каждого из нас внутри есть тени всех форм и размеров, и, когда приходит время, некоторые из них вырастают, закрывая собой все остальное.
Зрелище было не из приятных, но когда в 1998 году по телевизору показали, как горит в огне Джеймс Фостер, пока я сидела на диване, разговаривая с его женой и почти ощущая, как его дети спят наверху, жалости я не испытала. Это было… как будто впервые в жизни на моих глазах негодяя настигла справедливость. Наконец-то.
Не помню, фыркнула ли я или расцвела ли на моих губах улыбка при виде этого образа, но, клянусь, именно так я чувствовала себя внутри. После первого шока от увиденного и прочитанного заголовка, бегущего по экрану (последние новости: Дж. Ф. сожжен заживо после освобождения без предъявления обвинения) на круглосуточном канале новостей, профессор сказал Маргарет, что сожалеет о том, что случилось с ее мужем, а я молча вышла на улицу, не желая показаться лицемеркой.
Мне было чертовски приятно, и я не хотела портить это ощущение. Особенно после того, как профессор сказал мне, что я одной ногой в «Пресс», если смогу пройти испытание и написать статью о Джеймсе этой же ночью. Я нервничала и радовалась. Это была сладкая смесь чувств. Несмотря на то что я не нашла Киру, ощущать справедливость было приятно, и хотя этот путь расследования оказался тупиком, я не собиралась так просто сдаваться.
Дождавшись полиции и повторив им то, что Джим уже рассказал прокурору, мы отправились в редакцию. И там случилось нечто волшебное. В этот час там почти не было сотрудников, а издатель встретил нас крепким и искренним рукопожатием. Я написала статью, которую мои родители с гордостью повесили в рамку в гостиной, и единственное, что меня волновало, – это не оставить ни малейшего сомнения в том, кем на самом деле был Джеймс Фостер. Когда я закончила и все зааплодировали, возник тот момент единства, та искра, которая превращает нервозность в радость, и это был первый раз, первые несколько часов, когда мне удалось вычеркнуть из головы произошедшее со мной той ночью в парке, который я больше не осмеливалась пересекать.
Мы вышли из редакции около трех часов ночи, и Фил Маркс, издатель, попросил меня быть на редакционном собрании на следующий день в четыре. Мне предложили контракт на вторую половину дня, после занятий, пока не закончу университет. Мы с Джимом вошли в лифт серьезные, молчаливые, почти избегая встречаться взглядом. Поймав такси, которое ехало в противоположном направлении, мы сели вместе, и он, не задумываясь, назвал адрес моей квартиры.
– Поздравляю, – сказал он. – Ты принята.
– Да…
Я сидела как на иголках, понимая, что вот-вот совершу неизбежную, но катастрофическую ошибку. Профессор молча смотрел прямо перед собой, и я видела, как его коричневый ботинок постукивает по коврику.
– Я гово…
И тогда я наклонилась и поцеловала его, прерывая то, что он собирался сказать.
Мгновение спустя его губы разомкнулись, словно двое влюбленных при расставании в аэропорту. Отстранившись, он посмотрел на меня. Шмоер не сводил с меня глаз в темноте такси, а за окном проносились огни Манхэттена, периодически освещая его губы и трехдневную щетину. Я снова потянулась к нему и поцеловала. На мгновение он замер, словно наслаждаясь, но потом оттолкнул меня, и я подумала, что ошиблась и на этом все закончится.
– Это неправильно, Мирен, – прошептал Джим самым мягким голосом, который я когда-либо слышала от него.
– Мне плевать, – ответила я самым решительным тоном, которым когда-либо говорила.
Мы целовались всю дорогу. И на лестнице моего дома. И пока я сражалась с дверью. И пока мы раздевались. И когда его очки слетели с лица на пол и одна из линз разбилась. И наконец, отсекая все пути назад, когда наши обнаженные тела рухнули на кровать в моей крошечной однокомнатной квартире.
Час спустя мы оба были отягощены угрызениями совести из-за случившегося, но не сомневались, что это было неизбежно. Он тихо оделся в полумраке, и я заговорила первой:
– Этого больше не повторится, Джим.
– Почему? Мне нравится быть с тобой, Мирен. Ты… другая.
– Потому что ты не можешь потерять единственную работу, которая у тебя осталась.
– Никто не узнает.
– Ты преподаешь расследовательскую журналистику. У тебя целый класс, полный людей, готовых искать правду.
Джим рассмеялся.
– Так что, мы попрощаемся так, будто ничего не было?
– Я думаю, это к лучшему.
Он кивнул, повернувшись спиной, все еще без рубашки, и нагнулся поднять очки и положить их в карман.
– У тебя все получится, Мирен. В тебе есть что-то необычное. Я никогда не видел никого похожего.
– Упрямство – это единственное, чем я отличаюсь от других.
– А это главное в журналисте.
– Я знаю. Я училась у тебя.
Профессор закончил одеваться, а я осталась в постели.
Потом он поцеловал меня на прощание, и следующие несколько лет я вспоминала, как кололась та щетина, что заставила меня вылезти из моей раковины.
Утром выпуск «Пресс» с историей Джеймса Фостера на обложке облетел всю страну, и мое имя в первый, но не в последний раз связалось с делом Киры Темплтон. Я раскрыла настоящую историю единственного официального подозреваемого, который когда-либо появлялся в деле об исчезновении девочки.
Я позвонила своей семье и сообщила им хорошие новости. Мои родители тут же пошли и купили несколько экземпляров, раздавая их по всему Шарлотту и хвастаясь, что их дочь стала знаменитой.
Мама спросила, навещу ли я их на выходных, как обещала, но моя свежеиспеченная работа в газете разом отменила все планы. С годами я пожалела, что откладывала эти незапланированные встречи, особенно учитывая, что мне открылось позднее, но тогда я была еще ребенком – и, черт возьми, меня только что взяли в «Пресс»!
Утром я собиралась отдыхать, но в моем сознании уже загорелась идея, и не успела я опомниться, как в десять часов уже входила в дверь оружейного магазина, который снаружи больше походил на ломбард.
– Какая модель вам нужна? Если для защиты дома, рекомендую вот это, – сказал пожилой мужчина, выглядевший как почетный член Национальной стрелковой ассоциации. Он вытащил дробовик, который, судя по виду, весил центнер.
– Нет… я…. Мне просто нужен пистолет. Для самозащиты.
– Вы уверены? Если к вам вломятся в дом, у плохих парней будут такие штуки.
– Я уверена, правда. Пистолет будет в самый раз.
Стены и витрины магазина были напоказ забиты оружием, будто это были тапочки. Дробовики, пистолеты, револьверы, боевые ружья. Один их вид заставлял нервничать.
– Если вы потратите больше тысячи долларов, коробка пуль двадцать пятого калибра идет в подарок.
– Ух… да. Отлично. Мне нужен пистолет и пули.
Мужчина как-то издевательски рассмеялся и указал на витрину, где было такое разнообразие моделей и калибров, что от этого могла закружиться голова. Затем он сказал, что мне нужно будет заполнить форму и дождаться одобрения проверки моей биографии. После чего спросил меня о лицензии, и я озадачилась.
– Лицензия?
– В Нью-Йорке без этого никуда, дочка.