– Мне просто повезло. Я тоже думала, что он невиновен.
– Неважно, что ты думаешь, пока ищешь правду. Когда то, что ты думаешь, искажает правду – вот тогда это проблема.
– Но такое ведь случается со многими газетами?
– И именно поэтому из тебя выйдет прекрасный журналист, Мирен. Твое место в «Пресс». В этом я не сомневаюсь.
– Ты и дальше будешь преподавать?
– Да. Я думаю, оно того стоит. Это важно. А бесконечные часы наставничества я посвящу работе на факультетском радио. Возможно, ты меня как-нибудь услышишь.
– Может, и услышу, – ответила я полушутя. – И… еще раз спасибо, Джим.
– Не за что. – Он развернулся и ушел, махнув мне рукой.
– Кстати, профессор! – крикнула я вдогонку. – Это новые очки?
– Старые сломались, – так же громко ответил он на прощание, подхватив понятную только нам двоим шутку.
На выходе из университета я позвонила родителям. Я была в восторге. Теперь я могла на сто процентов посвятить себя газете и возобновить поиски Киры, которая все еще пряталась где-то в моей голове, блуждая в закоулках моего сознания. Она никогда не покидала моих мыслей, но повседневная работа и стресс, связанный с адаптацией к темпу работы в редакции, отвлекли меня от обещания, которое я дала себе и ее отцу.
– Мама! – воскликнула я, как только она подняла трубку. – Теперь я официально журналист!
Я до сих пор помню этот звонок. Как с легкостью рушится мир вокруг. Можно пытаться быть сильным, думать, что все происходит по какой-то причине, которую ты поймешь позже, что жизнь пытается преподать тебе уроки, из которых можно извлечь что-то важное, но факт оставался фактом: мама ответила на звонок, плача и задыхаясь, а я несколько мгновений ничего не понимала.
– Мама, в чем дело? Что случилось?
– Я хотела позвонить тебе раньше, но… не смогла.
– Да что случилось? Я волнуюсь.
– Дедушка…
– Что с ним?
– Он выстрелил в бабушку.
– Что?! – потрясенно выдохнула я.
– Мы в больнице. Она в очень тяжелом состоянии, Мирен. Ты должна приехать.
– Но как?
В этот момент я ничего не понимала. Возможно, просто не осмеливалась посмотреть правде в глаза.
Я отпросилась в редакции на два дня, по-моему единственный раз в жизни, и, когда приземлилась в аэропорту Шарлотт, меня встретили теплые объятия отца. За всю поездку на машине он, насколько помню, не произнес ни слова, позволив молчанию управлять нашими эмоциями. Я помню только то, что он сказал, когда машина въехала на больничную парковку:
– Ты должна знать вот что, Мирен. Твой дед тоже там. Выстрелив в бабушку, он спрыгнул с балкона, чтобы покончить с собой. Ни одно из дел он не довел до конца. Он в коме. Врачи говорят, он может выжить.
– Ты знаешь, почему он это сделал?
– Мирен, твой дедушка всю жизнь бил бабушку. Неужели ты никогда этого не замечала? Домашнее насилие. Помнишь то время, когда бабушка жила с нами? Именно поэтому. Несчастный случай на лестнице? Твой дед сильно избил ее.
Услышав это, я замерла.
– Тогда почему, черт возьми, они до сих пор вместе?
– Мы пытались вмешаться, но твоя бабушка… не возражала.
– Но… бабушка не такая.
– Не спрашивай меня. Я тоже этого не понимаю, дочка. А твоя мать – и того меньше. Она дважды убедила ее подать заявление, но… потом бабушка их забирала и возвращалась к нему. Ты знаешь, однажды дед направил пистолет на твою мать? Она рассказала мне сегодня. Твоя мама в отчаянии. Она всю жизнь пыталась скрыть это от тебя. Пыталась притвориться, что все в порядке. Твоя учеба, карьера, образование… Но… Я думаю, правда всегда должна выходить наружу.
Я кивнула. Мое сердце разрывалось, и хотя он сжал мою руку в знак поддержки, этого было недостаточно.
Мама сидела на пластиковом стуле в приемной и плакала. Она встала, с трудом передвигаясь, и обняла меня, как никогда, сильно. Когда она успела так постареть? Хотя, возможно, я просто не видела ее прежде такой осунувшейся и опустошенной. Она заговорила первой, прошептав мне на ухо сквозь слезы тихое отрывистое «прости». Я гладила ее по спине и не могла удержаться от слез. Это была наша первая встреча за несколько месяцев, и то, как она случилась, то, что открылось моим глазам, заставило меня задуматься, на правильном ли я пути.
– Как бабушка? – собравшись с духом, спросила я.
– В тяжелом состоянии. Ее оперируют, и… Возможно, она не выживет. Она… она потеряла много крови, и возраст уже не тот. Я не должна была отпускать ее к нему.
Я сглотнула. Говорить мне было трудно.
– Это не твоя вина. Во всем виноват дед.
– Но если бы я… Будь я внимательнее…
– Мама, пожалуйста. Не думай сейчас об этом. Она поправится, вот увидишь.
Мама кивнула: наверное, она нуждалась в заверениях, что все будет хорошо. Отец ушел в больничный кафетерий, чтобы избежать трудных разговоров, а я сидела с ней в коридоре и ждала. Она плакала у меня на плече, и я вытирала ее слезы. Впервые за долгое время я почувствовала, что стала для мамы не обузой, а опорой. После нападения в парке она все время переживала, пытаясь защитить меня и помочь мне оправиться. Может быть, поэтому она не рассказывала мне о трудностях бабушки. Она все время занималась чужими проблемами, вкладывала душу, чтобы утешить других, и теперь ей хоть раз нужно было, чтобы кто-то помог ей. В конце концов, это были ее родители, она все детство провела с ними, а самое страшное в таких случаях то, что человек всегда сосредотачивается на хороших воспоминаниях, чтобы не потерять рассудок. Я была уверена: она, плача, перебирает в памяти все те моменты, когда дед вел себя хорошо, когда бабушка была счастлива с ним, пытаясь отвлечься от ужасной трагедии, которой стал последний выстрел, хотя на самом деле все предыдущие удары, крики и нападения были столь же смертоносны.
Через какое-то время я предложила принести маме липовый чай, и она согласилась: ей нужно было держать что-то в руках, чтобы избежать истерики. Я отправилась в кафетерий, разглядывая по пути открытые двери больничных палат. Во всех лежали пациенты – их ноги торчали на постели, во всех были посетители. Во всех, кроме одной. Это была палата моего деда.
Я вошла и увидела, как он спит, подключенный к мониторам. Его рот был открыт, слабое дыхание затуманивало прозрачный пластик маски. При виде полного спокойствия на его лице у меня внутри все сжалось. Пока бабушка в операционной находилась на грани жизни и смерти, он, казалось, мирно спал.
Какое-то время я наблюдала за ним, перебирая в памяти годы обмана, когда видела в нем лишь шовиниста, а не домашнего тирана и вспоминала загадочные синяки на теле бабушки, ее затравленный взгляд, который тогда не могла распознать, неловкое молчание, когда он приходил домой, и бабушкины звонки маме, чтобы та забрала меня. Теперь я точно знала, что так она скрывала от меня происходившее в тех четырех стенах.
Внезапно монитор, следивший за пульсом, запищал, и показатель подскочил выше ста пятидесяти. Он неуклонно поднимался – сначала до ста семидесяти, затем до ста восьмидесяти, пронзительный писк становился все настойчивее. Дед не шевелился, словно не замечая, что происходит в его груди, и в этой комнате, наедине с человеком, который пытался убить мою бабушку, которого я никогда не любила и не уважала, случился один из поворотных моментов в моей жизни: я подошла к монитору, на котором линии рисовали беспорядочные скачки, и…. выдернула вилку из розетки.
В палате снова повисла тишина.
Его дыхание стало рваным, но сигнал тревоги, оповещающий врачей о сердечной недостаточности, больше не работал.
В течение одной долгой минуты я смотрела, как он задыхается, слегка содрогаясь всем телом, пока наконец не замер. Настороженно приблизившись, я заметила, что маска перестала запотевать каждые несколько секунд. Затем снова подключила аппарат к сети, и кривая пульса на мониторе сменилась простой белой линией, но звук исчез. На экране появилось сообщение «нет сигнала», и я вышла из палаты как ни в чем не бывало, но зная, что внутри меня все изменилось.
Через несколько минут я уже снова сидела рядом с мамой с липовым чаем для нее и горячим кофе для меня.
Глава 49
Без уступок жизнь невозможна.
Архаичным способом, при помощи двух стажеров, которые работали на нее сверхурочно, Мирен начала собирать информацию со всех магазинов игрушек, моделей и макетов Манхэттена, Бруклина, Квинса, Нью-Джерси и Лонг-Айленда. Так в то время работала журналистика. Баз данных, к которым можно было бы обратиться, и сайтов всех магазинов в интернете тогда просто не существовало. Нужно было взять телефонную книгу, зайти в раздел «Игрушки» и набрать номер в надежде, что на другом конце ответят и захотят помочь.
Поначалу и этих районов было достаточно, чтобы сделать задачу невыполнимой. Было решено, что Виктория и Роберт будут звонить в магазины игрушек из импровизированной редакции, в роли которой выступали два столика в кафе через дорогу от «Пресс» – том самом, где Мирен когда-то разговаривала с Аароном Темплтоном. Во время этих звонков – шесть долларов в час каждому из кармана Мирен – Виктория и Роберт связывались с магазинами игрушек, в каталоге которых был кукольный домик «Маленький дом и сад». Постепенно, по мере того как проходили выходные, выяснилось, что такой предлагают немногие, и это казалось хорошим знаком. Круг смыкался, и Мирен надеялась, что сможет получить список клиентов, которые когда-либо покупали одну из этих моделей, и тогда ей будет с чем работать.
Но Рождество 2003 года внесло свои коррективы: магазины игрушек перестали отвечать на телефонные звонки, чтобы обслужить огромную массу покупателей, которым нужно было найти идеальный подарок, чтобы Санта-Клаус мог оставить его под елкой.
В январе 2004 года, всего после трех выходных за телефоном, Мирен встретилась со стажерами в кафе, чтобы обсудить прогресс.