[8], в «Твиттере», на «Реддите» или в «Инстаграме», формируя свое собственное мнение, настолько разнородное, что каждое занятие превращалось в поле интеллектуальной битвы. Интернет с его скоростью открыл двери для разного рода информации и дискуссий, и Шмоер чувствовал, что это, вне всяких сомнений, была его лучшая группа. Конечно, не вся информация в социальных сетях была достоверной, но эти конкретные студенты, казалось, никогда и ничего не принимали на веру без подтверждения из официальных источников. Он был так увлечен, так воодушевлен этим поколением, их небывалой силой и целеустремленностью, что провел весь день в поисках того, как можно адаптировать учебный процесс под современные реалии, чтобы удовлетворить голод стаи начинающих журналистов, чьи когти были острее, чем у него самого. В то утро Шмоер шесть часов подряд провел на занятиях, а когда в три часа дня добрался до своего кабинета в Колумбийском университете, его ждали несколько пропущенных звонков с незнакомого номера.
Мужчина поколебался, перезвонить или нет, но он был журналистом и не мог оставить вопрос без ответа, любопытство было у него в крови.
Шмоер набрал номер, и через три гудка женский голос ответил на звонок:
– Больница Нижнего Манхэттена, слушаю вас.
– Добрый день. У меня несколько пропущенных с этого номера. Что-то случилось?
– Ваше имя?
– Шмоер, Джим Шмоер.
– Минутку… Сейчас проверю… Нет, это какая-то ошибка. Мы не звонили никакому Джиму Шмоеру, – сказала женщина ровным тоном.
– Ошибка? Это какая-то бессмыслица. У меня четыре пропущенных звонка. Вы уверены, что не звонили мне специально?
– Четыре? Ладно. Подождите… – Голос, судя по всему, обратился к кому-то еще: – Ты звонила некоему Джиму Шмоеру, Карен? – До профессора донеслось серьезное «да», и он тут же заволновался.
– Что случилось? – испуганно спросил он.
– Секундочку, – ответил тот же голос, а затем его сменил более нежный и теплый: – Вы Джим Шмоер? Профессор Джим Шмоер?
– Да. В чем дело?
– Вы контактное лицо для экстренной связи… так, сейчас… вспомнить бы имя…
– Экстренной связи? О чем вы? О ком речь? Что случилось?
Профессора бросило в жар. Его родители жили в Нью-Джерси, и он подумал: возможно, с ними что-то случилось.
– Мои родители в порядке? Что случилось?
– Ваши родители? Нет, нет. Это молодая девушка. Ее зовут… Мирен Триггс, вы ее знаете?
Глава 60
Что, если вся эта темнота была просто повязкой на глазах?
– Мама, что происходит? – спросила Мила с пассажирского сиденья, испуганная и на грани истерики.
Она не была готова к миру. Ей было страшно, а вся ситуация была настолько новой и обескураживающей, что Кира отгораживалась от нее.
Айрис нажала на педаль газа, и машина двинулась на север, когда первые лучи солнца начали освещать небоскребы города, словно гигантские золотые столбы выделяющиеся на другом берегу реки.
– Здесь поверните направо, к Проспект-парку, – приказала Мирен, а по лицу Айрис катились слезы грусти. Рядом с этим парком жила Грейс Темплтон. Айрис не отрываясь смотрела на дорогу и время от времени смахивала слезы, понимая, что скоро все закончится. Их то и дело обгоняли другие машины: люди готовились начать новый день, не обращая внимания на кошмар, который вот-вот должен был закончиться.
– Кто вы? – спросила женщина. – Зачем вы это делаете? Почему вы хотите забрать у меня моего ребенка?
– Мама! Что происходит? – закричала Кира на всю машину.
– Вашего ребенка? Кира… эта женщина не твоя мать, – сказала Мирен, повышая голос.
– Что вы такое говорите? Мама, о чем она?
Внезапно Айрис резко нажала на газ. Она проигнорировала указания Мирен. Она не свернула к парку. Внутри все было готово взорваться. Разогнавшись, она выскочила на магистраль Белт-Паркуэй, в последний момент увернувшись от грузовика, который чуть не подрезал маленький «Форд».
– Что вы творите? – закричала Мирен. – Мы едем в дом ее настоящих родителей!
Магистраль пересекала Бруклин, поднимаясь над землей. Вдоль нее выстроились офисные здания и склады, оттеняя внушительные небоскребы Манхэттена, вырисовывающиеся вдали.
– Настоящих родителей? – недоуменно прошептала Кира.
– Не слушай ее, Мила. Она врет!
– Мне ей рассказать или вы сами? – угрожающим тоном спросила Мирен.
– Мама… что она имеет в виду?
В этот момент Айрис едва могла дышать. Давление внутри нарастало. Женщина не могла больше терпеть. Когда-нибудь правда должна была взорваться ей в лицо, но она всегда жила с иллюзией, что этого никогда не произойдет. Она всегда думала, скрывая прошлое, что заботится о своей дочери, своей малышке, своей принцессе, своей главной драгоценности, и эта вера защищала ее от болезненной и удушающей правды: она была ужасным человеком, она похитила ее и разлучила с настоящими родителями, которые могли бы дать ей гораздо лучшую жизнь. Айрис растила Милу в страхе перед внешним миром с единственным эгоистичным намерением: чтобы никто и никогда не отнял у нее девочку. Она больше не боялась последствий. Не боялась ни тюрьмы, ни пожизненного заключения, ни даже смертной казни; ее страшила лишь разлука с девочкой. И этот страх определял все ее существование. Домашнее обучение, отрыв от внешнего мира. По сути, Мила знала только двух людей: двух фальшивых родителей, для которых иметь ребенка было важнее, чем хорошо его воспитать, и которые при помощи обмана и страха превратили маленькую хихикающую девочку в подростка, изолированного от внешнего мира. Самая большая ошибка, которую могут совершить родители, – подрезать ребенку крылья, чтобы он не мог летать.
– Или вы скажете, или я, – с нажимом повторила Мирен.
Наконец Айрис выдохнула между всхлипами:
– Мне жаль… Мила. Мне очень жаль…
– О чем ты, мама?
– Ты не… ты не моя дочь, – призналась она разбитым голосом. – У тебя нет… никакой болезни. Ты… ты можешь выходить на улицу. Всегда могла…
– Мама, о чем ты? Почему ты так говоришь? Я больна, – недоумевала Кира.
– Я не твоя мама, Мила… – продолжала она. – Мы с Уиллом… забрали тебя домой в 1998 году. Ты была одна, плакала на улице во время парада на День благодарения, я взяла тебя за руку, и ты позволила мне. Ты улыбнулась мне, милая, и я просто… я почувствовала себя твоей мамой. И тогда, не знаю почему, ты согласилась пойти с нами домой. Пока мы шли, я думала, что в какой-то момент мы остановимся, развернемся и отведем тебя к родителям, но твои маленькие ручки… твои маленькие шажки, твоя улыбка… Ты всегда была такой радостной девочкой…. Была, пока не появились мы. Мне жаль, Мила.
– Мама? – На середине исповеди Кира расплакалась, будто ребенок, только что потерявший родителей во время парада в 1998 году.
Айрис потребовалось несколько секунд, чтобы чуть успокоиться и продолжить:
– Однажды… когда Уилла не стало… я увидела твоих родителей по телевизору. Они плакали во время шествия в память о твоем исчезновении, которое организовали на Геральд-сквер накануне Дня благодарения. В тот день я увидела твоих настоящих родителей, которые плакали по тебе, дорогая.
Мирен не вмешивалась. Кира слушала Айрис с покрасневшими глазами, задыхаясь от рыданий.
– Мама, скажи, что это неправда. Пожалуйста… скажи, что это неправда.
– Мне было так больно… Я чувствовала себя такой несчастной… Я хотела дать им знать, что с тобой все в порядке, чтобы они не волновались и знали, что о тебе кто-то заботится и у тебя все хорошо.
– За двенадцать лет вы отправили им три видеокассеты, – перебила Мирен. – Почему?
– Да… Я использовала камеру, которую установил Уилл. Я записала тебя на видео и оставила кассету у них дома. Я думала, это положит конец боли… но время от времени… я видела их снова, и мне нужно было еще раз сообщить им, что с тобой все в порядке, что они должны оставить тебя мне, что я выращу тебя и дам тебе хорошее образование, как ты того заслуживаешь. Что им не о чем беспокоиться. Я просто хотела, чтобы они знали, что… что с тобой не случилось ничего плохого.
– Мама… – Кира бросилась и обняла ее, плача навзрыд. Ее сердце было полно противоречий, словно в нем шла внутренняя борьба между любовью и печалью.
– Тебя зовут Кира Темплтон, а не Мила, – задыхаясь, пробормотала Айрис. – Мне… мне жаль, дорогая. Я… я просто хотела как лучше для тебя.
После нескольких минут плача Кира спросила, стирая слезы с лица Айрис:
– А что будет дальше? Я… я люблю тебя, мама. Ничего ведь не изменится? Я хочу быть с тобой, пожалуйста.
Автомобиль спустился по эстакаде и нырнул в глубину тоннеля Хью Л. Кэри, соединяющего Бруклин с Манхэттеном, и солнечные лучи сменились светом флуоресцентных ламп, периодически освещая салон автомобиля.
– Я знаю, дорогая… но мы не можем больше быть вместе, понимаешь? Я не могу… Я не могу смотреть на себя в зеркало, зная, что натворила. Так не может больше продолжаться, Мила.
– Но я хочу быть с тобой, мама. Я прощаю тебя, честное слово. Мне все равно, что ты сделала. Я знаю, как ты заботилась обо мне. Я знаю, как сильно ты меня любишь, мама.
– Вы должны сдаться, мэм, – перебила Мирен, волнуясь. – Если вы это сделаете, возможно, вам сделают послабление в тюрьме и вы сможете видеться друг с другом. – Мирен пыталась оценить, как разрядить обстановку. Айрис дрожала, вцепившись в руль, а Кира вела себя непредсказуемо. Раньше она думала, что найти ее значит спасти, но как она могла это сделать, если та выросла в неволе? – Родители должны знать, где находится их дочь. Это несправедливо по отношению к ним и Кире. Сделайте это ради нее. Сдайтесь. На выезде из тоннеля есть отделение ФБР. Сдайтесь, и все закончится хорошо. Вы слышите меня?
– Вы не из полиции? – выдохнула Айрис, продолжая рыдать.