Спаркс поморщился.
— Что ж, главную свою задачу ты, в конце концов, выполнила! Пусть кто-то другой попытается теперь изменить существующий порядок вещей. Да и почему именно мы должны?.. — Он стиснул висевшую у него на груди медаль. — Знаешь... мой отец... сказал, что мог бы увезти нас с Тиамат. Он мог бы устроить так, чтобы мы улетели отсюда на Харему. Это довольно просто...
— На Харему мы никому не нужны. Мы нужны здесь. — Ей вспомнились пейзажи Харему, Воровской Рынок, ночное небо над планетой... Это довольно просто. Даже если мы и посеем здесь семена, то все равно никогда не увидим урожая, никогда не узнаем, проиграли мы или выиграли... — К тому же мы кое-чем обязаны обеим этим планетам и отдать свой долг сможем только здесь. — Голос ее звучал сурово.
— Некоторые долги навсегда остаются неоплатными. — Спаркс подошел к окну; Мун заметила, как кто-то махнул ему рукой, проходя мимо. — Если я буду обязан вечно оставаться здесь, в Карбункуле, в королевском дворце... — Он вдруг умолк. — Не знаю, смогу ли я вынести это, Мун. Я не могу начать все сначала там, где я...
— Посмотри, что творится на улицах: сегодня Ночь Масок — ночь перехода. Завтра все мы будем иными, чем были вчера... мы не застывшее нечто, наши возможности бесконечны, Спаркс! А когда все маски будут сброшены, вместе с ними отвалится и корка покрывающих нас грехов, и мы станем свободны, сможем забыть все и начать сначала. — И я смогу доказать Великой Машине, что ты сын Лета, каким тебя вижу я, а не носитель маски смерти и зла. — Она подошла и встала с ним рядом. — После сегодняшней ночи все будет совершенно иначе. Даже Карбункул полностью переменится. Сюда переселяются дети Лета, здесь пытается пробиться на свет наше будущее. Это будет новый мир, не мир Ариенрод! — Но и ее тоже; он всегда, хотя бы отчасти, будет принадлежать ей. Понимая это, Мун, однако, не сказала этого вслух. — И я обещаю тебе, что больше нога моя не ступит в этот дворец. — Но я никогда никому не скажу — почему.
Он обернулся, с изумлением посмотрел на нее и по ее лицу увидел, что она говорит правду. Лицо его немного посветлело. Однако он печально вздохнул и по-прежнему держался отчужденно.
— Этого недостаточно. Мне нужно время — чтобы забыть; чтобы, снова научиться верить в себя... верить в нас обоих. Одной ночи мне мало. Может быть, не хватит и целой жизни... — Он снова отвернулся к окну.
Мун тоже посмотрела в окно — на него смотреть она была не в силах. Слезы туманили ей взор, и толпа на улице превращалась в разноцветные пятна, похожие на нефтяные разводы на поверхности воды. Здесь, в Карбункуле, никогда не идет дождь. Непременно нужно, чтобы шел дождь!.. Иначе не будет радуг.
— Я подожду, — с трудом выговорила она сквозь стиснутые зубы; эти слова душили ее. — Но слишком много времени тебе не потребуется. — Она нашла его руку и сжала ее. — Сегодня мне вменили в обязанность быть счастливой... — Губы ее дрогнули в горькой, ироничной усмешке. — Этот Фестиваль должен был стать для нас праздником, мы должны были запомнить его на всю жизнь... Это наш последний Фестиваль; и мы его запомним. Не лучше ли нам выйти на улицу, вон из этого дома? Давай завершим наши прошлые жизни так, как нам предначертано! Может быть, постаравшись, мы сумеем и сегодняшнюю ночь сделать такой, чтобы действительно запомнить ее на всю жизнь.
Он кивнул; на лице его появилась неуверенная улыбка.
— Хорошо, мы попробуем...
Она еще раз оглянулась на маску королевы Лета, и вдруг ее заслонили лица тех, кто не жалел собственной жизни, чтобы эта маска досталась ей. И одно лицо...
— Но сперва... мне необходимо кое с кем попрощаться. — Чтобы заглушить душевную боль, она что было сил прикусила губу.
— С кем? — Спаркс следил за ее взглядом.
— С одним... с одним инопланетянином. Инспектором полиции. Я вместе с ним бежала от кочевников. Сейчас он в госпитале.
— Легавый? — Он сразу пожалел, что это слово вылетело у него. — Значит, это не просто легавый... Это твой друг?
— Больше чем друг, — тихо сказала она. И посмотрела ему прямо в глаза, надеясь, что он поймет остальное.
— Больше, чем... — Он вдруг нахмурился; лицо его вспыхнуло. — Как ты могла?.. — Голос у него сорвался, однако слова звучали, точно удары хлыстом. — Как ты могла... Как я мог! Мы... Нас...
Она потупилась.
— Мою лодку унесло бурей, а он стал мне надежным якорем. Мы были вместе. Знаешь, когда кто-то любит тебя больше, чем ты любишь себя, сделать ничего невозможно...
— Я понимаю. — Спаркс вздохнул так, словно выпустил из себя вспыхнувший было гнев. — А что же теперь... у вас с ним? И как же я?
Она пробежала пальцами по шерстяной косе на своей тунике.
— Он даже не просил меня остаться с ним навсегда. — Потому что знал, что не может просить об этом. — Он хорошо понимал, что никто и никогда не сможет занять в моей жизни то место, которое занимаешь ты, и что никто не будет для меня дороже тебя, и что никто и никогда не сможет нас с тобой разлучить. — Хотя он-то непременно попробовал бы это сделать; он же хотел попробовать — и попробовал! — Мун чувствовала, что и сейчас лицо Гундалину все время маячит между лицом Спаркса и ее собственным. Она старательно гнала от себя воспоминания о нем. — Он... помог мне отыскать тебя. — Он ведь ото всего отказался ради меня, он так много дал мне! А что дала ему я? Ничего. — И мы расстались, и он ни о чем меня не попросил. Я должна знать, я должна быть уверенной, что он... что с ним все будет в порядке, когда он покинет Тиамат.
Спаркс как-то хрипло рассмеялся.
— Ну а мы-то как? С нами-то все будет в порядке, когда они улетят? Когда мы окажемся среди тех, кто слишком привык к ним, когда мы вынуждены будем жить, постоянно вспоминая о них, а они словно постоянно будут заглядывать нам через плечо и напоминать о том, что мы нарушили свою клятву... Ведь нарушили, верно?
— Нет. И мы снова пообещаем им то же самое. Завтра — ради наших возрожденных душ. — Когда окончится эта ночь. Она подняла с дивана маску королевы Лета. Когда наступит рассвет. — Но я считаю, что мы никогда не нарушали прежней своей клятвы — по крайней мере, в сердцах наших.
Он успел один раз поцеловать ее, прежде чем она снова надела маску.
— А ты сам маску наденешь?
— Нет. — Он покачал головой. — Мне маска не нужна. Я и так слишком долго ее носил.
Глава 52
— М-да, черт меня побери! Совсем не так намеревалась я провести Ночь Масок. — Тор замолкла только для того, чтобы сунуть в рот еще одно сахарное, допьяна пропитанное ромом печеньице из пакета, который держала в руке. Она старалась любым способом оглушить себя, забыть о приближающемся конце света. Снова надвинув на лицо маску, она повисла на могучем плече Поллукса, казавшегося ей единственно надежным в редеющей толпе праздных гуляк. — И уж, во всяком случае, не в обществе какой-то жестяной кастрюли с перспективой всю оставшуюся жизнь заниматься чисткой рыбы. Черт, да я только в ванну залезу, как у меня морская болезнь начинается! И рыбу эту я ненавижу, пропади она пропадом! — Она уже кричала во все горло.
— Ну, здесь, сестра, ты не одинока! — Человек в маске сочувственно махнул ей рукой и скрылся вслед за своей избранницей за дверями дома терпимости. Тор посмотрела им вслед с завистью. Поллукс с непроницаемым видом смотрел куда-то вдаль. Почти все, кто хотел, к этому времени уже разделились на парочки.
— Мне очень жаль, что у тебя все так нескладно получилось, Top, — совершенно неожиданно проговорил Поллукс. — Если ты хочешь провести время с кем-то из людей, я не возражаю.
Тор воззрилась на него с изумлением и какой-то безумной уверенностью, что, хоть он и промолчит, ему это будет очень и очень неприятно.
— Не-а. Этим я когда хочешь могу заняться... а сегодня — наша с тобой последняя ночь, Полли.
Он не ответил.
Они уже совершили весьма сентиментальную прогулку вниз, до самых доков и портовых складов нижнего города, потому что Тор сочла, что лучше всего провести последнюю ночь Фестиваля в родных местах, там, где прошло ее детство, вспоминая юные годы, воскрешая в памяти те времена, когда она и думать не осмеливалась о том, чем стала теперь. Она надеялась, что воспоминания о тех светлых днях помогут ей пережить расставание с теперешней жизнью.
Интересно, подумала она, кто сегодня за казино присматривает? А разве там кто-то еще остался? Даже Герне куда-то исчез, эта блаженная Мун совсем его околдовала. Ну и провались он!.. Ей и так пришлось черт знает куда тащиться, чтобы отнести свои немногочисленные сувениры о тех днях, когда она была Персефоной, к своему сводному брату. Она, надо сказать, давненько его не видела, да и сегодня ей его застать не удалось — он уже ушел куда-то. Впрочем, они никогда и не были с ним близки.
— А ведь ты, пожалуй, мой самый большой друг, особенно нынче ночью, Полли. — Она вздохнула. — А может, и всегда. — Она села на какой-то пустой ящик возле заброшенного дома, чувствуя себя чрезвычайно уютно в старой рабочей одежде и давно знакомых кварталах. — Ты никогда не сволочился, сколько бы работы я на тебя ни наваливала и как бы мало монет тебе ни платила... Конечно же, я понимаю, что жаловаться ты не можешь, но разве это о чем-то говорит? — Она съела еще одно печеньице. Поллукс терпеливо сидел рядом и молча глядел на нее. Она вдруг заметила, как в его грудной клетке мигает красный огонек; в голове у нее словно что-то щелкнуло, однако она не стала на этом сосредоточиваться. — Неужели ты вообще никогда не переживаешь? А в глубине души у тебя ничего такого не бывает, кошки никогда не скребут, а? А я ведь, наверно, иногда и оскорбляла тебя, и обижала... Да нет же, вряд ли, слава богам! Надеюсь, что ежели и обижала, так не очень. Сам-то ты всегда был ко мне добр... — Она пьяно всхлипнула.
— Ты никогда не смогла бы обидеть меня, Тор.
Она уставилась в «лицо» робота, пытаясь расшифровать тайный смысл этих слов, произнесенных скрипучим бесцветным голосом.