– Знаю.
– Этот самый человек – он долг с меня требует.
Чтобы деньги отдал.
Есть какой-то человек, которому Эндрю задолжал денег. Это человек хочет получить долг скорее раньше, чем позже.
– Понимаю, – говорит Баррет.
– Ну то есть я и хотел спросить – не подкинешь несколько баксов?
– Не подкину ли я несколько баксов.
– Мы же оба свет этот видели.
Баррет не находит слов. Он не успел пока подготовиться к новому откровению – к антиоткровению. Его хотят надуть. Эндрю ничего такого не видел. Ему просто срочно понадобились деньги. Зная, как легко Баррет поддается на обман, как свято верит в бывшее ему видение и какой властью он над Барретом обладает (почему некоторые воображают, будто красивые дети не догадываются о своей власти над окружающими?), Эндрю решил, что с Баррета без труда можно получить взнос в Фонд Видевших Свет.
Стелла выступила его подручной. Он подучил ее: подкинь этому типу “прозрение” медиума, чтобы он потом поверил, что видели-то все одно, но, увы, порознь.
– Мы же друзья? – говорит Эндрю. – А я оказался на мели, и мне, типа, нужна помощь друга.
Баррет будто со стороны слышит собственные слова:
– У меня нет денег. Я, собственно, практически ничего не зарабатываю. Я работаю у Лиз в магазине.
– Не, постой, – говорит он. – Я много-то и не прошу. Мне просто позарез надо, непонятно, что ли?
– Все мне понятно, – отвечает Баррет. – Но помочь тебе я ничем не могу.
– Я видел свет. Мне небеса священные подмигнули. А это же для нас тобой не просто так…
– На самом деле ты ничего не видел.
– Ты что, не понял, я же сказал…
– Сколько тебе нужно? – спрашивает Сэм.
В кафе навязчиво светло. Тайлер обеими руками держит свою кружку кофе. Лиз заказала маленький чайник чаю, но так к нему и не притронулась.
– Не поверишь, но я ни разу не был в Калифорнии, – говорит Тайлер.
– Много кто ни разу не был в Калифорнии.
Это кафе на одном из не самых оживленных отрезков Авеню Си явно пользуется популярностью среди людей, у которых что-то не ладится в жизни. Женщина с ослепительно-оранжевыми волосами громче, чем это необходимо, спрашивает про суп дня. Двое мужчин в темных очках спорят, есть ли разница между цементом и бетоном или это одно и то же.
– Там есть городок Кастровилль, – говорит Тайлер. – Артишоковая столица мира.
– Ради нее, по-твоему, и стоит в Калифорнию ехать?
– Нет. Но это так… по-калифорнийски.
– Наверно.
– В Кастровилле каждый год проводят фестиваль артишоков. С парадом. И с выборами королевы. На коронацию ее одевают в платье из артишоковых листьев. И знаешь, кого там однажды выбрали королевой? Мерилин Монро.
– Откуда ты все это знаешь?
– Я новостной наркоман.
– Это было в новостях?
– Возможно, на выборы мы будем в Калифорнии, – говорит он.
– Да.
– Может так сложиться, что мы попадем на фестиваль артишоков и как раз будем смотреть, как шествует по узким улочкам девушка в платье из артишоковых листьев, когда объявят, что победили Маккейн с Пейлин.
– Слишком многое для этого должно совпасть.
– Ну да. Просто мне кажется, в этом будет такой извращенный кайф – узнать о том, что страна решила полностью и окончательно скатиться в тартарары, наблюдая, как машет зевакам симпатичная девица в артишоковом платье.
– Ты прямо как помешанный.
– Что, извини? Нет, “помешанный” – это про странные увлечения. Одержимые заводят семнадцать кошек. Одержимые собирают все видеоигры, вышедшие с начала семидесятых. А меня интересуют судьбы мира. Ты находишь это ненормальным?
– Если хочешь со мной в Калифорнию, тебе придется завязать с наркотиками, – говорит Лиз.
– Я не принимаю наркотиков.
Вместо того чтобы спорить, ей хватает посмотреть ему в глаза.
– Думаешь, ты все знаешь? – говорит Тайлер.
– Нет. Я просто обычно предполагаю худшее, и это иногда выглядит так, будто я все знаю.
В соседнем отсеке один из мужчин в темных очках вещает:
– В цементе выше содержание песка. Поэтому постройки в отсталых странах и рушатся то и дело. Потому что там используют цемент.
Опустив взгляд на свой кофе, Тайлер говорит: – Я завязал. Честное слово.
– Врешь.
– Не вру.
– Хорошо, если так.
Она, разумеется, знает, что он врет.
– Когда я принимал наркотики, – говорит Тайлер, – я делал это, чтобы пробиться к музыке. В неизмененном состоянии мозг с этим не справлялся.
– Ты понимаешь, что эти слова с головой выдают в тебе наркомана? – спрашивает Лиз.
– Да. Понимаю. Теперь, трезвым взглядом, все яснее видно.
– Ну, это общее место, распространенная среди населения мысль.
– Дело в том… На наркотиках… Кажется, будто ищешь путь к месту, откуда берется музыка, – говорит Тайлер.
Один из мужчин в темных очках, не тот, что в прошлый раз, говорит:
– С ума сошел? Это просто два разных слова для одного и того же.
– Очень знакомо, – говорит Лиз. – Я, к примеру, с помощью наркотиков пыталась почувствовать себя ближе к Эндрю.
– Тоже мне, сравнила. Я про то, как написать стоящую песню, а ты – как скоротать вечер с парнем, которому, чтобы правую руку от левой отличить, целую минуту соображать надо.
– Согласна, плохой пример. Просто имей в виду: если ты станешь принимать наркотики, я отнесусь к этому с пониманием. Буду просить, чтобы бросил, но пойму.
Тайлер кивает, словно согласен со старинным трюизмом, про который он знает, что это ложь.
Еще будет время сказать Лиз правду.
– И тем не менее я всё, – говорит Тайлер, немного помолчав. – Завязал. С концами. Отныне я с музыкой один на один.
– А вдруг это не так важно? – говорит Лиз.
– Прости, не понял?
– Вдруг ты живешь не для того, чтобы писать песни?
– Мне, если честно, такой ход мысли не нравится.
– Я не о том, чтобы музыку тоже бросить. Я вот о чем: что если ты проживаешь жизнь, в которой музыка – только часть?
– Отступи, сатана, – говорит Тайлер.
Лиз смеется. Она много чего знает, и поэтому ей смешно.
Женщина с оранжевыми волосами громко объявляет официантке, что попробует заказать капустный суп, который, впрочем, может ей не понравиться, и тогда она вынуждена будет отослать его обратно на кухню.
– Тебе не кажется, что ты хотел сочинить музыку, которая спасет Бет? – спрашивает Лиз.
– Это уже была бы мания величия.
– Или у тебя зародилась трогательная надежда, что ты сумеешь сделать для другого что-то, что выше человеческих сил.
Мужчина в темных очках, первый из двоих, говорит:
– Ну и зачем одно и то же называть двумя разными словами? Смысла в этом никакого.
– У меня тут в последнее время одна мысль появилась, – говорит Тайлер.
– Да?
– Собственно, даже не мысль. Я ее даже для самого себя не сформулировал. Такая недооформившаяся молекула мысли.
– То есть рано пока…
– Нет, рискну.
– Внимательно тебя слушаю.
– Я все никак не пойму, – говорит Тайлер. – Может, сочинять песни мне важнее, чем чтобы они у меня получались?
– Я тебя понимаю.
– Правда?
– Кажется, да.
– Больше всего мне нравится, наверно, предвкушение. Замысел песни. А потом, когда она готова…
– И с ютьюбовским хитом – то же?
– Даже с ним. Он как бы отделился и теперь сам по себе… Как артефакт какой-нибудь исчезнувшей цивилизации – что он есть, что нет его, какая разница.
– А песня-то, кстати, хорошая, – говорит Лиз. – Это так, к твоему сведению.
Оранжевоволосая женщина сообщает, ни к кому конкретно не обращаясь, что от капусты ее иногда пучит.
– Какая, собственно, разница? – говорит Тайлер. – У меня альбом еще не доделан. Одну песню закончить надо.
– А может, да ну его, этот альбом.
– У меня контракт.
– Кому он, на хрен, уперся, этот контракт?
Он кивает. И правда, кому?
– В Калифорнии секвойи растут, – говорит она.
– Слыхал об этом.
– Там прибой бьется о прибрежные скалы, а в небе кружат орлы.
– Да-да, я видел фотографии.
– И в Кастровилль нам никто не мешает съездить, – говорит она. – Раз уж обязательно хочешь посмотреть на девушку в платье из артишоков.
– Я не могу ехать, – говорит Тайлер. – В ближайшее время не могу. Мне надо закончить альбом.
Он кладет руку на стол ладонью вниз. Она внимательно разглядывает его кисть.
– Ну, раз надо, тогда да, – говорит она. – Можешь попозже ко мне в Калифорнию приехать. Если захочешь.
– И тогда мы отправимся в Кастровилль. На фестиваль артишоков.
– Запросто. Только надо уточнить, когда он бывает.
– “Гугл” нам в руки, – говорит он.
– Приеду в Калифорнию, – говорит она, – сразу сообщу, где меня искать.
– Хорошо. Мне это будет приятно знать.
Лиз накрывает рукой его кисть. Подошедшая официантка с вечным сварливым радушием спрашивает, уходят ли они уже или хотят еще кофе и чаю.
На Большой лужайке Баррет спрашивает Сэма:
– Зачем ты дал Эндрю денег?
– Мне показалось, они ему нужны, – отвечает Сэм. – А деньги у меня есть. Немного, конечно, но достаточно, чтобы дать дурачку, которого грозится прикончить торговец наркотиками.
– Ты серьезно думаешь, его могли прикончить?
– Могли прикончить, а могли и нет. Это ведь неважно, правда?
– Как это – неважно?
– Человеку нужна небольшая сумма. Ты этой суммой располагаешь. Отчего бы тебе ему не помочь?
– Даже если он тебя обманывает? – спрашивает Баррет.
– Я думаю, более-менее каждому, кто просит денег, они на самом деле очень нужны. Пусть и не на то, на что он их у тебя просит. И все же.
– Ты прямо как христианин рассуждаешь.
– Просто по-человечески. Нет, христиане тоже пусть так рассуждают. Но только чтобы не говорили, будто эта мысль принадлежит им.
– Им много что принадлежит, – говорит Баррет.
– Одной только недвижимости столько, что с ума сойти… Черт, я снова занудствую.