Лера беспокойно покосилась на машину: Николай был очень плох, и каждая лишняя секунда могла стоить ему жизни. Она еще раз нажала на кнопку.
— Ну кто там трезвонит? — раздался за воротами грубый, хриплый голос.
Калитка распахнулась, за ней стоял крупный, пузатый мужчина с зажатой в зубах трубкой, в резиновых сапогах и длинной кофте домашней вязки. Под мышкой у него было зажато ружье, а в руке он держал поводок, на котором ярилась огромная кавказская овчарка.
— Кого там черт принес? — проревел мужчина, окинув Леру неприязненным взглядом. — А ну, проваливай! Мы нищим не подаем и прохожих в дом не пускаем!
— У него кровотечение сильное! — выкрикнула Лера, чтобы перекрыть лай овчарки. — Он умирает!
— Одним подонком меньше будет, — равнодушно отозвался хозяин. — Я сказал — проваливай, или Акбара спущу!
Лера отступила на несколько шагов, оглянулась на машину, словно ища поддержки. И неожиданно поддержка пришла. Из машины выбрался немой и забормотал, размахивая длинными руками, как мельничными крыльями.
— Мосол? — удивленно проговорил хозяин дома и прикрикнул на собаку:
— Акбар, тихо! К ноге!
Собака по-прежнему клокотала от ярости, но прекратила лаять и прижалась к ноге хозяина. Немой ткнул рукой в сторону машины и громко, горестно замычал.
Человек с собакой подошел к машине, заглянул в нее и хлопнул себя по ляжкам:
— Черт, он же совсем плох! Что ты мне сразу не сказала?
— А вы меня слушали? — огрызнулась Лера.
— Некогда препираться, — отмахнулся мужчина и бросился открывать ворота, — подъезжай к крыльцу, скорее!
Лера подвела машину к самому дому и заглушила мотор. Хозяин легко, как ребенка, вытащил Николая из салона и понес его в дом. Собака бежала рядом, все еще рыча и взлаивая от возбуждения.
— Акбар, место! — прикрикнул хозяин, укладывая Николая на обеденный стол, со звоном полетела и шлепнулась на пол какая-то посуда, и повернулся к гостям:
— Мосол, вон чайник, вскипяти воды! А ты будешь мне помогать! Руки помой!
— Вы врач? — мимоходом спросила Лера, намыливая руки и судорожно тыркаясь в прыгающий носик рукомойника.
— Нет, — огрызнулся хозяин, выколачивая трубку, — но никого лучше поблизости все равно нет. И ни один настоящий врач его в таком виде не примет. Увидит свежий огнестрел и сейчас же побежит в милицию. Тем более кличка у меня подходящая — Хирург. Так что выбирать не приходится.
Он достал из шкафа острый, как бритва, складной нож, тщательно вымыл его, протер водкой. Другим ножом разрезал одежду Николая. Лера смоченным в водке бинтом протерла края раны, закусив губу, чтобы справиться с подступающей дурнотой.
Внезапно Николай открыл глаза и уставился на нее, не мигая. Зрачки его были удивительно расширены, и от этого глаза казались гораздо темнее, чем обычно. Губы его шевельнулись, словно он что-то хотел сказать, но не раздалось ни звука.
— Он… он смотрит, — прошептала Лера, покосившись на Хирурга.
— Ну смотрит, — отмахнулся тот, поднимая нож, — очень хорошо. Значит, живой еще!
— Вы так и будете резать — по живому?
— Мне еще с тобой возиться? Ладно, влей ему водки, легче будет! И сама выпей, если хочешь, а то еще в обморок грохнешься!
— Не грохнусь, — ответила Лера, крепче сжав зубы.
Он еще ее не знает! Она поднесла к бескровным губам Николая налитый почти до краев стакан, начала осторожно вливать водку. Раненый пил жадно, как воду. Часть водки пролилась мимо, потекла по подбородку. Лицо его немного порозовело, глаза посветлели.
— Хорош, — проговорил Хирург, — больше нельзя. Приступаем!
Он развел края раны обычным пинцетом. Лера старалась не отводить взгляда, чтобы быть полезной.
— Промокни рану тампоном, — скомандовал Хирург. — Мне ничего не видно!
Лера промокнула кровь сложенным в несколько раз бинтом, подала Хирургу продезинфицированный нож. Он осторожно погрузил лезвие в кровоточащую рану, повозился в глубине, перехватил пинцет и сильно дернул. Лицо Николая резко побледнело, глаза закатились, но он не издал ни звука.
— Вот она, — Хирург бросил на стол сплющенный кусочек свинца. — Ну вот, главное позади.
Важные органы, кажется, не задеты. Только крови много потерял.
Он посыпал рану белым порошком из стеклянного флакона и повернулся к своей ассистентке:
— Давай иголку, будем зашивать!
«Я выдержу, — беззвучно шептала Лера. — Я не покажу им свою слабость! Я докажу…»
Она, собственно, и сама не знала, что хочет доказать и, главное — кому. Этому крупному пузатому человеку с сильными крестьянскими руками и замашками мясника? Или бесчувственному, с закатившимися глазами Николаю? Или немому, застывшему у притолоки и внимательно наблюдающему за операцией? Или Акбару, забившемуся под стол и едва слышно поскуливающему? Скорее всего, себе. Именно себе она хотела доказать, что может переносить зрелище чужих страданий и крови. Пока что ей это удавалось. Пока все в норме. Если конечно не думать, что было бы, если бы на месте Николая оказалась она сама.
Как бы то ни было, Хирург аккуратно наложил последний стежок и выпрямился.
— Ну вот, все, что могли, мы сделали. Теперь все зависит от него. Налей-ка мне тоже водки!
— Он… он жив? — спросила Лера, наливая водку в стакан и стараясь, чтобы руки не дрожали.
— Пока жив, — ответил Хирург, приложив руку к шее раненого, — пульс есть. А ты, вообще-то, молодец. Тебя как зовут?
— Лера.
— А меня Прохор Петрович… можно просто Прохор. Давайте поедим, что ли.
Лера внезапно почувствовала, что тоже ужасно хочет есть. Видимо, так проявилось нервное напряжение после всего, что пришлось пережить за этот бесконечный день.
Она вызвалась на роль кухарки, но Прохор Петрович отстранил ее, пробормотав, что женщине нельзя доверять две вещи: оружие и мясо. Спорить она не стала.
Скоро на сковороде скворчала свинина с мамалыгой, а из погреба появился кувшин с домашним вином. Поскольку обеденный стол был временно занят Николаем, устроились за маленьким столиком на кухне. Прохор выставил на стол большие яркие тарелки, нарезал свежий черный каравай.
Кухня у Прохора Петровича была уютная и даже красивая, хотя чувствовалось, что на ней хозяйничает закоренелый холостяк. На беленой стене висели яркие расписные тарелки, и рядом с ними — десяток курительных трубок самых разных форм и размеров, деревянных, глиняных и фарфоровых, с длинным чубуком и коротким. По углам были развешены гирлянды крупного лука, связки чеснока и кореньев, и все это распространяло удивительный домашний аромат.
Немой ритмично двигал челюстями, пережевывая мясо. В углу кухни над огромной костью трудился Акбар.
— Ему нужна по крайней мере неделя полного покоя, — проговорил Прохор, отставив стакан и покосившись в открытую дверь, за которой был виден раненый.
— Двадцатого приходит караван, — раздался вдруг оттуда слабый, но решительный голос.
— И правда, живой! — усмехнулся Прохор. — Лежи да помалкивай! Какой караван? Какое двадцатое? Тебе в сортир неделю самому ходить нельзя!
— Джамаль знает только меня, ни с кем другим не станет разговаривать! — едва слышно проговорил Николай.
Прохор не стал даже отвечать, только махнул рукой.
Раненый больше не говорил, видимо, он снова потерял сознание.
Хирург проводил Леру в маленькую уютную комнату, показал, где можно взять постельные принадлежности. Больше всего Лера обрадовалась, когда увидела самодельный душ. Она встала под горячие струи и не выходила оттуда, пока не смыла всю кровь и всю усталость последнего бесконечного дня. Потом растерлась жестким полотенцем и снова почувствовала себя человеком.
Выглянув в окно, она увидела, как Прохор Петрович обходит свои владения, спускает с привязи собак, проверяет замки на воротах и калитках. Верный Акбар бежал рядом с хозяином.
Этой ночью Лере снилась бесконечная дорога, убегающая под колеса машины. И вдоль этой дороги лежали скелеты — одиночные и целыми грудами, с простреленными черепами и раскрошенными страшным ударом ребрами…
— Что это за дорога? — спрашивала Лера у кого-то невидимого.
И этот кто-то отвечал ей тихим, но звучащим одновременно со всех сторон голосом:
— Это — дорога жизни, великий шелковый путь!
— А чьи скелеты лежат на обочине дороги?
— Скелеты тех, кто не вписался в поворот, или не справился с управлением, или выехал на встречную полосу… скелеты всех тех, для кого эта дорога стала первой и последней.
— И мой скелет тоже будет лежать на обочине?
. — Это зависит от тебя.
Лера проснулась внезапно, как от толчка, среди незнакомых стен. Она села в кровати, прислушалась. Где-то за стеной слышалось негромкое бормотание, время от времени прерываемое утробным рыком. Лера встала, оделась и вышла из комнаты.
На кухне хлопотал Прохор Петрович. Он жарил остатки вчерашней свинины и заливал ее яичницей. Акбар сидел на полу, сложив задние лапы набок, как щенок, и умильно смотрел на хозяина.
— Ну что с тобой сделаешь, — бормотал Хирург и бросал очередной кусок мяса, который исчезал прямо в воздухе, казалось, не долетев до пасти кавказца.
— Избаловал я его, — проворчал Прохор, поворачиваясь к Лере. — Встала? Ну садись завтракать.
— Как там Николай?
— Жив! Хочешь, отнеси и ему поесть!
— Что — яичницу со свининой? — удивилась Лера. — Я думала, ему можно только жидкое и протертое…
— Не такой он человек, чтобы манную кашку есть! — усмехнулся Прохор. — Ну попробуй, покорми!
Лера взяла тарелку и прошла в комнату. Николай лежал уже на широком диване, куда вечером перенес его Прохор Петрович. Лицо его не было таким мертвенно-бледным, как накануне. Почувствовав аппетитный запах, он приоткрыл глаза, поймал Леру взглядом и вдруг едва слышно прошептал:
— Уходить нам надо отсюда.
— Что? — Лера подумала, что он бредит. Подсела рядом с ним на диван, поднесла к губам вилку с едой. — На, поешь, если сможешь! Тебе нужно набраться сил.