Снежная пантера — страница 10 из 18

А утром мы пускались в путь по каньону. Мюнье расставлял нас по уступам скалы или на вершине хребта над ущельем. Иногда мы делились на две группы, Мюнье уводил Мари в соседнюю складку. Вдалеке тряс белой шевелюрой Меконг.

Мы ждали, что явится та, ради кого забрались сюда, пантера снегов, ирбис, согласно научному названию. Владычица, оказавшая милость этому каньону. Мы пришли лицезреть ее явление миру.

Искусства и звери

На Земле сейчас пять тысяч ирбисов. Человеческих существ, одетых в меховые манто, статистически больше. Пантеры снегов обитают в центральном массиве афганского Памира на Восточном Тибете, от Алтая до Гималаев. Среда их обитания совпадает с картой исторических авантюр на плато высокогорной Азии. Экспансия монгольской империи, психопатические рейды барона Унгерн-Штернберга, путешествия монахов-несторианцев через Синьцзян, усилия по советизации окраин СССР, археологические раскопки Поля Пейо в Туркестане — все это происходило в ареале расселения ирбисов. Люди вели себя там, как настоящие дикие звери. Что касается Мюнье, он обследовал восточный край этой зоны уже четыре года. Но шансы встретиться с миражом на пространстве в четверть Евразии оставались невелики. Вот если бы мой друг специализировался на портретах людей — его ремесло ожидало бы большое будущее. Полтора миллиарда китайцев против пяти тысяч пантер! Этот парень, на самом деле, ищет трудностей.

Стервятники, сменяя друг друга, несли свою погребальную службу. Гребни гор раньше всех приветствовали день. Сокол благословлял долину с высоты. Меня гипнотизировала смена караула хищных птиц. Они присматривают, чтобы все на земле происходило, как следует: чтобы смерти доставалась положенная порция живого, которое обеспечивает кому-то пропитание. Внизу, на огранявших ущелье крутых склонах, паслись яки. Невозмутимый Лео лежал в засаде среди мерзлой растительности и рассматривал сквозь очки каждую скалу. Мне недоставало его дотошности. Терпение имеет свои границы, у меня они проходили где-то в долине. Я размышлял о расположении зверей на ступенях иерархии этого царства. Пантера пребывала на самом верху, невидимость подтверждала ее высокий статус. Она царствовала и не нуждалась в том, чтобы показываться. Волки представали вероломными принцами, яки — толстыми, укутанными буржуа, рыси — мушкетерами, лисы — провинциальными дворянчиками; голубые бараны и ослы воплощали народ. Хищные же птицы символизировали духовенство, они ведали небом и смертью, им присуща двусмысленность. Церковники в ризах из перьев, они ничего не имели против, если бы с нами что-то стряслось…

Каньон вился между башенками, утыканными гротами, арками и покрытыми рваными тенями. Пейзаж серебрился на солнце. Ни дерева, ни лужайки. Хочешь мягкости ландшафта — сбавляй высоту.

Хребты гор не сдерживали ветра. Он выстраивал облака и управлял вспышками небесного света. Картины с привидениями в духе Людвига II Баварского, исполненные китайским гравером. По склонам скользили голубые бараны и золотые лисы, пересекая дымку тумана и придавая композиции законченность. Мы любовались полотнами, созданными миллионы лет назад силами материи земли, силами жизни, разрушения…

Понимать искусство я учился, разглядывая пейзажи. Чтобы оценивать красоту форм, нужно воспитывать глаз. Изучая географию, я узнал, что такое наносные почвы, котловины ледников. Школа Лувра приобщила меня к нюансам фламандского барокко и итальянского маньеризма. Я не думаю, что творения людей стоят выше совершенных рельефов, а флорентийские девушки грациознее бхаралов (голубых баранов). С моей точки зрения, Мюнье в такой же степени художник, в какой и фотограф.

Что же касается пантер и семейства кошачьих, я знал их только по изображениям художников. О картины, о времена! В римскую эпоху животные бродили вдоль южных границ Империи, воплощая дух Востока. Клеопатра делила с пантерой сан царицы окраинных земель. Мозаичники создали множество изображений зверей на полах домов в Волюбилисе, Пальмире, Александрии; пантеры танцуют там орфические пляски со слонами, медведями, львами и лошадьми. Пятнистая шкура — «пестрое платье», как называл ее Плиний Старший в I веке н. э., — являлась символом мощи и сладострастия. Плиний с уверенностью утверждал, что «звери эти весьма горячи в любви»[3]. Проходила пантера — а римлянин уже воображал ковер, на котором будет кувыркаться с рабыней.

Прошло тысяча восемьсот лет, и кошки стали очаровывать художников-романтиков. На Салонах 1830-х годов публика эпохи Реставрации открывала для себя дух дикой природы. Делакруа писал хищников, вцепляющихся в лошадиные шеи. Его образы неистовы: мускулы, жар, пыль, вздымающаяся сквозь пастозную живопись. Романтики влепляли пощечины классицистической умеренности. Делакруа, впрочем, удавался и отдыхающий тигр, чье мощное тело предавалось неге перед кровавой охотой. Живопись, прежде воспевавшая девственность, отныне упивалась дикостью.

У Жана-Батиста Коро есть картина «Вакханка с пантерой». Пропорции нарушены. Младенец Вакх верхом на пантере направляется к лежащей женщине. В странной, как будто хромающей картине проступает мужской страх. Опасная двусмысленность: мужчине совсем не нравится, что мурлычущее чудовище становится игрушкой для младенца и пышнотелой вакханки. Женщина опасна. Ей ни в коем случае нельзя доверять. Изображая пантеру, художник имел в виду роковую фею, обутую в сапоги жестокую Венеру! Известно, что для хищниц мужчина — на один зуб, их красоты следует опасаться. Такой породы была миледи в «Трех мушкетерах» Александра Дюма. Оскорбленная деверем, она однажды «испустила глухое рычание и отпрыгнула в угол комнаты, как пантера, которая приседает, прежде чем броситься»[4].

Конец позапрошлого века вдохновлялся мифом о Мелюзине. Не вполне уравновешенный бельгийский художник-символист Фердинанд Кнопф в 1896 году создал таинственное полотно «Ласки». Пантера с головой женщины ласкает своего уже побледневшего любовника. Страшно себе представить участь юноши.

Хищники — не редкость и в струистых творениях прерафаэлитов. Принцессы в дезабилье или утомленные полубоги выступают в слащавом свете, сопровождаемые пантерами, манекенами в пятнистых шкурах. Этих художников интересовала лишь красота мотива. Эдмунд Дюлак и Брайтон Ривьер превращали зверей в прикроватные коврики, дабы в полной безопасности предаваться сверхизощренным грезам.

Потом звериная мощь пантеры стала наваждением художников ар нуво. Совершенство этой породы так отвечало идее эстетизации мускула и стали. Пьер Жув согнул пантеру, как лук. Она становилась оружием, больше того — превратилась в Бентли Поля Морана. В ней воплощалось совершенное и беспредельное движение, освобожденное от силы трения. В отличие от ягуара, пантера не врезалась в дерево. В предельно вылощенных скульптурных образах Рембрандта Бугатти и Мориса Проста кошка вышла из лаборатории эволюции и свернулась у ног брюнетки 1930-х годов, держащей бокал шампанского перед маленькими острыми грудями.

Спустя еще сто лет мотив «леопард» появился на сумках и обоях в Палава-Ле-Фло. У каждого возраста — своя элегантность, каждая эпоха делает, что может. Наша загорает в плавках.

Мюнье не равнодушен к тому, как искусство обращается со зверями. Он и сам борется за то, чтобы не забывали о диких зверях. Прямолинейные умы упрекают нашего друга в том, что его интересует лишь чистая красота. В эпоху всеобщей тревоги и морализации это рассматривается как преступление. «А где посыл? — настаивают они. — Где про таяние льдов?» А в книгах Мюнье волки носятся по бескрайним арктическим пространствам, японские журавли смешиваются в своем танце, а медведи, как снежные шары, растворяются в тумане. Ни одной черепахи, задушенной пластиковым пакетом, — только звери и их красота. Еще немного, и можно подумать, что пребываешь в Эдеме. «Меня обвиняют в эстетизации мира зверей, — возражает Мюнье. — Но о катастрофе свидетельствуют многие! Я же ищу красоты и возвращаю ей свой долг. Таков мой способ защищать ее».

Каждое утро мы ждали в нашей долине, что красота спустится по Елисейским Полям.

Явление первое

Мы знали — она бродит вокруг. Иногда я видел ее… Но оказывалось — это всего лишь скала, всего лишь облако. Я жил в ожидании. Находясь в 1973 году в Непале, Питер Маттисен так ни разу и не увидел пантеру… Если его спрашивали об этом, он отвечал: «Нет! Не правда ли, чудесно?»[5] А по-моему, my dear Peter, это вовсе не было «чудесно»! Не понимаю, как можно радоваться разочарованию! Просто уловка разума. Нет, я хотел увидеть пантеру, я приехал сюда ради нее. Ее появление должно было стать моим подношением женщине, с которой я расстался. Пусть моя вежливость или лицемерие означали для Мюнье то, что я шел за ним из одного восхищения его фотоработами, — на самом деле я жаждал пантеры. У меня были на то свои собственные, интимные причины.

Трое друзей, не отрываясь от окуляра, оглядывали местность. Мюнье мог целый день снова и снова рассматривать камни, сантиметр за сантиметром. «Достаточно заметить след мочи на скале», — говорил он. Встреча произошла на второй день пребывания в каньоне, когда мы возвращались к жилищу тибетцев. Слабый свет еще струился с неба. Мюнье увидел ее в ста пятидесяти метрах к югу от нас. Он передал мне подзорную трубу, точно указав место, куда целиться. Я, однако, долго присматривался, пытался понять, на что смотрю. Просто зверь, живой, мощный, но неизвестный мне. Сознанию требуется время, чтобы обработать неизвестное. Глаз видит реальность, а мозг отказывается ее принять.

Она лежала у подножия выступа уже темневших скал. Отдыхала, скрытая кустами. Ручеек вился по ущелью в ста метрах ниже. Можно было пройти в одном шаге и не заметить ее. Мистическое видение. Память о первом появлении стала священна и была сродни таинству.

Пантера подняла голову, втянула воздух. На ней была вся символика тибетского пейзаж. Одеяние, инкрустированное золотом и бронзой, говорило о дне и ночи, о небе и земле. На нем были хребты и фирны, тени ущелья и хрусталь неба, осенние склоны и вечный снег, колючки на косогорах и кусты полыни, тайна бурь и серебряные тучи, золото степей и саван ледников, смертная мука муфлонов и кровь серн. Целый мир развертывался на шкуре зверя. На мантии-образе. Пантера, дух снегов, одевалась вместе с Землей.