Снежная пантера — страница 14 из 18

Их насилие порождено не яростью, их охота — не травля.

Смерть в природе — всего лишь трапеза.

Як — жертва

— Я нашел пещеру в двухстах метрах над трассой. Встанем там — это лучший вид на восточный склон.

Такими словами в то утро нас разбудил Мюнье. Мы провели здесь уже неделю. В сарайчике стоял мороз, Лео включил печку. Заварили чай и приготовили снаряжение. Чай — чтобы проснуться, снаряжение — чтобы вынести холод. Мы тащили фотографическое оборудование, очки для наблюдения, спальные мешки для минус тридцати девяти градусов по Цельсию, продукты и мой экземпляр «Дао дэ цзин».

— Проведем на высоте два дня и две ночи. Если пантера пройдет, этот грот — наилучшая точка для обозрения.

В сером воздухе мы поднимались по дну долины, лежавшему под стенами каньона. Потребовалось время, чтобы достичь крутизны. Моим друзьям приходилось нелегко. Лео тащил на себе тридцать пять килограммов, и из его рюкзака торчал огромный объектив. Даже метафизики, размышлял я тем временем, способны делать усилия. А я шел налегке, вышагивая, как восточный повелитель в сопровождении слуг. Но колониальные караваны ни при чем — у меня позвоночник покалечен.

— Там что-то темное! — сказала Мари. Это был агонизирующий як. Он лежал на левом боку, еще дышал, пар вился вокруг его ноздрей. Ему пред стояли умереть — здесь, в глубине ущелья. Конец прогулкам под радостным солнцем. В его шею вонзились клыки пантеры, на снег лилась кровь. Животное дрожало.

Пантеры охотятся именно так: прыгают на загривок жертвы и вцепляются мертвой хваткой. Несчастный зверь несется по склону с хищником на горле, и в конце концов охотник и жертва падают. Они катятся по склону, летят с крутизны, их ранят удары об уступы. Бывает, что хищник в схватке ломает себе хребет. Или, избежав смертельного удара, остается калекой. Мотив леопарда на холке представлен на золотых скифских фибулах. Вихревое сплетение мускулов, слипшихся шкур, танец нападения и бегства… Самое распространенное следствие встречи двух существ.

Пантера услышала нас. Она пряталась среди скал в тревоге, что эти двуногие — проклятая раса среди всех живых существ! — отнимут у нее добычу. Хищница ошибалась: намерения Мюнье были изысканнее и не заключались в краже у зверя. Як испустил дух.

— Нужно оттащить его метров на десять в глубину ложбины по оси пещеры, — сказал Мюнье. — Если пантера вернется, мы будем ее видеть!

Пока не стемнело, мы так и сделали. Теперь як лежал на траве, а мы устроились в двух пещерах, одна над другой. «Дуплекс!» — произнес Лео, заметив углубления в породе, разделенные выступом в тридцать метров. Мари и Мюнье заняли нижнюю пещеру (императорскую анфиладу), а мы с Лео — верхнюю (служебные помещения). Як лежал на сто метров ниже. Там был погреб нашего замка.

Страх темноты

Сколько ночей в своей жизни я провел на стоянках в пещерах? В Провансе, в Приморских Альпах, в лесах Иль-де-Франса, в Индии, в России, на Тибете… Я спал, овеваемый ароматом инжира, между выступами гранита, в вулканических впадинах, в нишах песчаников. Каждый раз, входя в пещеру, я переживаю священное мгновение: узнавание мест. Никого нельзя тревожить. Мне случалось повергать в панику рукокрылых или сколопендр. И всегда одни и те же действия: низ пещеры постараться сделать насколько возможно плоским, разместить пожитки в уголке, где не дует.

И вот я снова входил в пещеру — вместе с Лео. Кто-то в ней жил когда-то давно. Под ногами чисто, потолок почернел от копоти, камни — сложены в круг, что значит — очаг. Изначально, в скудные первобытные времена, человечество селилось в пещерах. Каждая из них становилась чьим-то логовом; и так было, пока вихрь неолитических перемен не повлек людей вон из убежищ. Человек рассеялся, начал возделывать земли, одомашнил скот, придумал единого Бога и принялся эксплуатировать Землю… Прошло десять тысяч лет — наступил триумф цивилизации: пробок и ожирения. Перефразируя афоризм Блеза Паскаля: «Все несчастья человека происходят оттого, что он неспособен спокойно сидеть дома», — можно сказать: несчастье мира началось, когда первый человек вышел из первой пещеры.

Я слышу в них магическое эхо древнего расцвета. Тот же вопрос встает, когда входишь в неф собора: что здесь было? Как любили под этими сводами? Быть может, скалы впитали в себя беседы древних, подобно тому как псалмы, распеваемые во время мессы, впитываются в известняковые стены цистерцианских храмов?

Бывало, на стоянках в Провансе друзья поднимали мои рассуждения на смех. Хихикали, лежа в спальных мешках: «Старик, это все — сексуальная озабоченность! Нарушение логики, навязчивые идеи!.. К психоаналитику тебе надо!» Они замучили меня сарказмом!

А я люблю пещеры, архитектуру незапамятных времен, результат химического распада и бесконечных усилий воды, люблю укрытия, призванные приютить путника на ночь.

Перед нами с Лео возникло божество: вход в пещеру загораживал горный баран. Тотем смерти и силы на уступе скалы. Лео настроил аппаратуру. С нашего места была видна туша яка внизу. Мы принялись ждать. Ягнятник-бородач парил с распахнутыми крыльями, будто хотел сблизить два берега долины. В каньоне поднимались сумерки, холод делал тишину заметнее. Постепенно я проникался осознанием, что значат долгие часы без движения на тридцатиградусном морозе. Начинала тяготить тишина, я проклинал свою болтливость. А Лео был великолепен в роли статуи. Он едва шевелился: незаметно покачивал очки, осматривая местность. Кончилось тем, что я удрал в глубину пещеры. Открыл варежкой «Дао»: «Действуй, ничего не ожидая». Спросил себя: «Ждать — это же и значит действовать?» Засада — форма действия, ибо путь мыслей, путь надежды остается свободным? «Путь Дао» порекомендовал бы в данном случае ничего не ожидать от ожидания. Эта мысль помогает продолжать сидеть в пыли. У Дао есть это преимущество: рассуждение вертится по кругу и занимает сознание даже в полумраке скального морозильника на высоте 4800 метров. Внезапно нарисовалась форма: в глубину пещеры забирался Лео. В отдалении на склоне паслись яки. Иногда один из них скользил по фирну — огромный клубок шерсти скатывался на несколько метров. Знали ли эти гигантские стражи, что час назад потеряли одного из своих? Несчастные существа, сосчитанные и приговоренные быть добычей хищника, умеют ли они пересчитать друг друга?

Наступала ночь, пантера не возвращалась. Мы погасили передние лампы с красными фильтрами, как те, что используют в темное время на кораблях военного флота, чтобы не отсвечивать. Мне нравилось воображать себя на мостике тихого галеона, продвигающегося в ночи среди рыскающих по своим делам пантер.

Дети загоняли стада, к нам доносились их крики. Наступила полная темнота. На утесе напротив великий герцог устанавливал караулы. Его крик возвещал начало охоты. «Уу! Уу! Толстые травоядные, спите и прячьтесь! — объявляла сова. — Сейчас взлетят хищные птицы, выйдут волки и станут бродить с расширенными зрачками в темноте, а в конце концов появится пантера, и лапа ее разорвет живот кому-то из вас».

В горах от неба не требуется ранним утром больших усилий, чтобы засыпать снегом остатки ночных оргий.

В восемь часов вечера к нам пришли Мари и Мюнье. Лео приготовил на маленькой плитке суп. Мы говорили о жизни в пещере, о страхе, побежденном огнем, о том, как огонь породил разговор, о снах, превратившихся в искусство, о волке, который стал собакой, и о дерзости человека, перешедшего черту. Потом Мюнье говорил о том, с какой яростью человек заставил позже всех живых существ платить за те страдания, что ему пришлось переносить палеолитическими зимами. Мы разошлись по пещерам.

Залезли в спальные мешки. Если пантера придет ночью, она учует нас, несмотря на холод. Нужно было принять эту малоприятную идею: «Земля пахнет человеком»[8].

— Лео? — сказал я, прежде чем погасить лампу.

— Да?

— Вместо того чтобы подарить женщине меховое манто, Мюнье везет ее сюда — посмотреть на зверя, который в нем ходит.

Явление третье

Мы выбрались из мешков при первых проблесках солнца. Прошел снег. Зверь был около яка, с мордой, красной от крови, и мехом, обсыпанным снегом. Пантера вернулась перед рассветом и спала с набитым животом. Мех сверкал жемчугом в голубых отблесках. Не зря ее зовут пантерой снегов; она является тихо, как снег, и уходит на бархатных лапах, растворяясь в скалах. Она разорвала плечо яка, взяла себе королевскую долю. На черном одеянии яка вырисовывалось ярко-красное пятно. Пантера заметила нас. Повернувшись на боку, она подняла голову; наши взгляды скрестились. Холодный огонь. Глаза говорили: «Вас нельзя любить, вы ничто для меня, ваша раса возникла недавно, а моя — древнейшая, вы заполняете пространство, нарушая гармонию поэмы». Морда в крови являла душу изначального мира, где сумерки и рассветы неизменно следуют чередой. Казалось, пантера не беспокоится. Быть может, она слишком быстро ела. На короткие мгновения она засыпала. Голова покоилась на передних лапах. Потом просыпалась, принюхивалась к воздуху. Мой мозг гвоздила любимая фраза из «Секретного рассказа» Пьера Дриё ла Рошеля. Близость зверя предписывала молчание, иначе я произнес бы ее Мюнье по рации, выразил бы обуревавшую меня боль: «…я знаю в себе что-то, что не есть я, но что гораздо ценнее меня». Сейчас эта мысль звучала во мне так: «Вовне меня есть что-то такое, что не есть я и не есть человек, но что ценнее и является сокровищем, хотя человеческое тут ни при чем».

Пантера оставалась на месте до десяти часов утра. Два бородача прилетали за новостями. Два ворона прочертили в небе линию энцефалограммы.

Я забрался сюда ради пантеры. И вот она — дрыхнет в нескольких десятках метров от меня. Та дочь лесов, которую я любил давно, когда был другим — до того как упал с крыши в 2014 году и меня сплющило, — умела замечать невидимые мне детали. Она объяснила бы сейчас, что в голове у пантеры. Это ради нее я изо всех сил смотрел на зверя. Интенсивность, с которой люди переживают реальность, есть моление, обращен